Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

— Давайте — не чокаясь… ибо… ибо этот ночной гость ничего хорошего нам не сулит.

После этой фразы «матрёшки» окончательно приуныли, а через секунду мою дверь уже выносили ногами, совершенно бесцеремонно. Мы выпили с видом, будто ничего не происходит, и попытались продолжить светскую беседу, но разговор не клеился. В коридоре послышались голоса — я выключил музыку, и мы стали напряжённо слушать «эфир».

— Девушка! Да плюньте вы на этого бабника! Заходите ко мне! Посмотрим мои армейские альбомы, накатим по рюмашке! — Голос был прокуренный, пропитый и озорной, как у шпрехшталмейстера в дешёвом шапито.

— Это мой сосед Дима… Майор Поздняков… Бывший ракетчик… В глубоком запасе… А если быть более точным, в глубоком запое… Одинокий алкаш, короче… Достал уже своими альбомами… Я всех его армейских друзей знаю по именам.

— А сколько ему лет? — спросил Гордеев с надеждой в голосе.

— Шестьдесят два, хотя ещё довольно бравый.

— Не пойдёт, — разочарованно произнёс он. — Сюда будет рваться.

— А ты думал! Знаешь, какая у неё — задача? Разогнать нашу тёплую компанию, а потом надругаться надо мной.

— Бедолага.

Дверь опять начали выносить, а к этому ещё добавились зычные команды моего соседа:

— Эду-а-а-а-р-д! Быстро открывай! К тебе такая краля заявилась, а ты с какими-то шалавами путаешься! Открывай! Пять минут даю!

— Выходите по одному! Вы окружены! — вторил ему насмешливый женский голос, который я узнал бы из тысячи голосов. — А теперь — Горбатый! Я сказала — Горбатый!

— Что происходит? — философски размышлял я. — Почему мне постоянно выносят дверь?

— Потому что ты живешь безнравственно, — ответил Гордеев, подливая себе очередную рюмку; в свете последних событий он перестал быть галантным кавалером, поэтому даже не вспомнил про девчат, и они смотрели на него растерянным взглядом.

В дверь били ногами и грохот стоял невыносимый, — казалось, ещё слегка поднажмут и наша крепость падёт, — в прихожей кусками отваливалась штукатурка. Я бы уже давно открыл, но мне было стрёмно за наших подружек, и я нисколько не сомневался, что Танька будет над нами потешаться: «Вы что, ребята, совсем оголодали? На таких баб позарились. Это же сколько надо выпить?»

Она была остра на язычок, и я не хотел лишний раз нарываться. Оглоушенный алкоголем и неожиданным поворотом событий, я, словно муха, прилип жопой к табурету и совершенно не знал как выкручиваться из этой ситуации. Я тихонько бредил: «Что же делать? Что же делать? Выкинуть их с балкона? Спрятать в кладовке? Чёрт бы вас всех побрал!»

— Эдуард, когда это безобразие прекратится? — спросил Гордеев; к этому моменту глаза его совершенно потухли, в них уже не было веселья, в них уже не осталось надежды.

— Это не закончится до тех пор, пока мы не откроем дверь, — ответил я.

Гордеев посмотрел на меня вопрошающим взглядом. Его голова провалилась в туловище, и он недовольно запыхтел, как самовар на подходе. Откуда-то сбоку в моё ухо врезался неприятный звук:

— Блядь! Кто-нибудь из вас, мудаков, может выйти и разобраться с этой сучкой?!

Мы медленно повернулись к источнику звука — это была маленькая блондинка, потерявшая девственность под Ace of Base. Её бледно-голубые глазки выражали столько презрения, что мне захотелось провалиться к шахтёрам. Гордеев смотрел на неё, как психиатр на буйного пациента, который по большому счёту не представляет никакой опасности.

— В коем веке хотели отдохнуть культурно, но это не про нас… Невезучие мы с тобой, подруга! Ой, невезучие! — моросила блондинка со шрамом.

— Да просто все мужики — дерьмо! — с горечью резанула малышка и потянулась к бутылке с вином; в этом движении было столько обречённости, что мне даже захотелось её погладить, как бездомную собаку.

— Э-э-э-э-э, давайте полегче на поворотах! — возмутился Гордеев, и в этот момент погас свет.

— Это она вырубила автомат, — с нескрываемой гордостью заявил я и отодвинул шторку — в комнату проник свет далёкого прожектора, рассыпался серебристой пылью и отпечатал крестовину окна на противоположной стене.

— И что дальше? — спросил Гордеев. — Она перекроет нам кислород?

— Эдуард! Да выйди ты в коридор и разберись с этой стервой! Ебани ей так, чтоб она кувыркалась до первого этажа! — недовольно бухтела маленькая, пытаясь ещё больше взвинтить обстановку. — Ты вообще мужик или насрано?!

— Вот сама выйди — рискни здоровьем, — ответил я, слегка заикаясь и всем своим видом изображая страх. — Ты хоть знаешь, кто там за дверями стоит?

— Тебе виднее! — резко ответила она.

— Ну тогда помалкивай, — прошелестел я. — Легко, знаешь, чужими руками жар загребать.

— А кто там? — флегматично спросила курносенькая, прихлёбывая винишко; казалось, эта странная ситуация её совершенно не беспокоит и даже не веселит.

— Страшное существо, — ответил я, и мне сразу же вспомнилось, как мы в пионерском лагере рассказывали жуткие истории про каких-то вурдалаков и оборотней; я вложил весь тот ночной кошмар в интонацию голоса — девчонка подняла на меня свои замыленные глаза и ничего не ответила.

— И мне бы не хотелось, — продолжил я, — лишний раз испытывать судьбу. Эту фурию побаивается даже майор Никитин, этот былинный богатырь, этот человек-скала.

— Товарищ Никитин, — обратился я к нему, — может, Вы разберётесь с ней? Давайте мы вас делегируем.

— У меня что, девять жизней как у кошки? — буркнул Славян и добавил совершенно категорично: — Нет-нет, не пойду. Даже не просите. Не моё это дело.

— Тогда пойду я! И дам ей хороших пиздячек! — крикнула малышка, соскакивая со стула; она оказалась очень бойкой и к тому же материлась как сапожник.

— Не советую, голубушка, — припугнул её Гордеев. — Тебе понадобится как минимум святая вода и осиновый кол.

Я не видел выражение его лица, а видел лишь тёмный силуэт на фоне окна, но по ироничным ноткам в голосе было совершенно понятно, что он едва сдерживает смех и подыгрывает мне в этом спектакле. Да, всё это было очень забавно, эклектично, я бы даже сказал, волнительно, и в этой безусловно одарённой постановке каждый играл свою роль — и Вячеслав Александрович Гордеев, и ваш покорный слуга, и эти девочки-припевочки, и Татьяна Шалимова, и майор Поздняков Дмитрий Григорьевич, но все мы были лишь марионетками в