Великие любовницы - Эльвира Ватала

Но это позднее будет, а пока Монтеспан еще живет, еще, как говорится, «пыжится». Захочет она, скажем, своих прежних придворных на чай к себе в особняк пригласить, те придут, бывшее ее могущество помня, а она их, эта подстаревшая, рано поседевшая низложенная матрона, сидя, как на троне, принимает и, как королева, ручку для поцелуя даже дамам протягивает. Ничего из прежнего высокомерия не исчезло в ней. Где уж тут божеское смирение Ла Вальер!

Но когда одиночество и ярость слишком эту гордую и непокорную душу одолели, она к мужу переметнулась и стала какие-то попытки для сближения делать. Муж, который немало страдал из-за измены жены, хотя и получил от короля огромную денежную мзду и губернаторство, категорически против примирения, тем паче совместной жизни с бывшей супругой. Он, муж маркиз Монтеспан, даже двери ей в свой замок не открыл, а велел передать через лакея, что видеть ее даже на минутку у него нет ни малейшего желания и вообще он забыл о существовании такого человека, как маркиза Монтеспан, и наново вспоминать не хочет. Монтеспан кинулась к детям! Авось у них утешение найдет, авось пожалеют брошенную матушку. Но так как у нее не было к ним никакого материнского чувства раньше, так и у них нет этого чувства к ней теперь. Откуда? Если они были воспитаны милой тетушкой Ментенон и она им «мать родная». А та, змея подколодная, сделала все, чтобы дети Монтеспан полюбили не родную мать, а свою воспитательницу. Они жалеть родную мать не хотят, они хорошо в королевском дворе окопались, прочно обосновались, титулы и звания получили, поместья тоже, узаконились, стали официальными детьми короля, и зачем им «непотребная» матушка? Ну, тогда Монтеспан на религию переметнулась. Надо же ей хоть кого-нибудь полюбить! Без этого нельзя, без этого душа черствеет, сохнет, и решила она полюбить господа бога и нищих. Практики свои по отравлению людей и «черные мессы» забросила, на задворках раздает вшивым нищим свое состояние. И как всегда бывает у гордых и непокорных людей, все делает демонстративно. И в служении богу — ошеломляет!

И вот она поселилась в общине святого Иосифа и начала совершать паломничества по святым местам. А вечерами берет толстую иголку и, искалывая когда-то свои белые восхитительные ручки, шьет для бедных грубую одежду. А на ее стол глянешь, а там, батюшки, один картофель в шелухе и головка лука. И конечно, как религиозным фанатикам пристало, тоже начала свою плоть истязать! Отлились ей сейчас слезки Ла Вальер, над которой она когда-то так жестоко издевалась. Почти полностью ее биографию сейчас повторяет. Тоже спит на простынях из грубой желтой ткани и такую же рубашку на себя напяливает. Ну, чем не власяница Ла Вальер? И чтобы ту в истязании плоти даже перещеголять (она во всем должна быть первая), надевает на руки железные наручники и утыкает подвязки гвоздями и так вот теперь живет и терпит, бросая в своей невообразимой экзальтации вызов миру, а королю в особенности! А вот вам, до какого ужаса в раскаянии я дошла! Чувствуете, дорогой читатель, какой дикий экстремализм из нее вылазит? Всю жизнь во всем всех желала ошеломить и даже сейчас от этого чувства ошеломления не отказалась, только уже не богатым чудачеством, а бренным истязанием плоти и духа! Сама себя за свои прошлые грехи стала наказывать, да только без божеского смирения и покаяния, а назло и напоказ. Гордо, тщеславно, демонстративно. Такая вот была эта необыкновенная женщина, маркиза Монтеспан, которой история гораздо меньше внимания уделила, чем другим королевским фавориткам! А напрасно! Это школа и для психологов, и для сексопатологов, и для философов!

Конец ее бесславен был, дорогой читатель. Поселившись в конце жизни в своем уже скромном особнячке, с тремя простыми бабами, была объята диким чувством страха, что само по себе уже предзнаменует психическую болезнь. Боялась, как огня, смерти, поэтому-то никогда огонь в своем особняке не гасила. Днем и ночью должны были гореть свечи, ибо ее больному воображению представлялось, что смерть в темноте к человеку приходит. Так при огнях и умерла в возрасте шестидесяти шести лет в 1707 году.

Как же трудно «раскусить» эту загадочную натуру. Посмотришь — агнец божий. Скромная, трудолюбивая, обязательная, заботливая, добрая, с тихим ласковым голосочком, всех утешает, всем помогает, ну что тебе Лука из пьесы Горького «На дне». Да только хорошо ли всем от этого утешения, да только искренне ли оно?

Как можно от неприязни, даже ненависти к ней короля, пройти такую эволюцию: стать самой необходимой ему женщиной, забыть обо всех своих прежних метрессах, не иметь в настоящем, даже жениться на ней тайно. Да, Ментенон тайная, законная супруга французского короля. А как он ее терпеть раньше не мог! «Эта назойливая вдовушка вечно надоедает мне своими прошениями о помощи», — жаловался король своим министрам, когда вдова язвительного поэта-калеки Скаррона в черном платочке монашки и с опущенным взором приходила к королю просить пособие «на скромную вдовью жизнь».

Родилась где-то в тюрьме, отец фальшивомонетчик, мать тоже подозрительная личность, молодой пятнадцатилетней девочкой вышла замуж за вечно больного, старого калеку поэта Скаррона, который своей язвительностью удовлетворял все свои сексуальные желания. Оставил Франсуазу девственницей, поскольку давно уже был немощным импотентом. Умер с саркастической улыбкой на устах. А она пошла по Версалям просить пособие у добрых монархов. Увидела ее маркиза Монтеспан. Восхитилась покорностью, жалким видом Ментенон и пригласила эту «служаночку» к себе во дворец воспитательницей королевских, то есть прижитых с королем, детей. Ментенон хорошо исполняла свою обязанность. Ни в чем не перечила, покорно часами стояла у задних дверей Версальского дворца, пока маркиза Монтеспан рожала очередного королевского малютку. Потом забирала малютку, закутывала в свою шаль и, надев маску, удалялась на извозчике, поджидающем ее у задних ворот дворца. Очередной ребенок на воспитании Ментенон. Сначала король не соглашался, чтобы эту хитрую ханжу признали как воспитательницу его детей (в ее искренность и кисленькую улыбочку король не больно-то верил). Поэтому-то и не очень соглашался с решением своей любовницы. Но Монтеспан настояла. Эта староватая Франсуаза со своим опущенным в землю взором, чуть ли не передничек теребящая, казалось, никакой опасности для нее лично представлять не может. Да это просто уму непостижимо! Блестящая, гордая красавица и, извините, какая-то серенькая букашечка, с черного ходу забирающая в свой подол очередного ребенка короля. Ей стать соперницей? Приснится же кому глупому такая нелепость! И очень уверенная в том, что Ментенон никогда и ни за что в жизни не может быть соперницей, не переносящего эту вечно клянчившую подачки, ее короля. Но как же, дорогой читатель, «тихая водичка долбит камень». Франсуаза Скаррон умела держать язык за зубами, а королевских детей воспитывала очень даже хорошо. Настолько хорошо, что они начали не родную матушку любить, а свою воспитательницу. Уже тогда бы гордой красавице Монтеспан обратить внимание на таящуюся опасность и удалить Ментенон навсегда. Долго, очень долго маркиза Монтеспан не видела, какую змею пригрела на своей груди. Собственно, «пригревала» она ее редко, чаще жалила. И злой, ядовитый язычок Монтеспан испускал свой яд и на мадам Скаррон. При всем честном, как говорится, обществе, в присутствии самого короля, Монтеспан отпускала злые шутки в адрес супружеской жизни Ментенон с калекой Скарроном. «И что? Ему так и не удалось из вас женщину сделать?» — спрашивала она нахально при всех придворных дамах воспитательницу своих детей. Та месть оставляла до лучших времен, а сейчас неизменно опущенный в землю взгляд (сама покорность!), и спокойным тихим голосом достойный ответ: «Это бедный человек! Его пожалеть бы надо, надсмеиваться над ним не очень хорошо!» Король слушал, король запоминал. Маркиза Монтеспан могла совершенно не беспокоиться о своих детях. Все на плечах Ментенон. Пятнадцать лет она будет верой и правдой служить маркизе, смертельно ее ненавидя, но ни в чем не переча и исподволь внушая детям ненависть к своей матери. Их простуды, режущиеся зубки, боли желудков несет на своих плечах Ментенон. Не спит по ночам, когда маркиза беспечно резвится на балах, ослепляя всех своим великолепием. Ментенон заботится об их одежде, образовании, распорядке дня, еде. Никогда телесно, что тогда было общепринято (нередко воспитатель юного короля без плетки или розги на прогулку с ним не выходил), детей не наказывала, но всегда старалась даже самую скучную латинскую зубрежку превратить в развлечение, создав для этой цели свою воспитательную программу, которой позавидовали бы сегодняшние педагоги. Развивать в детях их естественные склонности к наукам, не принуждать никогда их силой, не превращая урок в психологические пытки, конечно, такой метод дает поразительные результаты. Неприязнь короля сначала сменилась удивлением: как толково и умно дети рассуждают. Потом признанием, потом симпатией к этой скромной труженице, вечно стоящей в тени, не выпячивающей себя и очень хорошо знающей свое скромное место, но вместе с тем с каким-то гордым и скромным достоинством носящей его. И король не только механически подписывает счета, он начинает говорить с Ментенон. И поражается ее знаниям детских характеров, привычек и даже ее собственными знаниями. Ее интеллектуальный калека муж, ничего не могущий поделать с ее девственностью, напичкал ее хорошими знаниями литературы и философии. Как же отличалась Ментенон от шумной, крикливой, язвительной и капризной Монтеспан. Дошло до того, что он уже говорит с Ментенон о своей Франсуазе: о ее невозможном характере, о своей любви к ней. Ни разу Ментенон не обнаружила свою дикую неприязнь к маркизе. Она соглашается абсолютно во всем с королем и инстинктивно чувствует, какие слова надо находить, чтобы успокоить его. Разговоры становятся дольше и интимнее. Маркиза Монтеспан с иронией спрашивает Ментенон: «О чем это вы, милочка, так долго толкуете с королем? О геометрии или об астрономии?» А они «толкуют» о жизни, и король просто поражается трезвости суждений Ментенон. А она умела рассуждать: спокойно, трезво, глубоко, без малейшей лести, но с огромным почтением. «Сир, от вас дурно пахнет», — могла бесцеремонно заявить королю Монтеспан. Франсуаза Ментенон никогда не замечала этого.