Эта милая Людмила - Лев Давыдычев

Перед вами, уважаемые читатели, не такое уж редкое явление, хотя и очень уж ярко выраженное, когда избалованные до сверхбезобразия дети становятся не бяками-неженками, а как бы готовятся пополнить ряды преступников, являются, так сказать, резервом уголовного мира.

Заслышав быстрые шаги, дылды разом обернулись, двое из них ловко схватили Пантю за руки, а третий, продолжая тренькать на гитаре, кривляясь, заприговаривал:

— Джентелементы, джентелементы, забросьте этого кавалера подальше! — Он опустил гитару, схватил сумку и крикнул: — Подальше его закиньте, джентелементы! Лишите его возможности мешать нам культурно отдыхать! В лес его, в чащу, в джунгли, джентелементы!

Подбегая к ним, Голгофа кричала сквозь слёзы:

— Как вам не стыдно? Вы же старше нас! Вы сильнее нас! Вы негодяи! Вы воры и хулиганы!

Двое дылд, крепко держа вырывавшегося Пантю за руки и за ноги, подтащили его бегом к лесу, увидели довольно глубокую яму с водой, завопили:

— Макнём кавалера! Бу-у-у-ул… тых!

И дылды бросили бедного Пантю туда, в довольно глубокую яму с водой.

От страха, обиды и несправедливости Голгофа уже плохо соображала, что делает сама и что вообще происходит. Она подскочила к третьему дылде, вцепилась руками в его волосы, а зубами впилась в плечо — и всё это сделала изо всех сил.

Дылда взвыл на весь лес. От ужасного, нечеловеческого воя Голгофа ещё больше испугалась, от страха закрыла глаза, и ещё крепче вцепилась в дылдины волосы, и ещё крепче сжала зубы.

Дылда уже не выл, а издавал какие-то совершенно непонятные звуки:

— Ыау-у-у-у… аыа-а-а-а-а… аыу-у-у-у…

Подбежавшие дылды еле-еле оторвали от него Голгофу, грубо оттолкнули её четырьмя руками. Она отлетела далеко и упала спиной на дорогу.

— Уы-ы-ы-ы-ы… аыа-а-а-а-а… ыыы-ы-ы…

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не раздалось громкое и грозное стрекотание мотоцикла. Дылды, даже не переглянувшись, как по команде, бросились с дороги в лес.

Мотоцикл остановился перед неподвижно лежавшей Голгофой. Она открыла глаза и с трудом, хрипло выговорила:

— Туда… вон там… человека… в яму…

Она, конечно, и не заметила, что в коляске сидела эта милая Людмила, которая от растерянности и ужаса не могла раскрыть рта и пошевелиться.

Но с переднего сиденья соскочил невысокий, коренастый, широкоплечий дружинник Алёша Фролов и побежал к лесу, туда, куда показала ему взглядом Голгофа.

Эта милая Людмила вылезла из коляски, помогла ей сесть, и только сейчас Голгофа расплакалась, забормотала:

— Какие негодяи… какие изверги… дылды какие…

— Успокойся, миленькая, успокойся…

— Нет, нет, мне теперь ни за что долго не успокоиться… такие негодяи… такие дылды… Пантю в яму…

Да, вот для Панти положение его могло оказаться просто опасным. На дне ямы была холоднючая вода, а под ней вязкое дно, которое сразу стало помаленьку засасывать его ноги. Стоило Панте вытащить левую ногу, как правая погружалась ещё глубже, и он понял, что ему необходимо ухватиться руками за корень над головой и не двигаться. Но всё это он проделал машинально, а думал только о Голгофе. Всё его существо было переполнено жалостью к ней и, прямо скажу, дикой ненавистью к дылдам. Он даже поскулил в бессилии что-либо предпринять…

Дружинник Алёша Фролов, из-за своей сильной фигуры и невысокого роста прозванный Богатырёнком, уже побывал и не в таких переделках. Посему он велел Панте не волноваться, быстро разыскал стволик березки, подал конец его Панте, поднатужился и помог бедняге вылезти на твёрдую почву.

— Сумку, сумку они у неё отобрали, — бормотал Пантя, — я за водой ушёл, а она… а она… а я…

— Ладно, ладно, — оборвал его дружинник. Алёша Фролов, — я спешу. Вот спички, на полянке костерок осторожненько организуйте, подсушись. Я скоро вернусь.

Через некоторое время у костра Пантя второй раз за день сушил одежду и ботинки. Девочки сидели обнявшись. Голгофа всё ещё изредка всхлипывала, но уже без слёз, рассказывала о случившемся, о том, как всё прекрасно началось и как ужасно закончилось.

Отвлекая её от переживаний, эта милая Людмила тоже рассказала о своих приключениях, даже изобразила потрясение дружинника Алеши Фролова, когда она высунулась из-под брезента в коляске на полном ходу и мотоцикл едва не оказался в кювете. Сначала дружинник Алёша Фролов хотел не только высадить её, но даже грозил каким-то наказанием, но этой милой Людмиле удалось поехать с ним дальше.

А Пантя сидел мрачный, злой и в то же время растерявшийся и очень. Видимо, впервые в жизни он на себе ощутил, что такое хулиганство, что такое, когда сильный обижает слабого. И конечно же, переживал он не за себя…

— Я того, с гитарой, здорово укусила и волосы ему чуть не выдрала! — похвасталась Голгофа искренне. — Правда, всё я делала со страха… Я даже не за себя потом боялась, а за Пантю… когда они его к яме потащили… и бросили…

— Мне-то что… я-то что… — радостно пробормотал Пантя. — Я-то как-нибудь… а вот ты… вот тебя они… сумку жалко… там пряники, хлеб, консервы…

— Главное, что поход сорвался. — Голгофа вздохнула несколько раз подряд. — Собирались у костра под звёздами посидеть…

— У костра под звёздами мы с тобой обязательно посидим… — мечтательно проговорила эта милая Людмила. — Полюбуемся ими… Звёзд будет много-много, и все они будут яркие-яркие… Но сегодня поход никак не может состояться, — уже будничным тоном продолжала она. — Милиция и дружинники будут хулиганов в порядок приводить как раз на Диком озере. А вот завтра…

— А папа?

— С папой, конечно, вопрос сложнее. Да и мама твоя завтра, кажется, приезжает.

— Значит, они меня заберут! — Голгофа собралась было зарыдать или просто расплакаться, но эта милая Людмила сказала уверенно:

— А может, и не заберут! Ты ведь не знаешь, что с машиной произошло. Кто-то изрезал все четыре колеса, да так старательно, что починить вроде бы даже и невозможно или невероятно трудно. И папа будет искать преступника до тех пор, пока не найдёт. Кроме того, пора тебе поговорить с родителями серьёзно. Убедить их, что ты нормальный человек и тебе необходим нормальный образ жизни.

Голгофа удивленно спросила:

— Но кто же мог и кому надо было так искалечить машину?

Пантя спокойно ответил:

— Мне надо было. Я колёса изрезал.

Девочки настолько ужаснулись, что слова вымолвить не могли, а Пантя добавил вызывающе и мрачно:

— Если он её в поход не пустит, я ему всю машину угроблю… А дылдам я руки и ноги выдерну!

Раздалось тревожное стрекотание мотоцикла. Он остановился у обочины дороги, и дружинник Алёша Фролов крикнул:

— Ждите меня здесь! Там такое творится!

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Потрясающие новости

Мы расстались с нашей троицей в тот самый момент, когда Пантя сообщил девочкам, что именно он изуродовал автомашину отца и врача П.И. Ратова, и девочки от вполне понятного ужаса ещё не вымолвили ни слова. А тут примчался на мотоцикле дружинник Алёша Фролов и предупредил, что на берегу Дикого озера происходит что-то нехорошее, и велел им ждать его.

— А… а… зачем? — еле-еле-еле-еле выговорила эта милая Людмила. — Зачем ты изрезал колёса?! Я никак не могла поверить, что ты способен на такое.

— Способен! Способен! Способен! — пропищал Пантя зло и вызывающе. — Я же хулиган! Меня же люди боятся! Я же не человек! Я же…

— Не устраивай, пожалуйста, истерик, — спокойно остановила его Голгофа. — Толком объясни, для чего тебе потребовалось…

— Да чтоб поход был! Чтоб твой отец тебе не мешал! Чтоб тебе хорошо было!

— Прямо-таки благородный рыцарь, — насмешливо сказала эта милая Людмила. — Похода, правда, не получилось, зато самое настоящее преступление состоялось. И ты был, конечно, уверен, что делал очень доброе дело. Героем себя наверняка чувствовал.

— Был поход! Был поход! Был поход! — радостно, хотя и нервно выпискивал Пантя. — У мене… у меня с ней поход был! Хорошо было! Теперь пусть меня в милицию забирают! Не боюсь! Был поход!

Эта милая Людмила горько вздохнула, с упреком произнесла:

— В милицию заберут не тебя, а твоего отца. Где он столько денег возьмет? И что он с тобой сделает?

— Но ведь пока никто не знает… — начала Голгофа, но Пантя вскочил, начал торопливо одеваться, бормоча:

— Не знает… не знает… я не для себе… я для вас… я думал… Я ещё! — с отчаянием пропищал он. — Я ещё у Герки три рубли отобрал! Просил два, а он три принёс! Ему что… живёт… ему дед котлеты варит… картошку жарит… компоты каждый день… а мене все… все…

Эта милая Людмила понимала, что сейчас Пантя, раздраженный и обиженный, всё равно ничего разумного не уяснит, что сейчас толковать с ним совершенно бесполезно. Понимала она и то, что действовал он из самых благих побуждений и не ради себя, потому и сказала миролюбиво, от всей души, нисколько себя не принуждая быть такой: