Дела семейные - Рохинтон Мистри

Они ходили в кино. В «Ригале» шел фильм «Великолепные Амберсоны». После сеанса они с Люси пошли пройтись вдоль Кафф-Парейд. Это уже стало привычкой первых лет их любви: в кино на предвечерний сеанс, долгая прогулка, потом обед в ресторане типа «Волги» или «Парижанина». Но на этот раз картина оказалась грустной и навела их на мысли о гордости и высокомерии, о падении и, позоре. Море волновалось, сильный ветер мешал разговаривать, сдувая слова, волосы и одежду.

Но они нашли себе скамейку в закрытом от ветра месте. Теперь сгущающиеся сумерки пахли дождем. Исчезли все торговцы кокосовым молоком, соком сахарного тростника и орешками. По пляжу бегала только девочка с цветами, которая бросилась к ним, как только они уселись.

— Чамайли, сахиб? Жасмин для мемсахиб? — пискляво клянчила она.

Он купил жасминовую гирляндочку и попробовал пристроить ее в волосы Люси. Но она, христианка, не привыкла носить цветы в волосах. Взяв у него гирлянду, обернула ее вокруг запястья. Он поднес ее руку к лицу и понюхал цветы.

— Жасминовое запястье на розовых лепестках твоей руки, — провозгласил он, целуя ее ладонь, целуя ее пальцы один за другим.

— Чего мы тут сидим? Моих родителей наверняка уже нет дома.

Ей не хотелось идти к нему, она боялась, что их у видят вместе. Но он уговорил ее — отец с матерью точно ушли к Сэмми и Джини Котвалам на вист, они останутся там ужинать и вернутся никак не раньше половины первого. Никакого риска столкнуться с ними.

— А если мы даже встретимся с ними, ты же должна когда-то познакомиться с моими родителями!

Начался дождь, и они поехали на такси. Дождь расходился, машины двигались все медленнее, сигналили все громче. Дворник в такси заедало, таксист высовывал руку и подталкивал его. На сиденье рядом с ним лежало полотенце — вытирать мокрую руку.

Машина остановилась перед домом. Сосед с первого этажа, мистер Арджани, сидел у окна, любуясь ливнем.

— Хэлло, Нари, — крикнул он и со значением добавил: — Родителей нет дома, я сам видел, как они уходили с полчаса назад.

Нариман кивнул, а проходя мимо соседской двери, услышал, как Арджани возбужденно докладывает жене, что молодой Вакиль ведет к себе какую-то новую девицу.

В ожидании лифта Нариман заглянул в лицо Люси.

— Жалкие люди, вот они кто, — прошептал он.

В квартире он, на всякий случай, закрыл дверь на цепочку. Люси спросила, не лучше ли им просто закрыться в его комнате.

— Моя дверь не запирается. А если она будет затворена, то они просто войдут.

— О Боже, — Люси передернуло от этой мысли, — да стоит ли того…

— Да, — шепнул он, целуя ее в ухо, отводя волосы, чтобы поцеловать в щеку.

— Тебе бы надо прикрыть фамильные портреты, — сказала она, когда они проходили по коридору в его спальню, — они так сердито смотрят на меня!

— Их никогда не любили ангелы.

Она присела на край кровати, снимая туфли. Он задернул шторы, и сумрачная комната погрузилась в темноту; остался лишь прочерк уличного света между штор. Он включил настольную лампу. Они снимали с себя одежду, но, оставшись в белье, Люси попросила:

— Погаси свет…

— Мне он нужен, чтобы видеть тебя — тебя всю. Пожалуйста.

— Зачем?

— Я хочу поклоняться тебе всеми органами чувств.

Она замерла, растроганная ответом, но пробормотала, что никогда не могла переспорить его. Он зашел сзади и расстегнул ее лифчик, вдохнул запах ее затылка.

— Что ты делаешь? — засмеялась она.

— Поклоняюсь тебе носом.

Он повернул ее к себе, вдыхая запах между грудей. Опустившись на колени, он стянул с нее трусики. Она переступила через них. Он наклонился и зарылся носом в треугольник волос. Ее руки задержали его там.

В постели, прильнув ухом к ее груди, он вслушивался в удары ее сердца. Поцеловал ее губы, ощутив вкус ее языка, потом уши, соски, пупок, прошел губами ниже…

Звонок в дверь. Звук яростно пронесся по затихшей квартире, сопровождаемый серией агрессивных ударов в дверь. Оба вскочили. Нариман решил не откликаться — кто бы ни ломился, подумают, что дома никого нет, и уйдут.

Но в дверь непрерывно звонили и стучали. Нариману почудился рев отца, и он вышел в коридор прислушаться. Действительно, отцовский голос. Кое-как натянули одежду. Люси бросилась в гостиную, на ходу оправляя прическу. Нариман бросил взгляд в зеркало и отпер дверь.

Лицо матери без кровинки, будто она вот-вот лишится чувств. С одной стороны ее поддерживает отец, с другой — Соли Бамбот. Нариман оттолкнул Соли, взял мать под руку:

— Что случилось?

— Мой обычный приступ, — задыхалась мать, пытаясь улыбнуться. — Неожиданно упало давление.

Они с трудом довели мать до родительской спальни. Нариман помог ей снять туфли. Уложив ее в постель, они вышли из комнаты.

И тут отца взорвало.

— Могу ли я узнать, что здесь происходит? Матери плохо, я привожу ее домой и обнаруживаю, что перед нами запертая дверь! Моего собственного дома! А мать еле на ногах держится!

— Прости, но я не думал, что вы так скоро вернетесь.

От отца пахло спиртным, от Соли тоже.

— Это не оправдание! — загремел отец. — И в чем причина…

И тут его взгляд упал на Люси, сидевшую в гостиной.

— Ах вот она, причина!

— Да, — тихо ответил Нариман. — Мне пришлось накинуть цепочку, ты не уважаешь мою личную жизнь.

— Бесстыжий! Для сына противоестественно скрывать личную жизнь от родителей, если только он не затевает бесстыдство! — Он драматическим жестом указал на Люси, отвернувшуюся к окну.

— Ш-ш-ш, Марзи, бедная Джеру только задремала, не буди ее, — вмешался Соли, — ей сейчас нужна тишина и покой. Мы все это обсудим позже, когда она придет в себя.

— Позже? — ярился отец. — Уже и так поздно! Мой сынок превратил мой дом в бордель, куда он позволяет себе таскать своих шлюх! Вот она, безнравственность, которая губит всю общину парсов!

Нариман пересек комнату и, взяв Люси за руку, повел к двери. Они не стали ждать лифта — отец мог и на площадку выскочить со своими оскорблениями.

Только спустившись на два этажа ниже, Нариман почувствовал себя в безопасности. На лестничной клетке стояла тишина.

— Я виноват, Люси. И стыжусь поведения отца.

— Ты ни в чем не виноват. — Люси старалась держаться, хотя голос ее дрожал. — Нам просто не везет.

Они обменялись улыбками и долгим поцелуем. Нариман усадил ее в такси и возвратился в дом.

Уйти к себе он не мог — отец пошел бы за ним. Поэтому он стоял в гостиной, дожидаясь паузы в словесном потоке. Она наступила.

— Я могу сказать только одно. Когда ты обзываешь шлюхой девушку, которую я люблю, а наш дом борделем, потому что я пригласил ее к нам, ты позоришь себя как отца. И это приводит меня в отчаяние.

— Нари, Нари, — останавливал его Соли, — так с отцом не разговаривают!

— Мой сын никогда не относился ко мне с уважением, которое следует оказывать отцу. Вот тебе доказательство, Соли, ты слышишь, что он говорит.

Взаимные обвинения и горькие упреки не кончались, Соли играл роль миротворца, попеременно унимая и ругая то отца, то сына.

— Будет тебе, Марзи. Как говорится, прости и забудь.

— Хватит, Нари, ни слова больше.

Когда наконец все стихло, Соли воспользовался случаем, чтобы подвести философический итог:

— Молодость есть молодость, Марзи. Пусть лучше сейчас погуляет и порезвится. А потом найдется хорошая девушка из парсов, и он остепенится. Правильно, Нари? После женитьбы никаких шуров-амуров.

Соли явно решил закрепить успех своей миротворческой деятельности через юмор:

— Скажи мне, Нари, эта твоя девушка… Придется ей на исповеди рассказать падре, чем вы с ней сегодня занимались?

Нариман не стал отвечать, но тот и не ждал ответа; он загоготал, воображая сцену в исповедальне.