Эта милая Людмила - Лев Давыдычев

— Чего приуныл, Пантя? — по возможности весело спросила Голгофа. — Мне вот надо печалиться, — совсем грустно продолжала она. — Вы завтра в поход уйдёте. Будете сидеть у костра под звёздным небом. Звёзд будет много-много, и все они будут яркие-яркие…

— Не хнычь! — бодро сказала эта милая Людмила. — Предлагаю план ближайших действий. Сначала зайдём к нам, выясним обстановку. Затем… Самый реальный вариант: ты спокойно, твёрдо и убедительно просишь отца отпустить тебя в поход. Я почему-то уверена, что он согласится.

— Сегодня надо в поход, — глухо произнёс Пантя. — Пока он с машиной возится, надо убежать.

— Нет, нет, хватит бегать, — твёрдо возразила Голгофа. — Надо уметь иметь своё мнение и уметь отстаивать его. Правда, представить не могу, — голос её опечалился, — не могу представить, как вернусь домой. Не потому, что я туда совсем не хочу. Но ведь там скука! Там МЕ-НЕ нечего делать. Я всё время буду вспоминать, КАК жила здесь. Вот здесь была настоящая жизнь. Купание. Гроза. Ягоды.

— Дылды, — насмешливо подсказала эта милая Людмила.

— А что? — с гордостью отозвалась Голгофа. — Страшно было, но полезно. Нисколечко не жалею. Дома буду бороться со скукой. Сама себя развлекать буду.

Тётя Ариадна Аркадьевна встретила их так радостно, что они даже немного растерялись.

— Потрясающие новости! — заговорила она с крылечка, едва они вошли во дворик. — Он уедет! Он уедет сегодня! Что тут было! Что тут было! Сначала была телеграмма, что колёс не будет. Он кричал, почти рыдал, грозился вызвать комиссию из Москвы, потом стал уверять, что колёса изрезал Герман, потом стал доказывать, что это сделал Игнатий Савельевич, требовал с него денег… По-моему, он был готов потерять рассудок. И вдруг из милиции привезли два совершенно новых колёса и сказали, что это бесплатно… что милиция, кроме колёс, приносит свои извинения… что через некоторое время машина будет на всех четырёх бесплатных колёсах! Чу-де-са!

— Конечно, чудеса, — с горькой усмешкой сказала Голгофа. — Меня, к сожалению, интересуют не колёса. Не бывать мне в походе. Не сидеть мне у костра под звёздным небом.

— О тебе он пока не вспоминал ни разу, — виноватым тоном сообщила тётя Ариадна Аркадьевна. — Прости, что я так о твоем отце… Может, всё к лучшему? Вдруг, довольный тем, что машина цела, он позволит тебе… Надо попытаться! Значит, милиция так и не напала на след преступника?

И, опережая Пантю, остановив его жестом, Голгофа ответила:

— Напала, напала, но история чрезвычайно запутанная. Мне необходимо почистить одежду и умыться.

— А мы с Пантей пойдём уточнять обстановку, — сказала эта милая Людмила. — Ты, Голгофа, жди нас. Носа отсюда не высовывай.

Тётя Ариадна Аркадьевна заговорщическим тоном призналась:

— Я в поход потихоньку всё-таки собираюсь. Правда, не представляю, как быть с Кошмарчиком. Он буквально не отходит от меня. Видимо, его беспокоят предчувствия.

Тут Кошмар вдруг — шерсть дыбом, спина дугой — зашипел на Пантю.

— Да ладно тебе! — отмахнулся тот. — Не трогаю я тебя.

И кот успокоился, растянулся на крылечке, правда не сводя взгляда с благодетельницы.

Выйдя из калиточки, эта милая Людмила почувствовала, что тревожится о встрече с Германом после сегодняшней ссоры.

Но у машины его не было, отсутствовал и дед Игнатий Савельевич.

Отец и врач П.И. Ратов с гордым видом сидел на скамейке, едва взглянул на эту милую Людмилу и Пантю, но когда она собралась открыть калитку, громко сказал:

— Тётку свою ко мне пришли. Надо за чехол расплачиваться. В химчистке меньше пятерки не возьмут. Кот её, ей и платить. Сопротивляться вздумает…

— Не беспокойтесь.

— И не собираюсь. Я своё всегда ВЫКОЛОЧУ. Три колеса новеньких на месте. Сейчас готовят четвёртое. Я навел тут порядок! Забегала милиция, засуетилась, сообразила, с кем имеет дело! Но я всё-таки сообщу кое-что куда следует. Здешний участковый уполномоченный ни на что не годится. Давно пора его убрать.

— Вы… вы… вы… — От очень сильного волнения у этой милой Людмилы даже в горле пересохло. — Яков Степанович — замечательный человек и прекрасный работник! Не то, что вы!

Отец и врач П.И. Ратов громко хохотал ей вслед, но она уже пожалела, что унизилась до разговора с ним.

— Я бы ему… фары… — пропищал Пантя, и вдруг эта милая Людмила закричала на него:

— Чего ты пищишь? Такая огромная верзила, а — пищит! Учись говорить по-человечески!.. Прости меня, Пантя. Просто грубиян-эскулап возмутил меня. Но пищать всё-таки отвыкай.

Увидев их, дед Игнатий Савельевич, сидевший на крыльце, весело пропел:

— Главное, ребята, удочки с собой! — и помахал удилищем, которое ремонтировал. — Собираемся в многодневный поход! Скоро наш мучитель укатит обратно, и мы заживём нормальной жизнью!

— Не! Не! Не! — со страхом прошептал Пантя. — Не выйдет у нас! Увезёт ведь он её! Дочь-то!

— Кто распространяет такие слухи? — грозно удивился дед Игнатий Савельевич. — Пока он о ней ни слова, и мы чирикать не собираемся. Мы в поход собираемся. Сейчас он только о машине заботится, она у него любимое дите. Так что, посмотрим, у кого что выйдет!

— Посмотрим, посмотрим, — задумчиво согласилась эта милая Людмила. — Что поделывает Герман?

— Гордится. — Дед Игнатий Савельевич хитрюще улыбнулся. — Собой, конечное дело, гордится. Но в меру. Видишь ли, самостоятельно искупался. Один. Но зато жуткая штука случилась. Никогда ещё такого не бывало. Три рубля взял без спросу и не признается. Не денег мне жалко, не трёшки несчастной, а… Покраснел весь, когда я его расспрашивать стал.

— Говорил ведь я! — пропищал Пантя, помолчал, покашлял и продолжал почти нормальным голосом: — Говорил ведь я в милиции, что забрать мене надо!.. Ну, заберут мене в детдом… А кому я там нужен? — Он вдруг часто-часто-часто зашмыгал носом, будто собирался расплакаться. — Кому я нужен? — с отчаянием пропищал он. — Вон я какой уродился!.. Мачеха мене только страшилищем зовет да обезьяной! — Он не расплакался, просто по его щекам побежали слёзы, которых он и не замечал. — Чего я ни делай, все шарахаться от мене будут! Всегда все шарахаются! Жуликов я сегодня ловил! А сам я кто? Я ведь у Герки три рубли отобрал! Я два просил, а он три вынес… И нечего со мной разговаривать! Гнать мене надо! Недоразвитый ведь я! Вы все умные, а я… а она уедет…

— Перестань, пожалуйста, хныкать, — сочувственно, но строго остановила его эта милая Людмила. — Вполне может быть, что в чем-то и недоразвитый. А ты пытался развиваться?.. Конечно нет. Вот сейчас мы с Голгофой по указанию Якова Степановича и займемся твоим развитием. Красоты мы тебе, естественно, не прибавим, а соображать, может, и научим хоть немножечко. Сейчас задача у всех нас такая: добиться, чтобы Голгофу отпустили в многодневный поход. И учись не пищать, а говорить нормально.

— Спасибо тебе, Пантя, за правду, — сказал дед Игнатий Савельевич. — Но тебе она полезнее, чем мне. Иди, Людмилушка, Голгофу выручать, а мы с Пантей делами походными займемся. Главное, ребята, без дела не сидеть!

Едва эта милая Людмила вышла на улицу, как к дому подкатил милицейский «газик», и из него вылез участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов и сразу сказал:

— Четвертый баллон скоро будет здесь.

— Вы обещали впоследствии заменить его на совершенно новый! — резко и даже возбуждённо напомнил отец и врач П.И. Ратов.

— Будет доставлено по указанному вами адресу. Какие ещё у вас есть претензии к нам?

— Собственно, никаких… Вот только её тетка мне пять рублей за… понимаете, принадлежащий ей кот… ну… совершенно новый чехол, а кот… нехорошо поступил… на него.

— Получите, пожалуйста. — Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов вытащил из кармана бумажник, достал купюру. — Вот.

— Но кот, так сказать, повлиявший на чехол, принадлежит…

— В нашем посёлке милиция отвечает даже за хулиганские действия котов. Получите!

— Благодарю вас!

— Пустяки. Обычные обязанности. А вон и последнее колесо везут… Людмила, на минуточку.

Отведя её подальше, участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов спросил:

— Как Пантя?

— Вполне нормально. Нервный стал, самокритичный. Его просто нельзя оставлять одного.

— Слушай внимательно. Отца его уже отвезли. Только что. У мачехи ему делать нечего. Боюсь, что она его выгонит. А в детдом его возьмут лишь в августе. Какие будут предложения?

— Яков Степанович! — горячо-горячо прошептала эта милая Людмила. — Дело принимает наилучший оборот! Я здесь проживу до августа. Тётечка полностью на нашей стороне. Голгофа имеет на Пантю прямо-таки невероятное влияние. Вот если бы удалось уговорить её папашу оставить дочь здесь на несколько дней…

— Я готов присоединиться к вашей просьбе.