В открытое небо - Антонио Итурбе

– Записывайте: «Если почта не будет доставлена в Касабланку к 15:00 в соответствии с утвержденным расписанием, начальник аэродрома и занятый на линии пилот будут уволены».

Секретарь нервно ломает руки.

– Этот пилот – Лекриван, месье.

Дора разворачивается к нему лицом и смотрит ему в глаза, не выпуская сигарету изо рта. Секретарь спешит покинуть кабинет директора, бормоча неловкие извинения.

Директор снова остается один. И снова неподвижным взглядом смотрит на сумрачный вечер за окном, где ветер гоняет пыльные вихри над пустой полосой.

Дора распоряжается заплатить выкуп. В эти дни домой он возвращается только сменить рубашку. Жена ни о чем его не спрашивает. Достаточно посмотреть ему в глаза, и она уже знает: работа, ответственность. И даже горечи уже не чувствует. Он приходит и уходит, как гость, дом для него стал гостиницей, потому что настоящий его дом – офис.

Свет в его кабинете горит день и ночь. Тела Пинтадо и Эрабля получить не удается, да и известий о переводчике нет никаких. Но почта была доставлена в Дакар и, как обычно, вернулась во Францию.

Все думают, что Дора никогда не сомневается, и он позволяет им так думать. Ему кажется, что люди неизменно нуждаются в том, чтобы верить во что-то такое, что выше их самих. Дора думает о погибших пилотах, думает и о тех, кому еще предстоит погибнуть. Глядит на свое отражение в оконном стекле и задается вопросом: «Оно того стоит?»

Дора на оконном стекле ничего не отвечает.

Он не знает, стоит ли рисковать жизнями этих парней, чтобы доставлять письма во все концы мира, но он знает, что их служение, труд и самопожертвование делает их лучше. Он думает о них как о мягком, липком и бесформенном тесте, выходящем из тестомесилки. И только когда тесто сажают в пышущую жаром печку, оно превращается в хлеб. Мягкая липкая масса нигде не нужна, а хлеб спасает человечество.

Несколько дней спустя от Ульд-Адж-Раба приходит ответ об условиях обмена. К тому моменту директор получил уже столько ходатайств от Мермоза о его участии в спасательной операции, что распоряжается отправить его выкупать Гура.

С Виллем вместе Мермоз едет за восемьдесят километров от Кап-Джуби навстречу каравану, движущемуся посреди ничего. Достигнув назначенного места, они осознают, какой это для них риск – явиться вдвоем, без большего эскорта, но пути назад уже нет. На поясе у Мермоза, под рубахой, прячется купленный на рынке в Касабланке револьвер, а у Вилля в кармане куртки – немецкий пистолет.

От каравана, остановившегося на расстоянии в несколько сотен метров, отделяется эмиссар и движется им навстречу, ведя за узду еще одного верблюда, с которого свешивается практически безжизненное тело Гура. Мермоз кидает бедуину мешок с деньгами, после чего с максимальной осторожностью они снимают с верблюда товарища. Мермоз благодарит Бога, потому что сердце его бьется, но кожа обожжена, нога сгнила, лицо распухло, а губы имеют синюшный оттенок смерти. Гур умирает. Бедуин внимательно разглядывает его с высоты верблюжьей спины, как со сторожевой башни, и Мермоз до хруста стискивает зубы. И если они сломаются, ему плевать. Но он точно не подарит этому сукину сыну такое удовольствие, как вид собственных слез.

Мермоз идет к самолету с Гуром на руках, словно это невеста, которую он переносит через порог ее нового дома и новой жизни. И только когда бедуины начинают удаляться, Мермоз позволяет пролиться слезам, прокладывающим борозды по его покрытым пылью щекам.

Гур умрет в госпитале через сутки.

Глава 30. Тулуза, 1926 год

В это время состоялось крещение Тони как пилота под бесстрастным взглядом Дора, и он уже совершил пару тестовых полетов вокруг аэродрома. И даже слетал в качестве пассажира по маршруту над Испанией, но до сих пор пока не получил ни назначения на должность пилота компании, ни отказа. Сегодня вечером Дора появляется в мастерской и направляется к тому месту, где Тони готовит ванну с поташом, чтобы погрузить в нее заржавевший двигатель.

– Сент-Экзюпери…

– Да, месье Дора.

– Завтра в шесть утра вы вылетаете с почтой в Барселону.

– Вы это серьезно?

Директор глядит на него: ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Извините, месье Дора, конечно же, это всерьез. – И поскольку повисла неловкая для него пауза, задает еще вопрос: – Есть ли у вас для меня какие-нибудь важные указания?

– Да.

Тони торопится вынуть свою записную книжку в кожаном переплете, собираясь записывать.

– Я готов.

– Педаль и штурвал.

Дора протягивает ему карту, разворачивается и, не прибавив больше ни слова, уходит. И даже не спрашивает, может ли он это сделать. Естественно, он может! Хотя тут же его атакуют сомнения.

Как только кончается его рабочий день в мастерской, он торопливо снимает рабочий комбинезон и идет к выходу из ангара покурить – курит нервно, одну сигарету за другой. И с небывалым интересом изучает небо: вечернее небо густо покрыто свинцовыми тучами и постепенно превращается в черный, без единой щелки, занавес. Для пилота беззвездная ночь – ночь плохая.

Мимо него проходит Гийоме и задерживается на секунду.

– Уже слышал, Сент-Экс…

Тони кивает с нескрываемым беспокойством.

– Это проще, чем кажется. Проблем у тебя не будет.

– А Пиренеи?

– Легко.

– Легко?

Гийоме