Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

— Далеко ещё до барьера? — впервые за всё время их пути подаёт голос Рука.

— Порядком, — отзывается Рон, даже не взглянув в сторону гоминидки. Тилия всё ждёт, когда же её друг задаст главный вопрос о том, как они смогли преодолеть смертельную преграду и при этом выжить, но тот лишь сосредоточенно шагает впереди, уводя их всё дальше от места, где, если верить его словам, провёл почти половину жизни.

«Неужели нет никакого сожаления?» — с удивлением думает Тилия, поглядывая на широкую спину друга.

Минуты складываются в час, а окружающая их природа почти не меняется. Только однажды за всё время пути, они становятся свидетелями чего-то странного и непонятного. Чуть в стороне от тропы на небольшом возвышении из земли торчит гладкий, потемневший от времени камень. Чуть замедлив шаг, Тилия тщетно пытается разобрать почти стёртую, состоящую всего из трёх символов надпись: время и солнце уничтожили её почти полностью.

И только отойдя на какое-то расстояние, её вдруг осеняет: «Это же могильный камень!» Озноб пробегает по разгорячённой от долгой ходьбы коже, стоит только представить, что под толщей земли покоятся чьи-то истлевшие останки. Именно так хоронили умерших во времена Первых Людей. Хоронили варварски, противоестественно! Их просто закапывали в землю, позволяя червям обгладывать мягкие ткани, оставляя нетронутыми лишь кости.

И вдруг она видит такое здесь, в Долине!

Кто же мог решиться возродить давно забытый ритуал? И этот кто-то определённо живший когда-то в Долине, пренебрёг правилами, которыми все без исключения жители Нового Вавилона неукоснительно следовали уже не одно столетие. Ведь не просто же так в подвалах Башни был сооружён крематорий, где в огромных печах сжигали мёртвые тела всех колонистов. И там же был колумбарий: комната с высоким потолком и без единого окна в бетонных стенах, с номерными табличками на небольших герметичных ящичках и прахом тех, кто поселился там навечно.

Несмотря на то, что воздух ещё прохладен, от долгого пути Тилия чуть ли не падает от усталости. Избитое накануне тело и истёртые в кровь ноги, ни на секунду не дают забыть о боли, и с каждым новым шагом ей кажется, что она идёт по раскалённым углям.

Когда за их спинами раздаётся шум погони, к всеобщему облегчению, сквозь заросли кустарника просматривается поляна: почти точная копия той, что они без сожаления оставили позади, а за ней и выжженная черта, в данных обстоятельствах кажущаяся единственным спасением. И когда до барьера остаётся несколько десятков шагов, их троица, подгоняемая криками, не сговариваясь, переходит на бег.

— Бледная, нужно торопиться, — припадая на повреждённую ногу, обращается к ней Рука, уже не опасаясь, что её могут услышать. Даже ничего не смыслившая в выслеживании Тилия, понимает, что их преследователи ни разу не сбились со следа и, судя по нарастающему шуму позади, они уже достаточно близко: дышат им в спины, ломая ветки, преграждающие путь. А ведь ей ещё нужно извлечь наполненную рицином капсулу из тела друга.

— Рон… остановись, пожалуйста… на минуту… — запыхавшись и пытаясь унять сильно бьющееся сердце, обращается она к другу детства, но тот словно не слышит и первым пересекает барьер. Тилия столбенеет в ожидании худшего, но непоправимого не происходит. Стоящий перед ней молодой человек не падает на землю, сотрясаясь в конвульсиях, его глаза не наливаются кровью, как у всех тех, в чьё тело попадала ядовитая зараза. Он лишь с едва заметной улыбкой наблюдает за вытянутыми лицами своих спутниц.

— Всё в порядке.

— Но как? — перебравшись через барьер и сразу почувствовав себя в относительной безопасности, наконец, спрашивает ошарашенная Тилия.

— Ты о том, что я ещё жив? Сам не знаю. Видимо моё тело реагирует иначе. Несколько лет назад я случайно выяснил, что могу пересекать барьер и при этом оставаться живым.

Едва он произносит последнюю фразу, как Тилия вздрагивает, вспоминая недавние слова Руки: «Като думал, что повезёт и его не скрючит на барьере. Не знаю, с чего он это решил. Перейти ещё никому не удавалось».

Гоминидка ошибалась! Кое-кому всё же посчастливилось пересечь барьер и остаться в живых, и Рон уже второй в списке, не считая того каннибала-пожирателя. Возможно, именно он был вдохновителем мальчика на такой безрассудный поступок. Что если Като видел, как Рон пересекает черту-убийцу без каких-либо для себя последствий? Жизнь по эту сторону барьера была настолько невыносима маленькому ребёнку, что он решил рискнуть.

«И чуть не поплатился за своё безрассудство», — холодея, думает Тилия, когда перед ними, словно из-под земли, вырастают огромные фигуры четырёх преследователей. Их разукрашенные боевым раскрасом озлобленные лица, не предвещают ничего хорошего. Во главе — не на шутку разъярённый Шрам.

— Значит, решил предать нас? Предать Старика! — рычит он, с ненавистью глядя на Рона. Грудь гоминида тяжело вздымается, рот перекошен. Не хотелось бы ей сейчас оказаться на пути этого здоровяка-облучённого, и Тилия уже не в первый раз благодарит барьер за его неожиданную защиту. — После стольких лет!

— Я его не предавал, — спокойно отзывается Рон, внешне никак не реагируя на взбешённого сородича. Две высокие фигуры разделяет лишь пару шагов и выжженная полоса. — У меня есть обязательства, и я намерен их выполнить.

— Перед кем? — кривится Шрам, поочерёдно переводя колючий взгляд, налитых кровью глаз, сначала на Тилию, а затем и на Руку. — Перед этими?

— Не твоё дело! — огрызается Рон, словно вот-вот готовый сцепиться со своим противником.

— Стало моим, когда ты убил Старика!

Глава 16

После этих слов, на какое-то время вокруг воцаряется тишина, которая, словно гул гигантских башенных вентиляторов, никогда не прекращающих работу, почти физически давит на уши. Не сразу смысл, сказанных Шрамом слов, доходит до Тилии, но стоит ей только всё осознать, как делается дурно. Хочется оказаться как можно дальше от этого разъярённого представителя гоминидов, который вовсе не горит желанием возвращать их живыми обратно в лагерь. Единственное, что им сейчас движет — это жажда мести.

— Что ты несёшь? — наконец, приходит в себя её друг детства. — Я бы его и пальцем не тронул!

Но Шрам лишь безразлично пожимает могучими плечами, словно говоря: ему плевать, что скажет в своё оправдание Рон, он для себя уже всё решил. Но следующие наполненные ненавистью слова облучённого, всё же заставляют Тилию отступить подальше от барьера.

— Значит, эти две стервы его прикончили. А теперь давай-ка, верни нам наших пленниц, и я забуду о твоём поступке.

— Ну да, конечно! — губы Рона кривятся в язвительной усмешке. — И заживём мы, как в старые добрые времена!

— Неет, друг, — хищно ухмыляясь, тянет Шрам, крепко сжимая в руке свою устрашающую дубину. — Со старыми временами покончено. Старика больше нет, а племени нужен новый вожак.

— И, конечно же, им выберут тебя.

— Надо думать!

— Тогда зачем мне возвращаться? Чтобы ты приказал своей ручной своре разорвать меня на куски?

— Я дам тебе слово, что, если вернёшь девчонок, я помилую тебя, — обещает Шрам, но Рон лишь усмехается, взглядом давая понять Тилии, что самое время уносить ноги.

Удивительно, что даже после стольких лет разлуки они понимают друг друга без слов. И вот они уже втроём медленно шаг за шагом отступают от барьера, оставляя Шрама и его компанию в ярости метаться на другой стороне, изрыгая проклятия и клятвенно заверяя, во что бы то ни стало поквитаться за их предательски убитого вождя. И даже, когда барьер остаётся далеко позади, злобные крики ещё долго преследуют Тилию и её спутников.

Почти до самого полудня, когда солнце расплавленным оранжевым диском зависает над их головами, их молчаливая троица медленно движется вдоль стены. Её друг задумчив и понятно почему. Вопрос о том, кто же всё-таки разделался со Стариком, и у Тилии никак не выходит из головы.

— О чём думаешь? — тихо спрашивает поравнявшаяся с ней Рука, и вынимая из сумки полупустой кожаный мешок, делает несколько мелких глотков.