Заводная девушка - Анна Маццола

и она, бóльшую часть жизни играл определенную роль. Какую роль он мог сыграть в смерти Вероники? Не из-за него ли она в последние дни была так подавлена? Мадлен подала королю кофе и блюдо с засахаренными фигами, после чего вышла из гостиной в переднюю, дабы подслушивать разговор Людовика с Рейнхартом.

– Доктор Рейнхарт, я зашел выразить вам свои соболезнования. Такая потеря. Невосполнимая утрата.

– Благодарю вас, ваше величество. Боюсь, из-за приготовления к похоронам и прочего ваш заказ…

– Не беспокойтесь о заказе. Разумеется, нам важно достичь поставленных целей, но я не смею лишать вас времени для скорби.

– Да.

– Она стала жертвой наезда кареты?

– Так мне сказали.

– Вы ее видели?

– Видел.

– И как она… как она выглядела?

– Выглядела?

– Ну да. В своем посмертном состоянии. Был ли на ее лице покой или наоборот?

В гостиной стало тихо. Мадлен представила, как доктор Рейнхарт подбирает слова для ответа. Зачем король спросил об этом?

– Покой? Нет. Ее лицо… ее тело… изуродованы…

Вероника выглядела так, как любой человек, оказавшийся под копытами лошади и колесами телеги. Воображение нарисовало Мадлен жуткую картину. Она закрыла глаза, прогоняя видение.

– Но она по-прежнему была прекрасна, – сказал Людовик, словно требуя, чтобы Рейнхарт с ним согласился.

– Можно сказать и так, однако она утратила прежнее совершенство. Поврежденная красота.

И опять тишина.

– Мне было пять, когда умер мой прадед, – заговорил Людовик. – Перед смертью меня привели к нему, чтобы он успел проститься со мной, его наследником. Помню, он рассказывал о моих обязанностях. О моем долге перед страной и Богом. И этот долг я выполняю, – торопливо произнес король и на несколько секунд замолчал. – Запах в спальне прадеда был просто смрадный. Его гангрена быстро распространялась по телу. Но даже накануне смерти он держался с большим достоинством. Он по-прежнему был красив. Именно таким я предпочитаю его помнить.

– Уверен, что это так, ваше величество.

– А вы знаете, что после моей смерти мое сердце будет извлечено и заспиртовано, как сердце моего прадеда?

Рейнхарт молчал. Наверняка соображал, как ответить на этот вопрос.

– Должен признаться, я как-то об этом не думал.

Зашелестела одежда. Король встал:

– Я бы хотел чем-нибудь увековечить память Вероники, ее жизнь. Я думал о… фонтане на площади Дофина. Струи фонтана будут напоминать о ее искрящейся жизни и кипучей энергии.

– Это очень любезно с вашей стороны, ваше величество.

– Осуществлением подобных замыслов обычно занимается маркиза де Помпадур, но в данном случае это было бы неуместно. Я поговорю с архитектором – пусть создаст чертеж фонтана.

– Да, благодарю вас.

Король направился к двери. Мадлен отошла в дальний угол.

– Когда я смогу вернуться к тому, о чем мы говорили, я обязательно вас извещу, – сказал доктор Рейнхарт. – Надеюсь, я сумею это завершить.

– Я и не сомневаюсь. Уж кто-кто, а вы непременно завершите. А сейчас не смею нарушать вашу скорбь. Время для нашего замысла еще наступит. Теперь его осуществление еще важнее, чем прежде.

– Да. Сир, мне думается, что его необходимо посвятить Веронике, поскольку она была главной частью замысла.

– Я одобряю вашу просьбу, Рейнхарт, – помолчав, ответил король. – Это гораздо лучше, чем простой фонтан. Возможно, мы даже назовем наш замысел ее именем. Оставляю вас с миром.

* * *

Для приготовления тела к погребению позвали старуху, настолько согбенную и дряхлую, что казалось, она сама уже одной ногой стоит в могиле. Мадлен подала ей белое платье Вероники, самые лучшие белые перчатки, шелковые чулки и расшитые туфли.

– Благодарю, дорогая. Мы сделаем ее сущей красавицей. Будет как живая.

Интуиция говорила, что на покойную лучше не смотреть, но Мадлен не послушалась голоса разума. Поздним вечером, когда Рейнхарт отправился спать, она пробралась в большую гостиную, где лежало тело. Там горела масляная лампа, отбрасывая причудливые тени на стены. В стенных нишах курились благовония, дабы заглушить трупный запах. Мадлен села у открытого гроба. Тело Вероники утопало в белых цветах, источавших болезненно сладкий аромат. Старуха добросовестно потрудилась над покойной. Лицо девушки покрывал густой слой белил, под которым едва проступала кожа. Никаких следов увечий, о которых говорил Рейнхарт. Сплошная сверкающая белизна. Старуха щедро накрасила Веронике губы и наложила румяна на щеки. Дочь Рейнхарта стала похожа на придворную даму, хотя ей уже не бывать при дворе. Как мало прожила она на свете, как рано оборвалась ее жизнь, в которой было столько надежд и замыслов!

У Мадлен сдавило горло. Она перевела взгляд с раскрашенного лица на руки Вероники. Они были сложены на груди, прижимая книгу в золоченом переплете. Это была книга об автоматах – главное сокровище Вероники, с которым она не расставалась. Помнится, книга всегда лежала у нее возле кровати.

Слезы жгли глаза Мадлен. Она молча произнесла слова прощания: «Ты заслуживала гораздо большего, чем эта жизнь тебе дала. Ты заслуживала куда более внимательного отношения с моей стороны».

Глава 18

Жанна

– Маман, ему здесь плохо? – спросила Александрина.

Подавляя кашель, Жанна смотрела сквозь прутья решетки на горного льва. Тот расхаживал взад-вперед по клетке. Лев находился в зверинце всего месяц, но его золотистая шкура успела потерять блеск.

– Думаю, он привыкнет, mon tresor[26].

– А я так и не привыкну к монастырю.

– Обязательно привыкнешь. Там сделают все, чтобы тебе было уютно. Это лишь вопрос времени.

«И умения приспосабливаться, подавляя свои истинные чувства», – мысленно добавила Жанна. Жаль, что Александрине придется учиться этому в столь раннем возрасте, но другого выхода нет. Людовик и слышать не желал о других вариантах, а время сейчас было неподходящим для споров с ним. Нужно выбрать более благоприятный момент.

– Маман, я не хочу туда возвращаться. Там всегда холодно. И их еда мне не нравится. Она dégueulasse.

– Ничего, я с ними поговорю. Я добьюсь, чтобы тебе присылали лакомства. Миндаль в сахаре, желе и фрукты из версальских садов. Ты хочешь все это получать?

По щеке дочери скатилась слезинка, которую Жанна стерла. Она редко сомневалась в правильности своего выбора. Похоже, сейчас был как раз такой момент.

– Пойдем посмотрим на зебр.

Взяв худенькую ручку Александрины, Жанна повела ее по дорожке к центральному павильону. Напрасно она привела дочь сюда. Зимой о зверинце забывали, и сейчас он имел плачевный вид. Страусы рылись в земле, в клетках сидели тоскливые, оголодавшие волки. Экзотические птицы выглядели совсем жалко. Их великолепное оперение опало. Чувствовалось, им совсем не до песен. А старики рассказывали, что во времена Людовика XIV зверинец был гордостью Версаля, не зная отбоя от посетителей, съезжавшихся со всей Франции. Но ее