Укрощение королевы - Филиппа Грегори

В тот вечер, хоть моя спальня находится в трех комнатах от спальни короля, я слышу страшные звуки, нечеловеческий вой, который настолько меня пугает, что я забываю о своем презрении к глупому ритуалу, осеняю себя крестным знамением и шепчу: «Господи, спаси и помилуй!» Звук повторяется снова и снова. Я выскакиваю из кровати, рявкаю «оставайся здесь!» своей компаньонке и бегу через разделяющие нас комнаты к дверям в спальню короля, возле которых замерли бесстрастные стражники. Из-за дверей я слышу громкие всхлипы.

Я на мгновение замираю в сомнениях, не зная, что мне делать – идти вперед или вернуться обратно. Я даже не знаю, велеть ли мне стражам постучать или просто самой подергать за ручку. И стоит ли мне заходить туда и напоминать ему о том, что Чарльз Брэндон умер, будучи верующим, и что его душа вознесется в рай на воскурениях дорогостоящих заупокойных служб, – или же следует просто оставить его наедине с его непомерным горем. Он плачет, как обиженный, горюющий ребенок, как сирота. Это просто невыносимо.

Я делаю шаг вперед и пробую повернуть ручку. Стражи с каменными лицами, словно не слыша рыданий своего повелителя, отступают в сторону. Ручка поддается под моей рукой, но дверь оказывается запертой. Король заперся. Он хочет остаться наедине со своим всепоглощающим горем. Я не знаю, что мне делать, и, судя по лицу лейб-гвардейца, он не знает этого тоже.

Я возвращаюсь в свою спальню, закрываю дверь и укрываюсь одеялом с головой, но ничто не может заглушить громких стенаний короля. Всю ночь он кричит, оплакивая свои потери, и никто из нас, находящихся в этих комнатах, не может уснуть.

* * *

На следующее утро я облачаюсь в темное платье и иду в часовню. Я намереваюсь помолиться за упокой души Чарльза Брэндона и за то, чтобы Господь ниспослал мудрости моему мужу, сломленному невосполнимыми утратами. Я занимаю свое место и оглядываюсь вокруг.

К моему удивлению, я вижу, что Генрих уже тут, на своем обычном месте, подписывает какие-то бумаги, просматривает прошения. Только его уставшие покрасневшие глаза выдают то, что он провел бессонную ночь. Мне кажется, что он словно за одну ночь выжег весь свой страх и все свое горе.

Как только мы заканчиваем молитвы и произносим «аминь», он подзывает меня к себе. Я подхожу в сопровождении фрейлин, и мы все вместе покидаем часовню, идя по саду по направлению к парадному залу. Я держу его под руку, а король опирается о плечо пажа.

– Я устрою ему похороны с чествованиями как героя, – говорит он. – И помолюсь об этом.

Мне не удается справиться с удивлением: Генрих поразительно спокоен. Но он воспринимает мое удивление как дань своей щедрости.

– Да, я так и сделаю, – с гордостью подтверждает король. – А крошке Екатерине Брэндон не придется беспокоиться о наследстве для его сыновей. Я оставлю их обоих на ее попечении, я не стану сам брать их под свою опеку. Они могут наследовать имения отца полностью. Я даже позволю ей управлять их имением, пока дети не вырастут. Я ничего у них не заберу. – Он гордится своей необычайной щедростью. – Она будет рада. Да она будет просто в восторге! Она может прийти и поблагодарить меня лично, когда вернется ко двору.

– Она будет в трауре, – напоминаю ему я. – Может быть, она больше не захочет прислуживать мне. Или вообще возвращаться ко двору. Ее утрата…

– Ну разумеется, она вернется, – отметает он мои возражения, качая головой. – Она меня никогда не покинет. Она жила под моим присмотром с самого детства.

Я ничего не могу на это ответить. Как я могу сказать королю, что Екатерина предпочтет провести первые дни своего вдовства в молитве, а не развлекать его? Обычно вдова не выходит из дома первые три месяца после смерти мужа, и Екатерина точно захочет побыть со своими внезапно лишившимися отца мальчиками. Но потом я понимаю: он ничего этого не знает. Никто не посоветовал ему подождать, прежде чем вызывать меня во дворец после смерти моего мужа. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может не захотеть быть при дворе. Король никогда не жил в другом месте и не имеет ни малейшего представления о том, что такое приватность или чужие переживания, не понимает, что не все надо выставлять напоказ. Всего спустя пару дней после смерти мужа я была призвана ко двору, чтобы играть с Генрихом в карты и принимать его ухаживания. И только я могу помешать ему возложить то же бремя на Екатерину.

– Может быть, ей стоит побыть дома, в Гилфорде?

– Нет.

* * *

Однажды вечером ко мне приходит Нэн. Ужин уже давно окончился, и двор закрыт на ночь. Я готовлюсь ко сну. Она кивает моей служанке, отпуская ее из комнаты, и садится возле огня.

– Как я вижу, ты заглянула не на минутку, – сухо замечаю я, садясь напротив нее. – Хочешь бокал вина?

Она встает и наливает нам обеим по бокалу, и некоторое время мы наслаждаемся ароматом и вкусом темно-красного португальского вина, тягуче переливающегося в венецианском стекле. Каждый такой идеальной формы бокал стоит сотню фунтов.

– Что бы на это сказала мама? – спрашивает Нэн с чуть заметной улыбкой.

– Не привыкайте к этому, – тут же цитирую ее я. – Не расслабляйтесь. Никогда не забывайте о своей семье. И самое главное: как там ваш брат? Как Уильям? А у него есть такие красивые бокалы? А ему мы можем подарить такие же?

Мы смеемся.

– Она всегда считала, что он станет величайшим достижением нашей семьи, – говорит Нэн, пригубив из бокала. – Хотя нами она тоже не пренебрегала. Просто возлагала все надежды на него. Это так естественно – всегда уповать на сына, на наследника…

– Я знаю. И ни в чем ее не виню. Она не могла знать, что его жена предаст его и опозорит наше имя. Что наша репутация, с таким трудом взращиваемая, так серьезно пострадает.

– Да, этого она предвидеть не могла, – соглашается Нэн. – Как и того, как обернется твоя судьба.

– Да уж, – я с улыбкой качаю головой. – Кто бы мог об этом мечтать?

– За твое возвышение, – Нэн поднимает бокал. – Но нельзя забывать и о связанных с ним опасностях.

Никто не знает о подстерегающих королеву опасностях больше, чем Нэн. Она служила у всех королев Генриха – и свидетельствовала под присягой против трех из них. Иногда ей даже доводилось говорить на суде правду.

– Это не имеет ко мне отношения, – с уверенностью говорю я. – Я не похожа на остальных, у меня совсем нет врагов. Я известна своей щедростью и помогала всем, кто обращался ко мне за помощью. И для детей короля я была лишь доброй матерью. Король любит меня, он сделал меня регентом и редактором литургии на английском языке. Он поместил меня в самое сердце двора, доверил мне все, что ему дорого: его детей, его королевство и его Церковь.

– Стефан Гардинер тебе не друг, – предупреждает Нэн. – Как нет у тебя друзей и в его окружении. Они готовы скинуть тебя с трона и изгнать из королевских покоев при первой же возможности.

– Они не станут этого делать. Они могут не соглашаться со мною по некоторым вопросам, но эти вопросы решаются в споре, а не в объявлении войны.

– Екатерина, у каждой королевы есть враги. Тебе придется это признать.

– Да король сам поддерживает реформацию Церкви! – с раздражением восклицаю я. – И к Томасу Кранмеру он больше прислушивается, чем к Стефану Гардинеру.

– И они винят в этом не кого иного, как тебя! Они планировали женить короля на женщине папистских взглядов – и считали, что именно на такой он и женился. Они думали, что ты сторонница традиционной Церкви и что разделяешь убеждения старого Латимера. Вот почему они так тепло тебя приняли. Они никогда не были твоими друзьями! А теперь, когда они считают, что ты настроена против них, – и подавно.

– Нэн, это какое-то безумие! Они могут со мной не соглашаться, но они не посмеют нападать на меня в присутствии короля. Они не станут выдвигать против меня ложных обвинений только потому, что мы расходимся в представлениях о том, как следует служить мессу! Да, мы расходимся во взглядах, но мы не враги. Стефан Гардинер – богопомазанный епископ, святой человек. Он не станет искать способа навредить мне лишь потому, что мы расходимся в представлениях по некоторым теологическим вопросам.

– Они низвергли Анну Болейн, потому что она была сторонницей реформ.

– Разве дело было не в Кромвеле? – Я продолжаю упорствовать.

– Уже не важно, кто советник. Важно, слушает ли этого человека король.

– Король любит меня, – помолчав немного, говорю я. – И только меня. Он не станет слушать свидетельств против меня.

– Это ты так считаешь, – Нэн вытягивает ногу и подталкивает полено глубже в очаг, и в ответ огонь взрывается пучком искр. Она выглядит как-то неловко.

– В чем дело?

– Я должна сообщить тебе, что королю прочат другую жену.

Я почти смеюсь в ответ.

– Да это смешно! Ты пришла специально, чтобы мне это сказать? Это же просто сплетни!

– Нет, не сплетни. Они собираются женить короля на женщине, более благосклонно настроенной на возвращение церкви в лоно Рима.