Орудия войны - Яна Каляева

он здесь простую гражданскую одежду. Тонкая белая рубашка подчеркивала спокойную мощь его тела.

Предполагалось, припомнила Саша, что как женщина она должна мечтать быть рядом с ним — сильным, уверенным, надежным. Прильнуть к нему, довериться ему, сделаться нежной и слабой, не беспокоиться более ни о чем. Она мечтала не об этом, и все же в глубине себя некоторое притяжение ощущала — на животном, верно, уровне.

— Впрочем, не одни бедные и бесприютные ютились около богатого и хлебосольного барина, — продолжал рассказывать Щербатов. — Дед чрезвычайно любил общество. Он был истинным меценатом, чутьем отыскивал талантливых людей и давал им возможность выбиться на свет из мрака невежества и неизвестности. Талантами он дорожил в своих гостях выше, чем чинами и титулами. Много перебывало у него в доме писателей, музыкантов, поэтов, художников. Постоянно шли музыкальные и поэтические вечера, даже небольшие балы и любительские спектакли. Нас с Верой друзья деда любили и баловали; хотя у нас были превосходные гувернеры, из общения с гостями мы вынесли куда больше знаний, чем из курса наук.

— Вы, должно быть, хотели всю жизнь провести в этом замечательном доме? — спросила Саша.

— Я не имел права желать ничего в таком роде. Все мужчины в моей семье служили в армии, и я, разумеется, стремился к тому же. Десяти лет отроду я отправился в Петроград и поступил в Александровский кадетский корпус. Но после сделал перерыв в военной карьере, чтоб получить высшее математическое образование.

— Готовились к службе в артиллерии?

— Видите ли, Саша… Из бесед с дедом и его сослуживцами, из споров с друзьями, из прочитанных журналов и книг, в числе авторов которых, к слову сказать, был Маркс, но был и Лебон, я вынес убеждение в несоответствии того, что мы имеем, тому, что нам предстоит, — Щербатов заговорил увлеченно, речь его стала энергичной и быстрой. — Защита Отечества и служение ему должны стать уделом не избранных, а каждого. Война будущего есть дело не одних только военных, а всего общества. Чтобы в будущем приставить к делу войны студентов, профессоров, инженеров, журналистов, театралов, да даже домохозяек и чернорабочих, мне необходимо было выйти из армейской среды, совершить путешествие в гражданский мир.

— Как иные ездят в Абиссинию.

— Именно! Что же до артиллерии, то в турецкую войну моего отца восемь из десяти павших в бою приходились на долю ружейных пуль, в Великую войну восемь из десяти погибли от огня пушек. На наших глазах менее чем за двадцать лет случилась невиданная перемена. Вы, возможно, поймете меня как революционер революционера.

Щербатов улыбнулся заговорщически. Все же, подумала Саша, он для нее больше, чем просто слабость. Они совпадали, будто два осколка разбитой чашки. Жизнь сложилась так, что это значения не имело. И все равно они совпадали.

– Бездымный порох, унитарный патрон, откат по системе Депора, тротил, телефон, радио, стрельба с закрытых позиций, — продолжал увлеченно рассказывать Щербатов. — В техническом отношении артиллерия стала самим острием войны. И наша была на высоте, во всяком случае — в ногу со временем. Но Великая война стала первой, в которой не армия против армии состязалась в искусстве и доблести. В ней целые народы и страны стреляли друг в друга батареями артиллерийских и снарядных заводов по стволам железнодорожных линий. И зарплата рабочего — такой же элемент боепитания, как и число патронов на орудие. Все это понимал я, но не понимали мои начальники. Не то удивительно, что в России случилась революция, а то, что она не случилась на два года раньше.

— И все равно вы не видели для себя путей в жизни, помимо военной службы?

Щербатов быстро глянул на Сашу:

— С вашей стороны упреки в любви к войне звучали бы неуместно, не правда ли? Да, я хотел посвятить себя военному делу во всей полноте этого понятия.

— Но после выхода в отставку вы, должно быть, мечтаете жить в этом замечательном доме?

Щербатов посмотрел на Сашу так, словно не несколько шагов по паркету сейчас разделяли их, а бездонная пропасть.

— Да, вы ведь не знаете… Я и сам получил известия не так давно. Летом семнадцатого крестьяне подняли бунт. Деда убили, усадьбу разграбили и сожгли. Все, что создавалось поколениями, сгорело в один час.

— Непрекращающийся праздник, который вы описываете, шел на глазах у людей недоедающих. Так это обыкновенно и заканчивается. Но мне жаль, правда. И еще… раз уж мы говорим… — Саша запустила пальцы в волосы, поправляя их безо всякой на то необходимости. — Я хотела бы, чтоб вы знали… Не имеет теперь никакого значения, но все же не сказать было бы не по-людски… Мне жаль, что между нами все так сложилось, это моя вина, не понимаю, что нашло на меня, я должна была лучше владеть собой…

— Господь с вами, Саша. Вы не виноваты ни в чем. То есть, разумеется, вы во многом виноваты, но что до случившегося между нами, это исключительно моя ответственность как мужчины. Я бесчестно обошелся с вами, воспользовался вашим отчаянным положением. Видит Бог, я не имел такого намерения. Однако это меня не оправдывает.

Кажется, она сожалела о том, что сделала с ним в их первую встречу, а он — о том, что произошло во вторую. Но особого значения это не имело. Оба они наломали дров, и оба знали, что ничего уже не исправить.

— Следовало бы просить у вас прощения, но это лишено всякого смысла, — Щербатов прикрыл глаза, силясь припомнить что-то страшно далекое от этого солнечного дня. — Мне известно, где вы и чем заняты. Возможности пощадить вас вы мне не оставили. Ваша маленькая попытка возродить революцию чрезвычайно скоро придет к бесславному и кровавому концу. “Жестокие игры и заканчиваются жестоко”. Виноват, запамятовал литературный перевод… These violent delights have violent ends.

— And in their triumph die, like fire and powder, which as they kiss consume, — подхватила Саша. Университетским образованием она похвастаться не могла, но “Ромео и Джульетту” помнила наизусть. — В переводе эти строки звучат много слабее:

Таких страстей конец бывает страшен,

И смерть их ждет в разгаре торжества.

Так пламя с порохом, сливаясь в поцелуе,

Погибнут оба.

Глава 22