Графоманка - Аля Пачиновна

class="p1">Никто так больше не сделает, наслаждайся!

Ни у кого яиц не хватит, зажав рот, ТАК взять неприступную Новодворскую задницу, облапать грудь, задрать майку и истязать губами и зубами острые соски. Он же единственный, кто мог стать ее первым. И стал. Потому что взял своё почти не спрашивая, но без единого выстрела взял. Лера всю жизнь таких презирала, клеймила абьюзом, харрасментом, домостроем; обзывала мужланами, андроцентристами. А сама только такому и смогла позволить бродить по венам и по коже. Снаружи и внутри.

Конечно, она сняла штаны. А кто бы не снял?

- Всё , Лера, всё снимай.

«Глеб» - простонала она, а получилось очередное «гмммг».

Он помог снять кроссовки, стащить с щиколоток тряпки. Затем быстро стянул с бёдер свои брюки. Прильнул. Вжался. Придавил. Раскатал. Скользнул двумя пальцами в жар, мазнул между ног влажно, густо, крупно, как импрессионист.

Мало. Пальцев мало.

До боли, до ломоты в костях хотелось ощущать в себе его силу, мощь, пошлую лирику.

Жесткий ямб, ритмичный хорей.

Только скорее.

Только быстрей.

- Гл… Глеб, - вырвалось сразу же, как только он разжал рот. Но тут же сунул в него свои пальцы со вкусом соленой карамели. Она приняла их с упоением. Будто было в этом что-то столь же естественное, как дождь, моросящий по металлической крыше.

Просить дважды не пришлось. Это ее квакание он понял с первого раза. Пристроился, требовательно поёрзал бёдрами между распахнутых ног. Толкнулся. Достиг самой сути ее тайных желаний, ещё совсем юных и несмелых, но уже горячих. Начал с медленных перекатов, то ли сдерживаясь, чтобы не кончить раньше времени, то ли специально смакуя моменты очень тесного их контакта.

- Сладкая Лера, сладкая, как леденец, - урчал заведённый Граф, подрагивая от нетерпения. - Острая… непокорная. Я понял... Все надо делать самому. Ты не сдашься никогда, гордая.

И посмотрел так, что сердце стало жидким. Сжал хрупкую шею обеими клешнями. Начал двигаться, накатывая сверху мощным валом над рифом. Запыхтел сквозь зубы, шевеля ноздрями рядом с ее левым глазом.

Страшно, бл*ть, но заводит…

Первобытный Граф брал так, как это делали его предки на протяжении трёх миллионов лет когда-то давно, до всех эр, когда понятия отношений между мужчиной и женщиной не существовало. Было одно понятие - совокупление. Когда самец приносил в женскую половину общины мясо, шкуры и интересные разноцветные камушки и брал себе одну из самок. Которая нравилась. На ночь или на несколько дней. Иногда женщина не возвращалась. Затраханную ее просто съедали.

Самых красивых разбирали в первую очередь. И тогда женщины стали пользоваться этим и требовать больше мяса, шкур и разноцветных камушков, чтобы хоть не зазря страдать. Так родилась бытовая проституция, Лера.

Граф кайфовал, разглядывая блаженное Лерино лицо. Вероятно, отсутствие здравых мыслей читалось в ее глазах, на ее губах... Возможно, это делало ее очень глупой женщиной на вид. Но в стальных радужках она отражалась очень страстной и желанной. Новодворская таких женщин только в порно видела и ни одной из них не верила. Эти их корчи, открытые рты,  глаза на лбу… это все не по-настоящему. Такого не бывает в жизненном цикле книжной моли.

А оказалось, что бывает.

- Ну-ка, Москва, повернись к лесу передом, ко мне задом, - Граф резко покинул ее, возвращая из порно обратно на Землю.

Он двумя резкими движениями поставил ее в фундаментальную для всех живых существ позу спаривания. И вошёл вот так. И очень долго там ходил, одной рукой терзая ее левое бедро, а другой - прижимая ее голову к сидению.

Если это и есть прощальный секс…

То Лера, пожалуй, останется до субботы. Чтобы ещё раз так попрощаться.

По спине побежали мурашки, в глазах на мгновение потемнело. Лера уже плохо разбирала, где в этом клубке звуков его короткие рыки и ее низкие рваные стоны в такт движениям их тел. Наверное, они могли бы озвучивать паровоз, но Лера, вдруг (ВДРУГ!!!) выдала тираду:

- Глеб… зачем ты мучаешь меня? Я все равно… уеду! Я ненавижу этот город. Я ненавижу… тебя!

- Ненавидь, - прошипел он благосклонно. - Я не против. Это даже хорошо. Только влюбляться в меня не вздумай. Слышишь? Не смей. Нельзя!

Тут она и кончила. Бурно. Прошитая до мозга горячей волной. Он не вышел из неё, как делал раньше, прежде чем излиться ей в рот или на живот. Наоборот, он сильнее прижал ее бедра к своим и несколько раз вырычал что-то нечленораздельное ей в спину.

Потом он помог ей разобраться с вещами. Оделся сам, все время сыто похмыкивая. Никак не комментируя свои действия, он усадил ее на пассажирское спереди. Пристегнул  ремнём.

Завёл машину, тронулся. Проехал вперёд метров десять, выруливая с обочины на дорогу и повернул на сто восемьдесят в сторону резиденции.

Он вёз её обратно. Он продлевал её до субботы.

- Глеб… - она сглотнула вязкий комок, - я ведь не предохраняюсь никак. А ты… в меня…

Граф посмотрел на неё коротко. И по тому, как дёрнулся кадык на его горле, она поняла, что услышит что-то, что уже слышать не хочет.

- Я стерилен.

Сердце замерло, провалилось куда-то, стало как-то пусто. И впервые Лера подумала, прежде, чем что-то говорить…

Глава 32

Глава 32

Третью ночь она барахталась между жизнью и смертью в его постели. Граф, как с цепи сорвался. Не была бы Лера тундрой в данных вопросах, возможно, даже начала бы подозревать в этой прыти допинг. Чай, не «шышнадцать» мальчику, а почти сорок четыре.

Обсудить бы этот момент с олимпийским комитетом подружек, но у Новодворской их никогда не было. Оставалось только гадать. Слишком энергичным и напористым показал себя этот мужчина. Будто спешил единолично взыскать с неё до субботы все прогулы по искусству половых отношений. Будто, она лично ему их задолжала.

Граф превращался в животное в полночь, как оборотень, и обретал человеческий облик часам к пяти утра, когда засыпал без задних и передних конечностей. На Лере. Потом, около восьми начинал шевелиться в сторону ее бешеного, как он сказал, либидо. Притягивал ее зад к себе и так начинал свой день.

Он велел (на ушко) не