Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

Спаситель воспринимает грехи наши метафизически, а мы их представляем в рамках социальной справедливости.

— Понимаешь ли, золотце, — Гордеев уже оседлал крылатого Пегаса и с самодовольным видом втыкал ему шпоры в чахлые бока, — вид сверху расширяет перспективу, и он знает то, чего не знаем мы и никогда не узнаем. — Славу уже никто не мог остановить, и он летел во весь опор. — А социальная справедливость не может являться главным критерием, потому что её по большому счёту нет и быть не может. — Гордеев громко рассмеялся и развёл руками дымовую завесу; он был настолько доволен, что даже почесал свою огромную мотню, совершенно не переживая за присутствующих дам.

Я похлопал в ладоши и посмотрел на него с восхищением.

— Ты просто гений софистики! — воскликнул я. — Даже Иуда у тебя стал героем. Интересно, какую роль ты отводишь себе? Великомученик?

— Время покажет… Время всех расставит по местам, а смерть уровняет.

— Не думаю, что смерть всех уровняет… Скорее всего, поменяет местами, — сухо парировал я.

Нам было без разницы, о чём спорить и что обсуждать. Полемика в первую очередь являлась для нас способом самоутверждения, а потом уже — матерью истины, хотя по большому счёту в спорах рождается лишь взаимная неприязнь и каждый остаётся при своём мнении.

А потом я стоял у окна и любовался рассветом; даже в такую погоду это зрелище кажется магическим, как и рождение любого существа на земле. Сперва в тёмном пасмурном небе открывается светлый «родничок», как будто натянулась плацента и кто-то пытается проникнуть в наш мир, а потом начинает проявляться негатив нового дня: я вижу угловатые силуэты крыш, мёртвые глазницы окон, тёмные впадины палисадников и медленно ползущий по насыпи товарняк. Рваные клочья тумана расползаются, и картинка становится более резкой, отчётливой. Через двор бежит сутулая собака с поджатым хвостом, оглядывается назад и замирает как вкопанная…

Татьяна подкрадывается ко мне на цыпочках, и, хотя я чувствую движение воздуха за спиной, я не могу оторвать глаз от этого зрелища, в котором растворилось всё: и мысли, и чувства, и желания, — и осталась только абсолютная тишина, звенящая в голове… Таня ждёт, а я делаю вид, что не замечаю её, и тогда она со всей силы бьёт меня коленом под зад.

— Ой! — крикнул я, хотя этот пинок не был для меня неожиданностью.

— Этот боров еще долго будет отравлять наш воздух? — спросила она шёпотом.

— Ну я же не могу его выгнать, — тихонько ответил я, прикрыв дверь на кухню. — Между прочим, у него — серьёзные проблемы на работе. Под него копает отдел собственной безопасности. Ни сегодня завтра закроют нашего майора.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! С какой стати?

— А-а-а-а, не знаю… С кем-то забыл поделиться.

— Короче, я устала и пошла спать. В конце концов я хочу остаться наедине с тобой, — заявила она и неожиданно поцеловала меня в губы.

— Иди ложись… Я скоро приду, — сказал я, отдирая её от себя.

Она развязанной походкой отправилась в спальню, и я услышал, как под ней скрипнула кровать.

«Даже не разделась, — подумал я. — Бухнулась прямо в одежде».

Когда я вернулся в комнату, Гордеев смотрел на меня по-отечески. Его глаза были прищурены, и казалось, что он собрался меня пожурить. В его пальцах дымилась сигарета, а в колонках тихонько играл Jamiroquai «Virtual Insanity».

— Ну что, Эдичка, ты счастлив? — спросил он с некоторой издёвкой.

— Доволен, по крайней мере, — ответил я. — А счастье — это слишком глобальное понятие, и никто не знает, где оно начинается и где заканчивается.

— Эх, братишка! Если бы ты знал, куда суешь голову. — Он нахмурился, лицо его стало каменным, а взгляд — непреодолимо тяжёлым. — Я бы ей не открыл… Лучше эти тупорылые девки или проститутки из рекламного вестника… Пускай даже суходрочка до полного изнеможения… Но только не она. Сегодня ты открыл дверь и впустил в свой дом Троянского коня.

— Хватит из неё пугало делать! — по-петушиному зычно крикнул я, хотя прекрасно понимал, что он говорит правильные вещи. — Может, стоит к ней присмотреться… А? Может, тебя пугает её ум и незаурядность?

— Что?! — Его аж перекосило от возмущения. — Я не заметил особого ума. Извини — не блещет. Сидит и колечки пускает с умным видом. Молчи и сойдешь за умного. Так, что ли?

Я продолжал, не замечая его грубых нападок:

— Мы боимся чего-то непонятного, а ты совершенно не понимаешь женщин. Ты слишком много говоришь и не умеешь слушать, а потом удивляешься, что Таня молчит. Она просто не хочет тебя перебивать. Я знаю, почему ты избегаешь сильных и умных женщин.

— И почему же?

— Потому что с дурочками проще доминировать, а это единственная форма, которую ты признаешь в общении с женщинами.

Гордеев отрицательно мотал головой, задыхаясь от переполняющих его эмоций.

— Я знаю женщин, слишком хорошо знаю, поэтому и пытаюсь тебя упредить. Послушай меня! Послушай! — Он сделал умоляющее лицо и даже сложил бровки домиком. — Я не пытаюсь подвергать сомнению очевидное и, пожалуй, соглашусь, что Татьяна — девушка довольно незаурядная, но проблема заключается в том, какую цену тебе придётся за это заплатить. Об этом подумай!

— Т-с-с-с, — зашипел я, приложив палец к губам. — Она уже спать легла, а стены в квартире тонкие…

— Хорошо, — в полголоса ответил Гордеев и продолжил уже практически шёпотом: — Взять твою жену… Она — удивительная, талантливая, совершенно незаурядная. Я таких женщин видел только в кино, но, заметь, Леночка при этом — хороший и открытый человек, а это сочетание в нашей жизни встречается крайне редко. Попросту говоря, кого-то Бог поцеловал в темечко, а кого-то козлоногий приголубил.

— Я понимаю, что ты влюблён и не можешь рассуждать рационально, — продолжал Гордеев крайне назидательным тоном, — но подумай хотя бы о ребёнке… Возможно, Ленка без тебя обойдётся. Я думаю, что она недолго проходит в разведёнках. Я лично знаю мужиков, которые от неё без ума. Но кто заменит твоему ребёнку отца? И будет ли этот кто-то нормальным человеком? Ты об этом подумай.

— А если моему ребёнку не нужен такой отец? А моей супруге не нужен такой муж?