Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Стрит

– Значит, преступление мистера Николсона – несостоятельность? – спросил Дюпен.

– Несостоятельность – не преступление, а беда, – возразил я.

– Эти самые слова он повторял множество раз по разным поводам. Однако за пятьдесят-то лет он мог бы научиться воздерживаться от карточной игры. Особенно если постоянно проигрывает.

– Вечные должники – ненадежные друзья, – заметил я.

– А уж мужья из них – просто ужас, – горько добавила мисс Поттер. – Он отнял у меня не меньше, чем Монстр, и теперь я вынуждена жить своими историческими лекциями да еще щедротами племянника и его жены. А не позаботься я о разводе с мистером Николсоном – оказалась бы в Ньюгейте вместе с ним и Монстром. Разве это было бы справедливо?

– Конечно, нет. Спасибо вам за чудесную лекцию. Мы вам весьма обязаны, – сказал я, добавив в чашу еще несколько монет и увлекая Дюпена за собой, пока он не успел еще чем-нибудь обидеть леди.

Маргит, 17 июля 1840 г., пятница

– Эдгар! Эдгар, дорогой!

Тихий и нежный женский голос доносился издалека, но я отчетливо слышал каждое слово. Надо мной сгустилась тень. Я почувствовал, что рядом кто-то есть.

– Эдгар! Открой глаза!

Глаза открылись с трудом, словно веки были крепко сшиты нитями ресниц.

– Эдгар, я здесь.

В воздухе, поблескивая, кружились пылинки, и передо мной в нимбе света возникло лицо женщины. Черты ее были туманны, но я тут же узнал в ней бабушку.

– Я должна сказать тебе кое-что. Слушай внимательно.

Я постарался сосредоточиться на ее лице, но глаза словно прикрыло кисейной вуалью.

– Шкатулка красного дерева. Осмотри ее тщательнее – кроме писем, она хранит иные тайны. Тайны, которые могут спасти тебя от моих и твоих врагов.

С великим трудом я сел в постели, но лицо бабушки растворилось в окружавшем ее сиянии. Остался лишь солнечный луч, пробивавшийся сквозь чуть колеблемые ветерком шторы, да тень ангельского облика, пляшущая на стене.

Вправду ли это был только сон? Я выбрался из постели и решил очистить голову от тумана и отголосков сна. Мне предстояло провести день в одиночестве, так как Дюпен получил срочное сообщение от доктора Фруассара и уехал в Эрн-Бэй на встречу с ним. Я же планировал посетить все маргитские места, где могли часто бывать дед и бабушка, в поисках неожиданных подсказок и, может, затем, чтобы лучше понять их.

Вошедшая служанка накрыла для меня завтрак – чай и яйца-пашот с тостами и колбасками. Расправляясь с едой, я перечел письма, написанные бабушкой и дедом во время их жизни в Маргите, но слова, услышанные или приснившиеся, а может, просто воображенные, никак не шли прочь из памяти. Шкатулка красного дерева. Осмотри ее тщательнее. Кроме писем, она хранит иные тайны… Я взял со стола шкатулку и осмотрел ее со всех сторон в поисках того, чего мог не заметить раньше. Простучал крышку, дно и стенки. Как следует встряхнул. Подергал бронзовые ручки и накладку врезного замка, открыл шкатулку, вынул письма и взвесил ее на ладони. Как будто не слишком легка и не слишком тяжела для ящичка красного дерева с таким толстым дном… Вот оно! Сплошное дно почти в три дюйма толщиной. Я подергал стенки шкатулки вбок и вверх, и правая неожиданно поддалась. Я потянул еще и еще, и между стенкой и дном шкатулки образовалась брешь. Стенка медленно скользнула вверх. Видимо, дно – фальшивое. Я нажал на край основания шкатулки, и оно выдвинулось, открыв мне потайное отделение, наполненное какими-то бумагами. Спрятанными на самом виду… Сгорая от нетерпения, я нажал еще и еще, пока на стол не выпала маленькая стопка писем – ровным счетом три. Я взглянул на них. Почерки те же: вот рука деда, а вот – бабушки… Но зачем? Зачем было прятать эти письма, оставив на виду множество других, вполне доказывающих их виновность?

«Тайны, которые могут спасти тебя от моих и твоих врагов»… Знамение с того света. Игнорировать его – просто безрассудство. Трепещущими, словно мушиные крылья, пальцами я развернул письма и обнаружил, что в двух из них – угрозы, а в третьем – мольба о прощении. Да, теперь все стало ясно. Дурные деяния могут быть оправданы, если они совершены перед лицом опасности, нависшей над твоим ребенком и тобой самим. Нашел ли мой враг потайное отделение в шкатулке, прочел ли эти письма? Конечно, нет, иначе вынул и уничтожил бы их как свидетельства своей жестокости и злопамятности. Теперь цель моих маргитских расследований стала определеннее. Следовало искать пропущенный намек или свидетельство, которое прояснит причину смерти Генри Арнольда – был то несчастный случай или убийство?

Залпом допив чай, я разложил на столе карту Маргита и начал отмечать на ней места, упоминавшиеся в письмах деда и бабушки. Королевский театр, променад, пристань, маяк, купальные машины и, конечно же, отель «Белый олень» были обозначены на карте вместе с наиболее оживленными улицами. Но тут я заметил нечто странное. На месте, где, как я теперь знал, находился дом номер четыре на Нептун-сквер, был начертан крестик. Присмотревшись, я заметил цифру 1, которой был помечен Марин-парад, особо обозначенный на карте наряду с отелем «Белый олень». Цифра 2 отмечала Сесил-сквер – это место не было выделено на карте, но из писем бабушки и деда я знал, что они снимали там комнаты. Тройкой был помечен неведомый мне дом на Куин-стрит, а четверкой – угол Хоули-сквер и Аддингтон-стрит, где находился Королевский театр. Весьма странно…

Тут мне вспомнилось, что я ведь не сам выбирал отель, его рекомендовал и зарезервировал для меня портье из «Аристократической гостиницы Брауна». А враг мой вызнал, где я остановлюсь, использовал свои навыки писаря и нарисовал на обороте рекламного объявления отеля карту, а потом подсунул ее в мой лондонский номер. И эта карта, конечно же, весьма недвусмысленно намекает, что мне ничего не остается, кроме как обойти все обозначенные на ней места.

Выходя из отеля «Белый олень», я был полон решимости разгадать загадку карты, но, идя по Марин-парад, почувствовал внезапный приступ тошноты. Я остановился, глотая свежий морской бриз, точно лекарство. Но избавиться от странного головокружения мне так и не удалось. Солнце сияло над морем, и каждый луч, отражаясь от волн, словно вонзался в глаза. Я шел вдоль берега и на каждом шагу старался укрыться в тени, но тень будто нарочно избегала меня. Меня пошатывало, глаза застилал туман, точно после жуткой попойки, а в голове отдавались эхом строки из найденных писем.

«Мы с Элизой не видели вас уже несколько дней, и оставили вы нас в отчаянной нужде. Как бы нам не оказаться на улице».

Где же правда, а где ложь? Я надеялся, что от морского воздуха мне полегчает, но вместо этого мысли начали путаться, голова заныла, строки смешались, слились в единую эссенцию чувств, возникших между бабушкой и дедом перед самой его смертью. Я изо всех сил старался привести мысли в порядок, но, свернув на Нью-стрит, вдруг увидел впереди женщину в бирюзовых юбках, идущую быстрым шагом. Она оглянулась – всего на миг, но я сразу узнал лицо бабушки. Без сомнений, это была она. И, как ни странно, меня это совсем не удивило. Я последовал за ее призрачным обликом на Сесил-сквер и увидел, как она входит в аккуратный кирпичный домик под номером тринадцать.

«Деньги, приготовленные в уплату за аренду, исчезли – вернее, пропиты, судя по пустой бутылке из-под джина, оставленной возле шкатулки, где я храню жалованье. Не могу передать, как сжалось мое сердце, когда я обнаружила пропажу».

«Ваше письмо меня крайне огорчило. Обвинения, обвинения без конца и края! Неужели вы считаете меня настолько безответственным, что я способен пропить деньги, отложенные на уплату аренды?»

Я смотрел и смотрел на доходный дом, где жили когда-то дед и бабушка, а солнце все жалило и жалило мои глаза, и у меня возникло престранное ощущение: будто внезапно упала огромная вуаль, отделяющая повседневную жизнь от иного мира, не предназначенного для наших взоров. Прошлое предстало передо мной воочию, точно я оказался в видениях какого-то кутилы, накурившегося опиума.

* * *

Войдя в свои комнаты, Элизабет увидела Генри и остановилась на пороге. Не замечая ее, он спрятал что-то в карман, запер шкатулку красного дерева и опустил ключ в вазочку для заколок, стоявшую на ее туалетном столике. Стоило Элизабет войти в комнату, Генри тут же сделал вид, что проверяет, как чувствует себя спящая в своей кроватке Элиза. Элизабет положила на стол хлеб и сыр, а рядом поставила бутылку джина. Генри немедленно откупорил бутылку и налил себе полный стакан.

– Не настаивайте более – мне надоело сидеть дома, точно нудная старая дева, пока вы поете в том самом театре, где мне отказали в роли. Не добавляйте же к этой ране новых оскорблений!

Взгляд Генри метнулся к дверям – так озираются загнанные звери. Казалось, гнев его переполнил комнату. Налив себе еще стакан джина, он осушил его одним долгим глотком, мимоходом поцеловал Элизабет в щеку и устремился к двери. Едва он вышел, Элизабет открыла шкатулку красного дерева и с тревогой на лице принялась перебирать свернутые письма. Наконец она захлопнула крышку – и в тот же миг передо мной захлопнулось окно в прошлое.