Андрей Рублев - Павел Северный

– Пошто осмелился забыть о смирении? Приняв послух, обязан почитать любое пожелание богомольца, живущего надеждой, что в обители нашей для него во всем должно быть утешение разуму, душе и сердцу. Не малолеток, а посему должен помнить сию заповедь смирения. А ты, ублажая мирскую гордыню свою, возымел дерзновение обидеть отказом боярина, место коего возле самого великого князя Василия Дмитриевича. С чего смиренную разумность утерял, отказавшись изладить повтор с византийской иконы?

Андрей, не отводя глаз от Никона, молчал.

– Молчишь? Аль не понял, о чем спрашиваю? Отвечай! – Никон ударил ладонью по столу.

Андрей прервал молчание:

– Повторов с древних икон не сотворяю. Почитаю за грех неумелостью осквернять вдохновенность их первых, неведомых ныне, сотворителей.

– Вон как? Неумелостью заслоняешься? А я иное разумею. Не тебе говорить о неумелости после обучения у Феофана Грека. Заносишься мирской горделивостью.

– Первым учителем почитаю отца Паисия, к коему пришел, благословленный на подвиг служению Церкви святителем нашим, отцом Сергием.

– Не о том речь. Хочу понять, пошто нанес обиду боярину.

– Я обещал ему написать желанную икону, но не с византийской древности.

– Говорю тебе мое слово. Отказ твой не приемлю. Искупая свою вину перед обиженным, немедля приступи к написанию надобной ему иконы.

– Не стану писать.

– Осмелишься ослушаться моего слова? Не позволю тебе пребывать ослушником воли богомольца.

– Ослушаюсь.

– Тогда… – Никон замолчал, увидев в дверях игумена Сергия.

– Что тогда? Досказывай! – спросил Сергий.

Андрей, обернувшись, смотрел на игумена, лицо которого залила бледность. – Даниил нынче поведал мне, Андрей, о твоем отказе писать повтор. Волен иметь суждение о повторах с древних икон. Ступай с Богом.

Андрей ушел. Сергий стоял, отогревая дыханием руки, и тихо сказал, взглядом указав на ладони:

– Разом стали стынуть от твоей душевной студености, Никон…

5

Лето стояло жаркое, но урожайное на хлеба, овсы и травы. От частых гроз на Московской земле загорались лесные пожары. Окрест Троицкого монастыря стелился дым над радонежскими лесами, а по ночам небо было в отсветах огненного зарева.

Нескончаемые людские потоки стремились в монастырь, чтобы убедиться, что недуг не отнимет жизнь Сергия. Среди богомольцев перебывали все удельные князья с боярскими свитами. Новгородские бояре и купцы служили молебны о даровании Сергию долгой жизни. Навестил монастырь и рязанский князь Олег Иванович. Переломил свою гордость, выйдя из кельи игумена с влажными глазами.

В монастыре от богомольцев тесно и суетно. Они живут, молясь о здравии монаха Сергия, любящего многострадальную Русь со всеми ее житейскими страданиями и редкими зарницами радости.

Черная Русь тревожилась о жизни Сергия, а эта стихийная тревожность помогала ему жить, в суровом молчании исповедуя свою совесть монаха и человека.

Отец Сергий жил и будет жить до 25 сентября, но встревоженная Русь не могла знать, что день его ухода близок.

Часть третья

Глава первая

1

После полудня на Москву надвигалась грозовая туча.

Черно-синяя, разрываемая слепящими вспышками молний, она под грохочущие раскаты грома заволакивала небо, и в городе темнело.

В Кремле, около палат великого князя Василия Дмитриевича, – бояре и купцы, не только свои, московские, но и из уделов. Им не нашлось места в думной палате, где настолько тесно, что вынуждены слушать думу стоя. Сидят только князь Василий, митрополит Киприан да почти всем неведомый купец из Великого Новгорода Венедим Мохоногий. Чуть поодаль, за князем Василием, стоит, скрестив руки на груди, его брат, князь Юрий. Смотрит на все происходящее со скукой, ярко выраженной на лице. Ему обидно – брат не посадил его рядом с собой. Сейчас самая пора показать всем, что братья в едином помысле, но Василий не чуток да и не стремится скрывать свою разобщенность с родным братом.

В палате духота, хотя все окна растворены настежь. На мясистых лицах бояр капельки пота. У всех во взглядах тревожность…

Русь снова ожидает неминуемая беда. Вести о ней принесли гонцы из Золотой Орды. Вести, что хан, железный хромец Тимур Самаркандский, в самом зачине лета 1395-го нежданно поднял свои полчища в поход и намерен опустошить и покорить Великую Русь. Вести об этом подал хан Тохтамыш.

Неминуемая, а главное, неведомая беда всем казалась настолько страшной, что удельные князья, перепуганные слухами о ней, пряча за пазухи спесивость, слали к князю Василию бояр и воевод за советами, готовы были безропотно выполнять все наказы, надуманные Москвой для спасения государства.

Князь Василий ежедневно собирал воевод и ближних бояр. Выслушивал их пожелания, обсуждал с ними вести от гонцов с рубежей, откуда мог появиться коварный враг. Только вчера было получено новое сообщение о том, что Тимур движется по пути к Орде, миновав ее, двинется на просторы Руси для ее смертоносного сокрушения. Князь Василий с воеводами поняли, что Тохтамыш и сам в страхе от похода Тимура.

Духота в палате. Князь Василий, упревая в парчовом кафтане, сидит, откинувшись к высокой спинке стольца, цепко держась руками за подлокотники. Митрополит Киприан, сухопарый, чернявый, как жук, с лицом, густо заросшим волосом, казался погруженным в дремоту. Сощурив веки до щелок, он нервно перебирал пальцами четки и настороженно всматривался в лица бояр и воевод. Тех, которые прибыли из уделов, осматривал особенно пытливо. Серб по рождению, назначенный без согласия Руси византийским патриархом в Киев, в Московской митрополии он окончательно утвердился только при князе Василии.

В палате слушали героя битвы на Куликовом поле, серпуховского князя Владимира Андреевича Хороброго.

Двоюродный брат Дмитрия Донского, высокий, статный старик, стоял, гордо развернув широкие плечи. Князю за пятьдесят. Его густые темные волосы в снегу седины, а двух пальцев на левой руке у него нет. Говорил князь внятно, неторопливо. Каждое произнесенное слово от этого становилось важным и весомым.

Слушали его со вниманием, князь Василий не отводил от говорившего глаз.

– Каждый раз обещаем обходиться без пустословия всяких слухов, но все же продолжаем выслушивать их в превеликом избытке. Вся Русь Великая в сию пору ждет от нас верного крепкого слова, а мы толчем воду в ступе, а надобного слова сказать не можем. Но нам придется его сказать. Сами видите, что все уделы, чуя беду, без нашего на то призыва, сами, по своим починам, ждут наказа Москвы, кому и куда слать свою ратную силу для одоления врага. Коли верно сказываю, дорогие гости из уделов, подайте голос.

В палате раздались одобрительные возгласы: «Истинно! Верно! Говори, князь!»

Серпуховской князь продолжал:

– Хочу спросить: все ли мы разумеем, пошто хан Тохтамыш подал нам весть о походе Тимура? Может, хотел нас упредить? Нет! Подал он сию весть со страху, что, идя на нас, Тимур его сомнет. Сомнет Орду в первую голову, а потом на Русь пойдет! И не надейтесь на милость Божью и его заступничество за нас, грешных! О Тимуре я наслышан вдоволь, потому упреждаю: не помышляйте от него улепетывать да прятаться за рубежи Руси – Тимур везде догонит. Беда должна вразумить всю Русь стоять слитно насмерть, как стояли на Куликовом поле и выстояли победу. Тимур страшнее Орды! От него не убежишь и не откупишься!

В палате раздались выкрики:

– За мягкой рухлядью идет к нам! Надо откупиться, пока не поздно! Соболя помогут спасти православную Русь!

Князь Владимир, выждав, когда шум стихнет, продолжал:

– Встречать Тимура надо оружием. Соболями от Тимура не откупиться – он их сам отберет. Пора сызнова стоять Руси насмерть. Сказывайте своим людям о грядущей беде без дрожи в голосе, чтоб не вселять в них страха. Страх в любой беде не помощник. Народ во всех уделах ополчается. А нам надо решать, когда и где встретить врага и заступить ему дорогу на нашу святую землю. Все уделы готовы выполнить волю великого князя Василия Дмитриевича, в коем живая кровь князя Дмитрия Донского. Русь ждет, что князь Василий встанет на битву с врагом. Ему, великому князю Василию, велит Русь встать в голове всенародного воинства!

В палате снова выкрики:

– Осчастливь князь! Надеется на тебя Русь! Москва в тебя ноне верит!

Палата сотрясалась от выкриков.

Мощный раскат грома оглушил палату. В наступившей тишине слышно, как среди бояр и купцов ктото громко икал. Тишина длилась до тех пор, пока не хлынул ливень. В палате послышались облегченные вздохи и возгласы:

– Слава тебе господи!

Дождь хлестал по открытым окнам, но никто не торопился прикрыть створы.

– Ждем со всей Русью твоего слова, княже Василий! – сказал решительно князь Владимир, отвесив поясной поклон.

Василий, подавшись вперед и держась за подлокотники, словно очнувшись от раздумий, тихо сказал: