Андрей Рублев - Павел Северный

Дорога, вынырнув из лесной сумрачности, скатилась к шумливой речке с мостиком. Андрей и два старца зашагали по мостику, а высокий старец перешел речку вброд, намочил холщовые порты до колен, но остался доволен тем, что остудил водой ноги.

– В како место бредешь? – спросил он Андрея.

– К Троице.

– И мы туда же. Стало быть, однопутки.

Скоро тележная дорога вклинилась в пыльный людный большак, который шел к монастырю Троицы. Богомольцы всех возрастов двигались в торжественном молчании. Андрей видел лица, на которых были печаль и суровое мужество, но не было улыбок. Богомольцев обгоняли возки со знатными ходоками, но и на их лицах была сосредоточенность перед встречей с тем монахом, от которого люди надеялись получить надежду на исполнение желаний, на успокоение от житейских тревог, которые хоронились в граде или селе, в любом переулке, в любом закутке курной избы или боярских палат. Радовало лишь то, что уже который год не баламутили жизнь татары, что баскаки ходили, озираясь по сторонам, перед людьми не заносились и не сплевывали людям под ноги. В это лето народ шел к Троице с особенным чувством. Во всех уделах люди слышали, что радонежский провидец, игумен Сергий, крепко недужил. Слышали, что он все чаще и чаще, уединяясь от монастырских забот, предавался молчанию.

В Москве в семье великого князя Василия за жизнью отца Сергия следили внимательно – всякий день из монастыря скакали гонцы, сообщая князю новые вести, – и знали, что по слову Сергия делами обители правил иеромонах Никон. Он объявился в Троице несколько лет назад, а принял постриг в Серпуховском княжестве, был он боярского рода, пустившего корни в Юрьеве Владимирском. У осанистого и крепкого здоровьем да и нестарого годами Никона среди монахов уже появились верные приверженцы, втайне считающие его будущим игуменом. Они присматривались к нему, пытаясь уяснить, одобряет ли Сергий хозяйствование Никона, не хмурится ли, что тот, привечая знатных богомольцев, принимает от них тайно вклады, а в сторону черных людей редко скашивает глаза. Обо всем происходящем в монастыре знают на Руси и опасаются, чтобы раньше времени не оборвалась жизнь Сергия, ее молитвенника и провидца.

Когда Андрей с тремя старцами в потоке богомольцев вошли в ворота монастыря, обедня в храме подходила к концу. Плотная толпа, порабощенная молитвенным экстазом, окружала храм с трех сторон. Женщины бледны и заплаканны, они, крестясь, падают на колени и подолгу не поднимают головы от земли. Встав с колен, со вздохами облегчения шепчут молитвы, осеняя себя крестами, и снова падают на колени. Выделяются в толпе осанистые кметы и гридни и не попавшие в храм молящиеся на воле бояре, в богатых одеждах и с холеными бородами. Рядом с Андреем стоит могучий седой старик. Щеки его в шрамах от укусов вражьих сабель. Мнится Андрею, будто видел он его прежде, то ли на Куликовом поле, то ли в храме, когда Сергий благословил князя Дмитрия на победу. Только был тогда этот могучий пахарь-воин без черной повязки на глазах. А теперь рука его покоится на русоволосой голове синеглазого отрока, коему уготовано быть поводырем слепого героя. Вид слепца опять заставил погрузиться Андрея в раздумья, вспомнить Куликово поле, щедро оставившее на людях следы великой битвы Руси за стремление жить без угнетения кочевниками, и будто въяве представилось увиденное там жуткое шествие смерти.

Служба закончилась, но толпа вокруг храма оставалась неподвижной. Люди не отводят глаз от паперти, ожидая появления игумена Сергия. Он вышел в тот момент, когда ожидавшие уже теряли надежду принять от него благословение. Андрей в нервном ознобе смотрел на игумена и был поражен, что внешне был тот таким же, каким он видел его четырнадцать лет назад.

Сергий шел, окруженный чернецами, и благословлял толпу, медленно приближаясь к Андрею. Поравнявшись с ним, Сергий начертил в воздухе крест и прошел дальше, но внезапно остановился и, резко обернувшись, всматриваясь в Андрея, спросил:

– Пришел?

Ошеломленный Андрей опустился на колени. Сергий погладил его голову и сказал чернобородому с сединой монаху:

– Гляди, Даниил! Пришел он. Говорил тебе про него. Прохор из Городца показал мне писанную им икону, а я благословил его на послух к отцу Паисию.

– Благослови, святитель, быть в обители, – прошептал Андрей.

– Обо всем поговори с Даниилом. Приютит тебя возле себя. Не позабудь, Даниил, сказать Прохору о приходе Андрея. Накорми его досыта с дороги. Шел он к нам долго да и издалека.

Сергий перекрестил Андрея и пошел дальше, окруженный чернецами и богомольцами…

Глава десятая

1

Синие ночи с мерцанием звездных россыпей. Рассветы с дыханием зимней студи. Как песок хрустящие утренники. Солнечные, ветреные дни с вдохновенным пением скворцов. Такова вторая весна Андрея Рублева в Троицком монастыре, весна 1392 года…

2

Монастырь под весенней луной. Полосы лунного света в темноте пустого храма стелют по полу три узеньких пушистых от пыли половика.

Шорохи в тишине. Полевые мыши скребутся под полом. Потрескивают бревна, оттаивая от зимней мерзлости.

Перед киотом с образом Христа, окованным серебряным окладом, огонек в лампаде желтит бликами металл и слегка высветляет лик Спасителя. Шевелится временами огонек, а от этого лик то светлеет, то совсем теряется в черноте.

Царские врата в алтарь распахнуты. Через большое окно лунный свет заливает алтарь голубизной, на престоле блестит серебряная дарохранительница.

Перед престолом на коленях стоит игумен Сергий, припав в земном поклоне лбом к полу. Вот он выпрямился, и посветлело его бледное от лунного света лицо. Покойное, умиротворенное раздумиями старческое лицо.

По весне частыми стали ночные молитвы Сергия в храме. Изнурявшие зимние недуги нежданно покинули тело, перестали тоскливо похрустывать колени и смолк комариный писк в ушах, однако на смену недугам телесным пришли тягостные мысли о болях души. Появилось необоримое желание вспоминать, вспоминать и вспоминать обо всем, что кануло в Лету.

Теперь игумену его жизнь кажется долгой. Не раз ему приходилось сворачивать в сторону с избранного пути. Некогда он, холодея от малодушия, временно уступал желаниям людей, у которых была власть и сила мешать ему внедрять в жизнь задуманную им житейскую правду. Все изменилось, когда он обрел наконец цель своей жизни – освобождения Руси от порабощения. Эта цель превращала его, смиренного монаха, в воина, способного убедительным словом воодушевлять всех, кто шел на врагов с мечом в руке.

И все-таки некоторые из душевных ран саднили до сей поры.

Первую, и самую тяжелую, нанес брат Стефан, старший любимый брат, с которым была задумана и основана на Маковце обитель. В ту светлую пору смелая молодость звала трудиться. Вырубая лес и сооружая тын вокруг первых келий и убогого храма, умилялись до слез каждой новой келье, от сознания, что люди верили в замысел обители, в которой уставшие от страдания смогут находить утешение.

Разлад с братом начался, когда Сергий, став игуменом, ввел в обители общинножитие. Потом был уход брата в московский Богоявленский монастырь и его возвращение в обитель и новый разлад из-за того, что Стефан начал сеять среди монахов недовольство нововведениями Сергия, укрепляющими единство братии. После высказываний монахов, недовольных строгостями общинножития, Сергий внезапно покинул монастырь и вернулся в свою обитель лишь после уговоров Алексия. Выполнив желание митрополита, Стефан переселился в Москву, в Симонов монастырь. Теперь брата уже нет в живых, но боль, причиненная им, в душе Сергия так и не утихла. Сергий скорбит, что именно брат не смог сколупнуть со своего разума коросту вожделения, коим больно боярское сословие.

Сергий помнит, какой страх сковал его, когда московский князь Дмитрий с воеводами и боярами прибыл в монастырь за благословением на ратный путь. Помнит и победу на Куликовом поле, которая будет памятна до тех пор, пока будет жить Великая Русь. Только понимает Сергий, что теперь это все минувшее, а настоящее – это тревога о будущем монастыря. Слава обители растет. Богомольная Русь заполняет обитель мирскими соблазнами. Сергию известно, что, несмотря на его запреты, обитель богатеет, за ее стены проникают корыстолюбие и стяжательство, а у монахов копится неприязнь друг к другу. Видит Сергий недовольные взгляды покорной с виду братии и понимает, что, как только он перестанет дышать, созданная им святая деревянность обители сгинет. Будут в обители каменные храмы и стены, и разговор с князем Юрием убедил Сергия в этом окончательно.

Но у Сергия есть и светлые, радостные мысли, помогающие сердцу гнать по старческому телу теплую кровь жизни. Они в том, что его ученики хранят основанные им монастыри, что летописец Епифаний пишет в Троице правду о житье Руси, что в обители пишутся книги и иконы, созданные руками Даниила Черного и Прохора из Городца, что творит в нем одаренный тонким чутьем красок живописец Андрей Рублев, от икон которого трудно оторвать взгляд. По слову Сергия монастырь блюдет вместо него Никон, но кем он станет для обители – охранителем ли ее деревянной убогости или созидателем ее новой каменной славы, – Сергию знать не дано.