Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Я кивнул.

Мне было неловко перед Таней, и не потому, что я чувствовал себя виноватым — я не был виноват ни в чем, а потому, что Настя могла изложить в свое время такую версию событий, по которой я был чрезвычайно порочен.

Таня была все такой же. Она и впрямь напоминала Тихонова земным началом. Если наша стихия была огненной, ее — земной, спокойной, одинаково смиренно приемлющей и жизнь, и смерть. Мы болтали о какой-то чепухе.

Таня любопытно поглядывала то на меня, то на Настю. И смеялась.

Зазвонил телефон. Алла предложила зайти в гости. Настя вопросительно посмотрела на меня. Щекотливость ситуации заключалась в том, что зайдя к ним, я предавал своих, а не зайдя — выставлял себя подлецом, боящимся посмотреть правде в глаза, испугавшимся ответственности.

— В другой раз, — пробормотал я.

По ее глазам я понимал, что она отлично представляет положение, может, даже жалеет меня, но не может упустить случая поиздеваться.

Таня перевела взгляд с меня на сестру:

— И охота вам во все это играть? Ну, прям, как дети! Вы же любите друг друга. Так чего же вы боитесь?

Солнце закатывалось. Это зрелище в песках было особенно красивым. Вспомнились сцены из романа Абэ. Возможно, эти картины нарисовало даже не воображение писателя, а мое собственное, но это было неважно.

Песок окрасился в розоватые цвета, деревья отразились в реке в виде красных контуров, снизу поднялся запах весенней земли, сухие травы, освободившиеся от власти снега, топорщились — мертво-живые свидетели воскресения. Я вспомнил, что Настино имя означает "воскресение".

Мы прошли по сваленному дереву через старицу, потом через заросли кустов. Заросли казались условными, потому что на кустах не было зелени.

— Посмотрим отсюда на закат?

— Давай, Кисыч! — в ее голосе слышалась доверчивость и слепая любовь.

— Кстати, Секундов женится.

— Да ты чё?

Я думал на нее эта новость произведет впечатление, но ей было все равно. А когда-то она преследовала Сержа безумной любовью.

— В субботу он приглашает меня на мальчишник.

— А я думала мы в субботу увидимся…

— Мы обязательно увидимся. Я уйду с этого мероприятия пораньше, а после — сразу к тебе.

— Как здорово, Кисыч! А у меня есть очень хорошая новость. Начинается дачный сезон. В пятницу вечером все мои уедут. Так что суббота будет в полном нашем распоряжении.

— Я не смогу у тебя остаться на ночь. Ты меня понимаешь?

— Да, понимаю. Но вечер-то мы проведем вместе? Правда? Скажи, что правда?

— Конечно. Вечер — наш.

— Это хорошо. Кисыч?

— Что?

— Я тебя люблю.

На субботу мне даже не пришлось отпрашиваться. В этой четверти суббота была моим методическим днем, попросту говоря — выходным.

Секундов назначил встречу на два часа. Я проснулся в девять с ощущением, что горло болит, болит сильно, как когда-то на заводе. Следовало тут же принять меры. Я встретил боль без страха, без отчаяния, привычно. Неужели смирился? Я намотал на спицу вату, смочил ее кончик в 70 % уксусной кислоте и прочистил гланды, которые через несколько секунд побелели. Обычно после подобных манипуляций боль утихает. Аппетита не было, но я заставил себя позавтракать, потому что знал — на вечеринке придется пить. Нужно было пойти на мероприятие по возможности сытым. Мама занялась уборкой. Она сняла шторы, открыла окна, впустив в комнаты воздух, раскрыла рамы и начала протирать стекла. Я с болезненной гримасой наблюдал за ее действиями. Меньше всего мне хотелось идти куда бы то ни было. Хотелось остаться дома, помочь, но в глубине сознания маячила предательская мысль: от чувства пустоты и это не избавит. Неужели пустота поселилась после армии? Неужели Воронова была права: не следовало уходить? Но разве не это же чувство господствовало и перед, разве не пребывал я в состоянии бессмысленного томления, общаясь с Мартыновой или Сидоровой? Да и все окружающие были лишь фоном для тоски и поиска.

Тихонов предложил встретиться на трамвайной остановке. Она ассоциировалась с кладбищем, потому что трамвай, устроенный для нефтяников, проходил через главное действующее кладбище города. Целые рощи вырубались, чтобы предоставить покойникам наилучшую территорию.

Тихонов был одет небрежно, по-походному, чего нельзя было сказать обо мне.

— Почему мы встречаемся здесь? Куда мы едем?

— На дачу.

— К кому на дачу? Разве у Секундова есть дача?

— Нет, не у Секундова. У Ненастина.

— Ты хочешь сказать, что Ненастин разрешил Секундову проводить мальчишник на своей даче?

— Да, — улыбнулся Тихонов.

— Что-то в этом мире не так. Отношения между людьми не стоят на месте, как и сами люди…

— Хватит философствовать! — засмеялся Тихонов.

Он начал похлопывать меня по спине, словно говоря: "Окстись!"

— Мы поедем на трамвае?

— Нет, на машине, — Тихонов выжидающе посмотрел. Ждал вопроса. Я решил его не разочаровывать.

— На какой?

У меня было несколько предположений относительно вариантов ответа: Секундов купил машину накануне свадьбы, на новой машине Ненастина и проч., но его ответ оказался даже необычнее предполагаемых.

— За нами заедет Сашка.

Сашка, то есть младший брат Секундова, который ездил на угнанной машине своего отца, когда еще и ходить-то толком не умел?

— Занятно.

Мы въехали на территорию дачного товарищества и начали петлять по лабиринтам дорожек. Деревья были покрыты молодой зеленью, на некоторых цветниках уже появился узор, птицы щебетали, прославляя жизнь…

Оказалось, Ненастин, Секундов и Юрка (средний брат Секундова) уже на месте. Их привез Ненастин на своей "десятке", которую и поставил осмотрительно в гараж, находящийся где-то поблизости.

Дача оказалась нестарым, но прогнившим деревянным строением. Я из любопытства поднялся на второй этаж. Около окна стояла старая кровать, незаправленная, ржавая… Ненастин трепетно наблюдал за осмотром.

— Ну, как?

— Здорово, хотя и грязновато.

— Да мне и дача-то эта нужна, чтобы "телок" приводить. Больше не для чего. Она дача-то заброшенная. Отец сюда уж несколько лет не приезжает.

— А если телка посмотрит на эту грязь и скажет: "Не хочу в этой клоаке быть?" — встрял Секундов.

Ненастин засмеялся:

— Тогда пусть идет домой пешком.

Денис всегда отличался остроумием. Если бы не его беспринципность, он был бы, наверное, очень хорошим человеком. Впрочем, если бы не его беспринципность, он и с Секундовым не общался бы.

Серж выступил в роли распорядителя. Ему всегда нравилось быть лидером или, по крайней мере, воображать себя им.

Он сказал, что займется костром. На самом же деле принялся ходить от одного к другому, мешаясь и болтая о пустяках.

Я попробовал представить его внутренний мир. В его судьбе можно было при желании увидеть отражение собственной.

Беспросветная работа на стройке, скудные данные о которой поступали от Елены Евгеньевны, равно как и фотографии Секундова в телогрейке, у костра в окружении новостроек, случайные знакомства с какими-то полусумасшедшими (типа той, которую он водил в кинотеатр), обострение простатита, в котором Тихонов видел подлинную причину восстановления отношений с Таней.

Я вспомнил о странном ночном визите одинокого Секундова в недра Песочни, к Тане за вещами, в результате которого эти недра поглотили его окончательно.

Я нанизывал мясо на шампуры и жарил его, между тем как все остальные сооружали стол, готовили зелень, сервировали.

Роль вина выполняла крепкая настойка зеленовато-желтого цвета, которую изготавливал будущий тесть Секундова, и о которой Серж с гордостью сказал, что ее много будет на свадьбе.

Мне эта жидкость не понравилась. Впрочем, благодаря ей горло стало меньше болеть, а в голове зашумело. Я пил как можно меньше, с радостью и грустью думая о Насте, которая ждет. Ждет и любит.

Время близилось к восьми. Для всех оно текло в непринужденной беседе, для меня же каждая минута уменьшала час, который я мог провести с ней.

Мы с Тихоновым шли по тропкам, а вокруг скорбели зеленые чудеса — жасмин, вишни, яблони, груши.

Прошлое явилось, но в таком неприглядном виде, что становится понятным — смысл никогда не будет открыт. И нужно смириться.

Трамвай несет и несет под мирный стук колес до Полетаевского рынка…

— Я думала ты не приедешь…

— Я немного пьян…

— или приедешь совершенно пьяным…

Она едва успела закрыть дверь. Я отнес ее в спальню. Я был здесь в первый раз после той помолвки. Те же запахи, та же сырость. Прелесть места, которое за месяцы разлуки успело стать чужим, усиливало возбуждение. Действие алкоголя замедляло исход. Я оставил ее в изнеможении, а сам пошел на кухню за водой. В коридоре мой взгляд упал на стойку для обуви, где стояли босоножки ее матери. Я вернулся, дал напиться ей и попросил надеть чулки и босоножки.