Эта милая Людмила - Лев Давыдычев

— Яков Степанович! — горячо-горячо прошептала эта милая Людмила. — Дело принимает наилучший оборот! Я здесь проживу до августа. Тётечка полностью на нашей стороне. Голгофа имеет на Пантю прямо-таки невероятное влияние. Вот если бы удалось уговорить её папашу оставить дочь здесь на несколько дней…

— Я готов присоединиться к вашей просьбе.

— Попробуем!

И тут произошло несколько совершенно неожиданных событий. К всеобщему удивлению, отец и врач П.И. Ратов уже собирался сесть в машину, чтобы уехать, как вдруг спросил озадаченно:

— Позвольте, позвольте, а где же Голочка? Я же приезжал сюда специально за ней! Я был полностью уверен, что она сама вернется хотя бы к вечеру! Где, где она может быть? Где вы её опять прячете?

И, к ужасу своему, эта милая Людмила увидела, что к машине подходит Голгофа.

— Я здесь, папа. Добрый вечер.

— А где твои вещи? Ты же взяла из дому новую сумку, купальник, сарафан…

— Нам надо поговорить с тобой, папа…

— Иди за вещами! Я тороплюсь! Поговорим по дороге! Ты ещё ответишь за своё недостойное поведение!

А сюда уже торопилась тётя Ариадна Аркадьевна, из калитки выскочил дед Игнатий Савельевич, из-за забора торчали головы Герки и Панти.

— Позволь мне, папа, остаться здесь на несколько дней, — незнакомым голосом, твёрдым, с заметным оттенком властности и уверенности произнесла Голгофа. — Ведь у меня каникулы. Я должна отдохнуть от города хотя бы несколько дней. Очень прошу тебя, позволь мне остаться.

— А… а… а если я не позволю? — Отец и врач П.И.Ратов обескураженно разглядывал свою родную дочь, словно совсем не узнавая её. — Если я не позволю тебе остаться?

— Почему?

— Глупейший вопрос! Иди забирай вещи, и — поехали!.. Или ты решила при посторонних опозорить своего отца?

— Наоборот! Совсем наоборот! — воскликнула эта милая Людмила. — У вас замечательная дочь! Она прекрасно воспитана!

— Полностью присоединяюсь к данному мнению, — с уважением произнёс участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, размахивая фуражкой над головой. — Сам был свидетелем её примерного поведения. Такой дочерью можно только гордиться и во всём ей доверять. Обязуюсь лично доставить её к вам после нескольких дней активного отдыха.

— То есть вместе с новым колесом? — задумчиво уточнил отец и врач П.И. Ратов.

— Так точно.

— А я гарантирую вашей дочери строжайший режим и разнообразное калорийное питание! — радостно пообещала тётя Ариадна Аркадьевна.

— И сколько это будет стоить в день? — с опасением поинтересовался отец и врач П.И. Ратов.

— Помилуйте, она моя гостья!

— Папа, тебе ни о чем не придётся беспокоиться. Просто я отдохну, наберусь сил, подышу свежим воздухом. И вместе с новым колесом меня доставят домой.

Все напряжённо молчали, затаив дыхание. Слышно было только, как за забором сопел Пантя.

— Ла-а-а-адно! Оставайся! — вдруг решительно бросил отец и врач П.И. Ратов, сел в кабину, захлопнул дверцу и через окно словно продиктовал: — Никаких купаний, никаких загораний, в лес ни шагу. Жду новое колесо с тобой.

«Жигули» цыплячьего цвета рванулись с места и скоро скрылись за углом.

Все молчали не шевелясь, словно не веря случившемуся.

Пантя громко и восторженно гоготнул, но тут же сконфуженно замолк.

Думайте, уважаемые читатели, думайте! Удивляйтесь, уважаемые читатели, удивляйтесь! Поражайтесь, уважаемые читатели, поражайтесь! Если вы ничего не поняли в поведении отца и врача П.И. Ратова, могу вам только посочувствовать, а объяснить, простите, не способен.

Нехорошие люди тем и опасны, в частности, что нормальным людям понять их трудно, а то и невозможно. Посему и надо их остерегаться всеми силами.

Первым пришёл в себя участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, сказал, обмахав голову фуражкой:

— Тяжелый выдался денечек, но результативный. Остался нерешённым один вопрос: где до августа будет жить Пантя?

— Отвечаю, — весело проговорил дед Игнатий Савельевич, — у нас. Хулиганить если снова вздумает, выселим. А так пусть живёт на здоровье.

— Вопрос решён. Вернетесь из похода, доложите мне. Счастливого пути, товарищи! — И участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов всем пожал руки. — Пантя, со мной. Заберём у мачехи вещи, чтобы она к тебе не приставала, а ты от неё не зависел.

Когда они уехали, дед Игнатий Савельевич пропел:

— Главное, ребята, всё-таки сердцем не стареть! Все вопросы решены! Завтра в многодневный поход! Всё ли у вас готово, уважаемая соседушка?

— Всё, всё, уважаемый сосед! — с большой радостью отозвалась тётя Ариадна Аркадьевна. — Только вот как быть с Кошмариком? Я, конечно, могу рискнуть и оставить его…

— Кошмар будет участником похода, — твёрдо заявила эта милая Людмила. — Будем транспортировать его в корзине. А сейчас неплохо бы поесть.

Оставшись с дедом Игнатием Савельевичем, Герка раздражённо и недоумённо спросил:

— Ты уверен, что я соглашусь жить в одном доме с Пантей?.. Ошибаешься!

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Маленький скандальчик

Почти стемнело, а Пантя всё ещё не вернулся от мачехи, к которой вечером уехал с участковым уполномоченным товарищем Ферапонтовым.

— У тебя есть фонарик? — как можно небрежнее спросила Голгофа. — Мне надо ненадолго исчезнуть.

Эта милая Людмила принесла ей фонарик, и Голгофа радостно и испуганно прошептала:

— Сейчас я приведу Пантю. Я знаю, где он. Обо мне не беспокойся.

— Но…

— Я знаю, что делаю.

— Но ведь скоро ночь!

Взглянув на неё с ласковой усмешкой, Голгофа почти огорченно сказала:

— У меня так мало времени! Всего несколько дней. И я хочу успеть пожить по-человечески. Да, мне страшно идти одной, но я хочу испытать это. Я просто хочу помочь Панте. Ведь он помогал мне! И больше никто сейчас помочь ему не сумеет. И ещё я уверена, что на моём месте ты поступила бы точно так же.

Известно, что, когда человек очень боится, у него трясутся поджилки. Но Голгофа трусила столь сильно, что тряслась, можно сказать, вся.

Пока она ещё шла по дороге, страх, если позволительно будет так выразиться, был странно приятен, вроде бы щекотлив. Дескать, вот уже стемнело, я одна, боюсь жутко, но и не боюсь, хотя иду в темноте. И не боюсь того, что боюсь.

Но когда Голгофа с дороги через кювет шагнула на поле, у неё от страха даже ноги подкосились, и она едва не повернула обратно. Однако ей помогало прекрасное желание победить страх, ощутить силы, которых у неё раньше не было.

Она спотыкалась на каждом шагу, потому что слабость в ногах не проходила, рука с фонариком откровенно дрожала, и луч его чаще попадал вверх, в стороны, чем на землю.

У опушки леса Голгофе стало совсем страшно, она поняла, что побоится войти в чащу, и тихо позвала:

— Пантя… Пантя, ты здесь, я знаю… Иди сюда, я очень боюсь… Мне страшно, Пантя… — Голос её задрожал, и в нём появились слёзы. — Пожалей меня, Пантя… Я не могу тебя оставить здесь одного…

От волнения она не расслышала его шагов, и он появился в дрожащем луче фонарика неожиданно — не вышел из чащи, а как бы возник. И тут Голгофа дала волю слезам.

Пантя стоял неподвижно, с узлом в руке, стоял долго. Ей уже подумалось, что это призрак, но вдруг он громко сказал:

— Айда!

Успокоилась она лишь тогда, когда они оказались на дороге и Голгофа окончательно поверила, что всё это происходит в самом деле. Пантя начал рассказывать, что было у него дома, когда они приходили туда с участковым уполномоченным товарищем Ферапонтовым. Мачеха сразу изругала его, почему, мол, раньше этого пьяницу не забирали, тут она и отца ещё пуще изругала самыми последними словами, а про Пантю закричала, что и на порог его пущать не собирается, что такое страшилище, обезьяну такую ей не надо, что кормить его она не обязана, что…

— Прекратить оскорбления личности! — скомандовал участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов. — Ты сама, голубушка, вот-вот проворуешься. Есть такие сведения у нас. Мальчишку я забираю. Отдавай ему вещи и рта не раскрывай!

Расстроился Пантя не из-за мачехи, ничего хорошего он от неё и не ожидал никогда, просто маму вспомнил, и даже отца ему жалко стало.

И раньше-то Пантя был одиноким, а сейчас вот у него от родного дома остался лишь узел с бельем и обувью.

И больше ничего.

И никого больше.

— Давай топай к ребятам, — сказал участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, — да постепенно становись человеком. Хватит, побезобразничал, похулиганил вволю, берись за ум.

— А где мне его взять, ум-то?

— Развивай. Вон в цирке даже медведи соображают. И учти: теперь за своё поведение ты перед государством отвечаешь! Оно тебе и отцом и матерью будет. И ты уж его не подводи, как ты свою маму подводил. Будь теперь достойным сыном. Ко мне в любой момент заходи, если что. Всего тебе наилучшего. Что-то я стал верить в тебя, хотя и не очень.