Андрей Рублев - Павел Северный

С удовольствием Андрей вспомнил, как престарелый одноглазый воевода с благоговением перелистывал пергаментные листы Евангелия и тепло благодарил за его украшение.

– Спишь, что ли? – неожиданно спросил Даниил, прервал Андреевы раздумья.

– Упаси бог. Путь по нерадостным местам. Того и гляди, со зверьем встретишься.

– Волчьи места миновали, – спокойно сообщил ямщик, соскребая с усов льдинки от замерзшего дыхания. – Почивайте без опаски. Я за жизнь с облучка на волков вдоволь нагляделся, но милостью Николыугодника от беды уберегся. Примечаю, тревожитесь, наслушавшись всяких страстей про зверье.

– Так ведь сказывали люди бывалые.

– Ямщики сказывали, а среди них всякие водятся, иные в охотку страсти сказывают, чтобы седоки к ним почтения не теряли.

– Опять же и собаки нас молчком проводили.

– А какая в том дивовина? Жрут псы сытно, вот и ленятся на лай. – Ямщик усмехнулся и добавил: – В приметах людская мудрость, а она все одно что костыль увечному. Почивайте, ежели охота. По реке долго покатим.

Ямщик, соскочив с облучка, щелкая кнутом, бежал рядом с возком, прикрикнул на коней и, согревшись, снова ловко сел на облучок. Лошади ускорили бег. Спокойствие ямщика Андрею понравилось, вскоре он прикрыл глаза и задремал.

Даниил тем временем, сощуривая глаза, любовался блеском снежинок на сугробах. В иных местах снег со льда был выметен и лед блистал под солнцем, как подернутое патиной серебро.

Даниил также ворошил память о днях, прожитых в вотчине. Суматошность людского житья, от которого он давно отвык, привлекла его всяким мирским словом и делом. Его волновали лукавые искорки в глазах молодок. Запомнился Даниилу облик жены воеводы. Лицо старухи, на котором женскую горделивость и достоинство была бессильна притушить даже старость, было похоже на икону древнего письма. Мирская жизнь вторглась в его сознание, и ему стало жаль себя, жаль, что его жизнь протекала в стороне от всего, чем жили люди в миру.

Лошади волокли возок. Все меньше оставалось верст до монастыря, где после шести лет надуманного молчания Никон принял игуменство, а миролюбивый старец Савва отбыл в звенигородский монастырь. Даниил видел, что Никон за годы пребывания в мнимой тени сумел, обогащая обитель, надломить незыблемость устоев монашества, заведенных волей отца Сергия.

Придя в монастырь на послух отроком, Даниил, благословленный на постриг Сергием, болезненно переживал малейшие нововведения Никона. Все, что творилось окрест, было ему известно, а потому его не удивило, что прошедшим летом пахари, превращенные в данников монастыря, от обиды за свое горестное житье пожгли все заготовленное монастырем для продажи сено. Черные люди вымещали злость на людях в монашеских рясах, утерявших милосердие…

На глади зимника, на поворотах, возок заносило в сторону.

Бородатый ямщик пел тоскливую песню, изредка щелкая плетью. Даниил вслушивался в слова о редких радостях в житье пахаря…

3

Темень ночей с яркими зрачками звезд. И снова природу охватило могучее весеннее томление, славящее все тайны пробуждения земли, оживающей от зимнего оцепенения.

К жильцам келий не приходит желанный сон. Хоронясь от бессонницы, иноки, чтобы не мучить себя загадками памяти, читают молитвы, шелестят страницами церковных книг. Однако текут нескончаемой чередой мысли о человеческих устремлениях к житейскому со всей его праведностью и греховностью. К житейскому, от которого не заслоняет монашеская ряса, обязанная своей чернотой символизировать принятое при постриге отрешение от всего, что было оставлено за монастырским порогом. Но весна рушит любые символы отрешения…

В келье Даниила Черного в лампадке шевелится огонек.

Андрей на лежанке, подложив руки под голову, смотрит на него, вслушивается в тишину весенней ночи со звенящей россыпью соловьиного пения.

Во сне ему привиделись иконы, написанные для храма в вотчине Ирины, и сама боярыня. Проснулся от того, что в храме он не увидел икон. Эти мысли, напугав, подняли Андрея на ноги. Он встал, подойдя к бадейке с водой, напился из деревянного ковшика.

– Пошто не спишь? – услышал он голос Даниила.

– Так разве дадут заснуть.

– Теплынь, оттого и распелись.

Андрей отошел от двери, не закрыв ее, сел на лавку и словно нехотя проговорил:

– Давно хотел сказать.

– Так говори! – подбодрил Даниил.

– Надумал я, что нельзя алтарь от храма отделять низкой преградой.

Даниил после сказанного поспешно сел на лежанке. Андрей продолжил:

– Надобно напрочь отгородить алтарь от простора храма, закрыть алтарь. На преграде для икон мало места. А тут целый иконостас,[16] поделенный тяблами, и на нем четыре ряда икон. Понял, о чем сказываю? Пошто молчишь?

– Да разве такое мыслимо? Чать, веками алтарь отгораживали только преградой. С чего это вдруг тебе на ум такая мысль пришла?

– Замыслил я это, наглядевшись, как в храмах иконы по стенам навешаны, будь алтарная преграда такой, как мыслю, для них найдется место, они все будут на виду.

– Да кто осмелится на такое?

– А ты только представь, сколько на иконостасе икон уместится. И все они станут радовать очи молящихся. Что молчишь? Чую, напугал тебя?

– Напугал! Так же напугал, как и тогда, когда Христа изобразил, во весь рост стоящего среди каменьев пустыни. Думаешь, пошто ту икону Никон в своих покоях держит? Потому что боится, освятив ее, да в храме поставить. До сей поры средь живописцев в обители разговоры всякие о тебе идут, а ты вон еще о чем надумал.

Разволновавшись, Даниил встал и подошел к открытой двери.

– Об иконостасе надобно ладом помыслить. Прошу, Андрей, ты покедова о нем ни с кем, даже с Прохором, мыслями не делись.

– Может, сказать игумену Александру из Андрониева монастыря? Звал он нас к себе на роспись нового храма.

– Спаси Господь. От него разом митрополит прознает, а тогда всякую беду жди. Он от всего веками утвержденного не отступит.

– А может, все-таки сказать?

– Чтобы епитимью за безрассудность наложили и сослали в тартарары поостыть от прыткого греховного людского разумения?

– Побеседовали, – с обидой в голосе сказал Андрей. – Думал, что поймешь мое разумение.

– Не серчай, Андрей. Замысел твой зело предерзновенен.

– Может, ты и прав. Прав. Лишка во мне всяких замыслов. Напрасно тебя взбаламутил.

Даниил подошел к Андрею, положил руку на его плечо:

– Успокойся. Дай срок все обдумать.

Андрей торопливо надел подрясник и вышел из кельи.

Оставшись в одиночестве, Даниил лег было на лежанку, но тотчас встал, недовольно ворча:

– Всегда всякими замыслами свою разумность нудит. Жить не может без беспокойства.

Ворчит Даниил, размышляя о замысле Андрея.

Весенняя ночь вливает прохладу в духоту кельи, пропитанную запахами людского жилья и рыбьего клея.

Над монастырем темень ночи с яркими зрачками звезд…

4

Морось дождя началась с ночи, но клязьминский боярин Демьян Кромкин поездку в Троицкий монастырь не отложил. Выехал из вотчины, когда перестали голосить петухи. Два возка кони выкатили на большак, окуная колеса в грязь.

В первом возке, на вороных конях, уместился боярин и родственник по жене, монах Чудова монастыря Филарет. Во втором возке с поклажей в дар монастырю, на сивых конях, ехали две молодухи из домашней челяди, потому что Демьян, маясь ногами, дозволял водить себя только молодухам. За прошедшие годы Демьян состарился и одряхлел. Поубавилась грузность в теле, отвисли щеки и набухли мешочки с желтизной под глазами. Окладистая борода совсем побелела, как и волосы на голове. Но одежда на боярине богатая, несмотря на то что живет в вотчине уединенно.

Его вынужденное затворничество началось вскоре после того, как великим князем стал Василий Дмитриевич. Оказавшись в опале, Демьян от обиды затворился в вотчине. Старость навязчиво заставляла вспоминать про совесть, а вспоминать о ней Демьяну не хотелось, уж больно часто ради обогащения прятал ее в дальний карман. Но совесть настойчива, от всех разладов с ней вынужден был Демьян искать успокоения в молитве, совершать наезды в Троицкий монастырь.

В прошлогоднее богомолье Демьян удостоился встречи с живописцем Андреем Рублевым. Пожаловался ему на свою старость и на недостаток, а живописец, пожалев его, одарил иконой Христа, которая Демьяну больше всех понравилась.

Дома, молясь перед ней, Демьян вскоре начал испытывать душевное беспокойство от взгляда Христа с иконы. Доброта во взгляде Христа, а в доброте вся сила допроса к Демьяновой совести. Все чаще и чаще она заставляет Демьяна задумываться о прожитой им жизни и сознаться в своей бесчестности. Время шло, а душевное беспокойство лишало сна и аппетита. Супруга дала ему совет одеть икону в оклад, да не поскупиться и заказать золоченый, потому как икона, по ее словам, не хотела быть без оклада. Совет жены показался разумным, но Демьян решил все же посоветоваться с Филаретом.