Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Когда Настя вошла в комнату, нагая и благоухающая, сумка была укомплектована — ничто не могло выдать меня, кроме меня самого.

— Ты ведешь с кем-нибудь переписку?

— Какую переписку? — не поняла Демоническая.

— Или может быть вела раньше?

— Ты о чем, Кисыч? — на ее лице отразилось желание понять.

— У тебя в записной книжке лежит письмо…

— Ты что, залезал ко мне в сумку? — она удивилась. — И после этого ты смеешь упрекать меня в чем-то?

— Я ни в чем никого не упрекаю. Тем более, что благодаря тебе лишился принципов. У меня их просто нет. Как и у тебя.

— За меня не говори.

— Так ты скажешь, наконец, кто ты на самом деле?

Она посмотрела презрительно и насмешливо.

— А сам-то ты что думаешь?

Я, не спеша, оделся.

— Ты куда?

— Какое тебе до этого дело?

— Ну, ты и нахал, Кисыч. Можно подумать, это я копалась в твоей сумке. И ты же играешь роль обиженного.

— Так ты простила?

— Больше таких вещей не позволяй себе… в отношении меня.

У меня были деньги, и я предложил сходить на пристань, разузнать, начали ли ходить теплоходы.

Вот я с Настей скрываюсь от дождя под крыльцом музея. Ее лицо, мокрое и милое, глаза, пристальные и влюбленные. Кошка, крадущаяся по ступеням. Вот я подсаживаю ее, чтобы помочь перелезть через железную решетку. Мы поднимаемся на второй этаж. Чудесный терем с деревянными лавками. Глядим на пробегающие под дождем парочки: "Высоко сидим — далеко глядим". Она, как девица в светлице, разглядывает будущее, а я узнаю время, на которое она с таким удивлением воззрилась.

Я не уверен, что эпизод, всплывший в памяти, существовал на самом деле, не уверен, что если он и был, то был со мной и Настей, а не со мной и, скажем, Леной (Светой).

Мы проплываем под мостом, мимо пляжа, на котором загорали в начале пути, мимо тех кустов, под которыми она ласкала меня. Времени прошло немного, полтора года, а я уже не уверен, что воспоминания истинны, иногда кажется, будто я выдумал прошлое, выдумал события, о которых вспоминаю. Ведь сон кажется таким же реальным, как и любое другое воспоминание. Прошлое постепенно становится сном.

На воде холодно, и Настя прижимается ко мне, пытаясь согреться. Ее движение позволяет вспомнить ленинградские каналы, по которым мы плыли, ее, радостную и красивую. Ссору, которая казалась последней.

Река уносит нас сквозь препятствия, пронесет и сквозь эти. Я вспоминаю о колодце времен Томаса Манна, об его "Иосифе", книге, которую я так и не дочитал тогда.

Каникулы начинаются, когда заканчивается общение с классами. Облегчение, которое нисходит на учителя, нельзя сравнить ни с чем. Уроков с каждым днем становится все меньше, выходных — все больше, настроение и учителей, и учеников — все лучше. Работать легко и приятно. Скорби забываются.

Как водится, двадцать пятого последний звонок. Тихонов возбужден.

И лишь я не знаю, куда мне пойти и что делать.

Меня пригласили после линейки, на которой я в последний раз побыл со своими классами, на празднование, но я не пошел.

Я торчу в холле, ожидая телефонного звонка — так мы условились. Какой-то червь гложет меня, будто бы я упускаю что-то удивительно важное, базовое, и не только не могу воспротивиться, но даже не понимаю, в чем дело.

— Родион Романович, возьмите, пожалуйста, вот эти розы, — я сталкиваюсь с Ольгой Ивановной нос к носу.

— Что вы, это же вам вручили.

— Родион Романович, посмотрите, сколько у меня цветов!

Помимо роз у нее было еще несколько букетов, в числе которых и лилии, и гвоздики, и хризантемы.

— Нет, Ольга Ивановна, я так не могу.

— Полноте, Родион Романович. Вам нужнее. Своей девушке вручите. Мне-то зачем столько, сами подумайте. А вам пригодятся. Возьмите хотя бы эти три розы.

Три алых розы составляли отдельный букет.

— Ну, хорошо. Спасибо. Большое спасибо.

— Вы не возражаете, Родион Романович, если я пойду с вами?

— Нет, конечно.

Мы дошли до остановки. Сели в пустой автобус. Окна открыты, и весенний воздух гуляет по салону.

— Родион Романович, когда вы женитесь?

Ольга Ивановна не относилась к числу людей, которые постоянно затрагивают эту тему, но подобный вопрос я слышал от нее и раньше.

Я попробовал отшутиться, как обычно, но она настроена серьезно:

— До вас здесь работал Дмитрий Николаевич — учитель математики…

— Да, Тихонов говорил о нем. Это его портфель до сих пор лежит в учительской.

— Так вот я ему тоже постоянно говорила, да и вам скажу. Идет неуклонная деградация нации. Вы же работали, вы же видели, какие сейчас дети. Я вам скажу, с чем это связано. Родители. Нет хороших родителей. Посмотрите, кто рожает — алкоголики и наркоманы. Я настоятельно рекомендую вам жениться и завести детей. С кого-то должно начаться обновление. Иначе ждет нас вырождение.

— "Вырождение и гибель", — процитировал я Парацельса.

— Вы все шутите, Родион Романович? А мне уже не до шуток. Кому и воспитывать детей, как не вам?

— Я и воспитываю.

— Это не то. Вы же прекрасно знаете, что я имею в виду. На этих детей воспитание уже не подействует. Мы можем немного подкорректировать их, но основа всего — наследственность.

— Эта теория является спорной.

— Не надо отговорок. Вы же встречаетесь с девушкой?

— Да, причем прямо сейчас.

— А цветы брать не хотели, — укоризненно сказала Ольга Ивановна. — Так что же мешает вам жениться? Чего вы все, молодые, боитесь? Я уж и Василию говорила.

— А он? — поинтересовался я.

— А, — махнула она рукой, — но отнесся к разговору серьезнее, чем вы.

— Я тоже серьезно отношусь к разговору, но обстоятельства…

— Какие могут быть обстоятельства? Жилищные? Вот и Дмитрий… Николаевич все так же говорил. И что же? Человеку тридцать пять, а он не женат! И, скорее всего, никогда не женится.

— Почему вы так думаете?

— Мужчины привыкают к холостой жизни. И чем дальше, тем сложнее им жениться. Очень уж многое приходится менять. Пока вы молоды, это легче сделать.

— Я не согласен с вами на счет тридцати пяти. Греки предпочитали жениться именно в этом возрасте. Главное, чтобы женщина была молодой.

— Нет, Родион Романович. Чтобы дети были здоровыми, оба супруга должны быть молодыми. Да и плохо будет детям, если они подрастут, а отец у них — дедушка.

— У меня нет проблем с жильем, Ольга Ивановна. Видите ли, дело в другом. Трагедия. "Ромео и Джульетта".

— Вы все шутите, Родион Романович!

— Ольга Ивановна, мне пора.

— Удачи вам, удачи! И не тяните с женитьбой!

Настя была на месте.

Подарок ее порадовал, но не так уж, чтобы очень. То ли она привыкла — я часто дарил цветы, то ли была озабочена чем-то.

На озере было людно: почуяв весну, рязанцы валом повалили на природу. И на велосипедах, и без них, и для того, чтобы приятно провести день, и для того, чтобы выпить пива.

Я рассказывал ей о том, как она выглядела в наш первый день, о чем говорила. Мои истории привели ее в весьма игривое и странное расположение.

Этот день снял напряжение последних недель. В нем было все, но в нем чувствовалось и приближение нового. Мы оба видели тень, но не могли ее классифицировать — то ли это начало, то ли конец…

Мама встретила известие спокойно. Ничуть не удивилась. Спросила о причине смерти.

— Что будем делать, мам?

— Мне в ночь на работу. А завтра с утра поедем.

— А где остановимся?

— У Катюли. Разве у нас есть другие варианты?

— Может быть, мне поехать сегодня? Может быть, им нужна помощь? С утра за чем-нибудь сходить и прочее.

— Как хочешь.

Перед отъездом я позвонил Насте. Заминка.

— Ты что-то хочешь сказать?

— Тебе мое предложение не понравится, — коротко заметила она.

— Говори — не тяни.

— Бородина встречалась с Юркой на квартире в Приокском.

— Ну и что?

— Я сейчас нахожусь здесь.

— Ну и…

— Я подумала, что мы могли бы встретиться… здесь… Тем более, заплачено за целый день, а Юрку срочно вызвали на работу. Бородина расстроена. Поэтому и попросила приехать к ней. Но она сейчас уже уехала.

— Ты там одна?

— Да.

— Ты понимаешь, что ситуация крайне неподходящая?

— Поэтому и не хотела это предлагать.

В моей душе гнездились мириады мыслей. Какие-то символистские рассказы, в которых герои совокуплялись рядом с гробом своих отцов (или матерей), какие-то рассказы о взаимозависимости любви и смерти a-la Леонид Андреев и прочая чепуха. Я представил, как мы совокупляемся, и представление вызвало отвращение.

— Хорошо, я приеду. Давай адрес.

Дом оказался элегантным. Не было сомнений в том, что квартиру снимал ее любовник. Я не верил в сказку о Бородиной.

Мне понадобилась ласка. Иллюзия единения с человечеством. А такую кратковременную иллюзию мог предоставить секс.