Андрей Рублев - Павел Северный

– Видать, не ко времени возымел желание повидать тебя, крестный? – спросил Юрий настороженно.

– Ко времени. Сам подумывал звать тебя. Да только не знал, куда гонца слать. То ли в Москву, то ли в Звенигород. Слыхал, скачешь по дорогам, коней не жалея. Семью без присмотру оставляешь.

– Матушкино пожелание, чтобы чаще возле нее обретался.

– Возле нее Василий.

– Ему недосуг за всякими княжескими делами.

– За великокняжескими! Не позабывай, что и для тебя он не только брат, но и великий князь.

На некоторое время воцарилось тягостное молчание. Юрий шагал, плотно сжав губы, недовольный тем, что оборвалась нитка разговора, видел, что крестный готов к вспышке гнева. Юрий догадывался, что Сергию в очередной раз наговорили на него не то брат, не то московские монахи. Наконец остановившись, Сергий спросил:

– Пошто не скажешь, по какой надобности в Рязань ездил?

– Матушка посылала навестить сестру Софию. Княгиня печалится, счастлива ли она в замужестве.

– Что ж ты выглядел? Что со слов сестры уразумел?

– Женских душ я плохой знаток. София ни на что не жалится. Мужем и рязанской семьей довольна.

– С великим князем Олегом о чем беседовал?

– Обо всем по малости. Житье Москвы князю хорошо ведомо.

– Пошто же брата своего Василия недобрым помином обносил?

– Упаси господь! Посмею ли?

– Поди, слышал какой наговор.

– Правду слышал.

– Какую правду? Сказывал рязанскому хозяину, что брат Василий правит княжеством спросонья?

– Это Олег говорил, что Василий скоро проспит Москву из-за своего тяжкодумья. А еще говорил, что зря он заносится перед Ордой.

– Ты с его высказами соглашался?

– Аль не волен беседовать?

– Беседовать волен. А не хулой обносить родного брата. Будто не знаешь, как Олег вспенивал кровь отца. Может, и про то забываешь, что он огнем палил Коломну?

– Тепереча Рязань породнилась с нами.

– Породнилась. А у князя как прежде за спиной сжатые кулаки. Что в них? Знаешь? Плохой ты доброхот брату.

– А он мне доброхот?

– Старший брат он тебе. Стало быть, любое его слово для тебя закон. Не любо тебе, что старшинство Василия отняло у тебя право на великое княжение. Отец вовремя узрел в тебе корыстную зависть.

– Твою волю батюшка выполнил о престолонаследии.

– Свою. Перепугала отца ваша братская ненавистность. Надоумил его Господь о духовном завещании. А Церковь его благословила.

Сергий, помолчав, продолжал, все еще не убрав холода из голоса:

– Уйми гордыню, Георгий. Пойми. Не быть тебе великим князем владимирским и московским. Не быть, даже ежели Василия Господь раньше времени призовет. Усмиряй гордыню. Как крестный отец молвлю сие. Выкинь из разума зависть и займись тем, чем отец жил, чем живет Василий, чем живу я. Отдай всю душу помыслу о житейском покое всея Руси. Крепи неприступность стен вокруг монастырей на землях Звенигорода. Помни, что любая монастырская стена заслон от вражеского разбоя. Обуздай в себе стремление к возвеличению. Скромность – украшение житья человечьего. Помня об отце, ставь возле себя достойных. Глубже заглядывай в свою душу, как в колодец чистой воды, чтобы научиться распознавать чужие лихие души. Стой за спиной брата не со сжатыми кулаками, а с раскрытыми ладонями, готовыми в любую минуту его подхватить при падении. Вот какого князя, какого крестника надеюсь в тебе не только видеть, а чувствовать, чтобы молить Христа о ниспослании тебе всякой житейской удачи. Остатний раз молвлю тебе о сем. Не послушаешь, буду просить Господа вразумить тебя на житейскую стезю, но крестником тебя почитать перестану.

Смолкнув, Сергий остановился около колоды, наблюдая, как прилетающие пчелы деловито, соблюдая очередь, заползают в улей. Переведя взгляд на Юрия, стоявшего рядом, спросил спокойно, убрав из глаз неласковость:

– Какая забота понудила тебя навестить обитель?

– Благослови высказать заветный замысел и дозволь его содеяние.

– Сказывай.

– Замыслил в вашей обители воздвигнуть каменный собор в честь святой Живоначальной Троицы.

– Замысел благостен. Каменный собор мыслишь воздвигнуть в нашей убогой лесной обители?

– Подобно Успенскому в Москве. Надобно Руси возвеличение вашей обители.

– Руси, крестник, надобны кольчуги, дабы защитники ее не помирали от вражеских ран. Не затаивай обиды от того, что выскажу. Замыслив с братом Стефаном создать обитель на сем Маковце, обещали Господу благость ее хранить в дереве. В деревянности сила нашей обители. Камень бездушен и холоден. Дерево испокон веков греет Русь. Дозволь не благословить замысел только потому, что не по душе мне любая пышность в обители, потому дорога она мне в убогой деревянной теплоте. Пока живу, пока вижу обитель деревянной, почитаю ее лесную суровость и не дозволю камню быть рядом с деревом. Камень вечен. Дерево смертно, как люди. И пусть наша обитель будет деревянной. В таком обличии она запомнилась Великой Руси. Пусть слава ее скромности не сменится при моей жизни каменным величием, ибо, даже спаленная огнем, в людской памяти останется она бессмертной. В ее деревянном храме Господь сподобил меня благословить твоего отца и всечестных воинов на одоление врага на Куликовом поле. Аминь.

Сергий смотрел на крестника теперь ласково. Лицо Юрия от волнения было в капельках пота.

– Не заводи и в Звенигороде каменное бездушие. Береги благость житейского тепла, потребного душе и телу. Оно в дереве. Камень молчалив, а дерево певуче. Оно способно сохранять в себе человеческий голос. От удара по нему даже самое трухлявое ответит вздохом на твое прикосновение к нему. Ежели скопил толику, то употреби скопленное на выковку кольчуг и мечей, потому как еще долго Русь будет отбиваться от врагов.

– Татары который год не шевелятся.

– Оттого притихли, что друг друга кровянят, но про дороги на Русь помнят. Они, как дикий лук, в любую весну могут уродиться. Брату поведай о нашей беседе. Вместе с ним подумай, как крепить усторожливость Руси. Не дрекольем должна она встречать врага, а грудью, обутой в кольчугу, и с булатным мечом в руках. Конешно, твоя воля запоминать мой совет. Молодость быстра на шаг и хромую старость не больно уважает. Но старость памятлива, по какой причине на ее лбу шишки вырастали. Дружи с Василием. Вы братья! А главное, помни, что отца вашего Дмитрия Донского Русь почитает за то, что носил в разуме мысль о ее слитной несокрушимости.

Ничего не услышав от крестника, Сергий совсем уже безразлично спросил:

– Ночуешь в обители?

– Благослови на обратный путь…

3

Андрей вышел из Радонежа, когда начинали распев голосов ранние петухи, а собаки бродили сонными с поджатыми хвостами. На лесной дороге он нагнал трех ходоков. На его приветствие они, молча взглянув на Андрея, кивнули с явным недовольством на лицах, что чужой им голос спугнул их житейские раздумия.

Три старца, разных по обличию, продолжали свой путь молча.

Один из них худ и высок. Он шел с гордо поднятой лысой головой. В его жилистой руке зажат толстый суковатый посох. Шагая, старик выкидывал его вперед, будто пробивая преграду. Рядом с ним с тяжелой котомкой за плечами, напевая молитву, прихрамывая, семенил старец легкий телом и с лицом настолько загорелым, что оно по цвету было схоже с сырой глиной. Посох он держал под мышкой. Да это и не был посох, а подобранная по пути палка, на которую при надобности можно опереться. Третий старец, грузный на тело, с седыми волосами со ржавчиной, шел, глубоко задумавшись, будто вспоминал о чем-то. Андрею его глаза показались схожими с глазами старика Савела, о взгляде которого Хриса говорила как о взгляде Николы-угодника. Его спина погнулась, и сквозь холстину рубахи означились зазубрины позвоночника.

Андрей всматривался в лица ходоков и мысленно старался представить, какими они были в молодости, когда жизнь еще не исцарапала вдоль и поперек их лица морщинами. Три старца. Андрею захотелось запомнить их взгляды, он смотрел на мелкие морщинки возле усталых, но добрых глаз и видел трех старцев с ликами, которыми так богата трудовая черная Русь. Три старца, хранящие в памяти не только летописи своей жизни, но и те летописи, в которых без буквиц живет увиденная, услышанная и пережитая правда всего того, чем живет Русь.

Утреннее солнце все же разорвало облачный полог, от яркого света старцы разом встрепенулись, будто скинули с плеч тяжелую, надоевшую ношу.

Высокий, откашлявшись, запел глухим басом. Два его спутника подхватили пение, и в лесу зазвучал тягучий напев. Это не был псалом из акафиста или молитва, это была песня о надежде на житейский покой. Старцы пели, не веря в этот покой, пели, ибо светило солнце, а они жили, шагая к своим несбыточным надеждам. Они шагали все прожитые годы за сохами и боронами, с косами в руках, славили труд пахарей, славя свою жизнь на земле, наученной ими родить сторицей посеянные семена.