Великие любовницы - Эльвира Ватала

Жена Августа Ливия, умная женщина, придумала затейливый способ для отравления своего супруга: она смазала ядом инжир прямо на дереве, не срывая его. Август, который любил этот фрукт и часто им лакомился, срывая с дерева, отравился, конечно.

Политические расчеты, удаление неугодных противников при помощи яда — стали чуть ли не главными аргументами в правлении римского папы Александра VI. Кубок, наполненный ядом, которым папа угощал какого-нибудь кардинала, стал повседневным явлением лишения того жизни. Но, как говорится, «не рой яму другому, сам в нее попадешь», на одном пиру Александр VI и его сын Цезарь выпили яд по ошибке, перепутав кубки. Цезарь, принявший моментально сильные антиотравляющие вещества и искупавшийся в бычьей крови, выздоровел, а его отец, римский папа Александр VI, в муках умер.

Но то, что можно было делать великим мира сего, ни в коем случае не разрешалось «рыбкам маленьким». Отравительниц-ведьм судили, подвергали жесточайшим пыткам и живьем сжигали на кострах. И так была сожжена знаменитая жена маршала д’Анкр, любимая подруженька Марии Медичи, матери Людовика XIII и жены Генриха IV. Эта умная, маленькая женщина, которую писатель Генрих Манн почему-то называет зловещей карлицей, запутавшейся в юбках у Марии Медичи во время брачной ночи ее с Генрихом IV и не желавшей выходить из их спальни[91], увлекалась астрологией, магией и колдовством. Поставленная под суд с обвинением в приворожении французской королевы Марии Медичи любовным зельем, она проявила чудеса мужества и хладнокровия. С обезоруживающим спокойствием отвечала на все глупые вопросы судей, выдержала пытки, с усмешкой и презрением приняла свою смерть: сожжение на костре. Это настолько интересная и сильная личность, и умом, и талантом, и образованием намного превышающая недалекую королеву, что стоит немного подробнее на ней остановиться. Леонора Галигаи, так звали маршальшу д’Анкр, стоит перед судьями и выслушивает показания свидетелей о том, что она после обедни приносила в жертву черного петуха. Другая свидетельница показала, что она убивала голубей и пила их кровь. Третья говорит о том, что видела ее входящей к чернокнижнику Лоренцо. А Лоренцо придумал какой-то необыкновенный яд — с позитивом и негативом.

То есть каждый состав сам по себе безвреден. Но если, скажем, давать по три капли позитива в чашку с чаем в течение семи дней, а потом смазать розу, например, негативом, то достаточно ее понюхать, чтобы человек умер. Причем признаки отравления совершенно неявственны, будто это какая-то кожная болезнь. Сначала на лбу или на щеке выскочит крохотный прыщик. Через несколько дней этими язвочками покроется все лицо. Начнут выпадать волосы, ресницы, зубы. На десятый день человек умирает от неизвестной якобы болезни. Все обвинения судей Леонора «смахнула легкой рученькой». Пила голубиную кровь? А что, запрещается ее пить? От анемии очень даже хорошо помогает. Клала на жертвенник петуха? А что? Разве богу неугодно, чтобы не только цветы под его алтарь класть, но, по примеру древних римлян, нечто посущественнее? Но прокурор не унимался и последнюю козырную карту из рукава вытянул: «Занимались вы гаданием?». Галигаи спокойно отвечала: «Да, занималась, точно так же, как занимались им королева и все придворные».

Словом, дутый процесс о колдовстве Леоноры Галигаи с треском провалился. Но не будем наивны, дорогой читатель! История нам преподносит со времен своего деяния и до нашего времени сюрпризы в виде охот за ведьмами и процессами с «врагами народа». Всякое отсутствие состава преступления еще не означает оправдания. Леонору Галигаи осудили, конечно, за приворожение королевы и смягчились до такой степени, что не живую ее в костер бросят, а прежде отрубят голову, а уж потом тело бросят в костер и пепел по городу Парижу рассеют. И ничего не осталось от маленькой мужественной женщины, «зловещей карлицы», запутавшейся в юбках французской королевы в ее первую брачную ночь. Казнь, как всегда в Париже, происходила на Гревской площади. Любопытными были унизаны кровли домов и колокольни церквей. Приговоренная выслушала приговор с удивительным мужеством, не унизив себя мольбами о пощаде. Народ боялся, как бы она при помощи своих чар не превратилась в ворону и не улетела бы от достойного наказания.

Но вороной или совой она не упорхнула от несправедливого наказания и даже не «летает» по страницам книг. Писатели не заинтересовались этой исключительно интересной личностью, могущей дать пищу и их фантазиям, и размышлениям психологов.

Теперь, уже возвращаясь в нашу эпоху Людовика XIV и маркизы Монтеспан, будут другую ведьму пытать каленым железом и сжигать живую на костре.

Это, конечно, уже знакомая вам Вуазьен. Каким-то неизвестным образом пролезла во дворцовые задворки и вот уже самою королеву, недалекую Марию Терезу, подговаривает вливать в питье мужу ею приготовленный любовный напиток, от которого король всех своих метресс оставит, а будет спать только со своей женой. Мария Тереза любезно отклонила предложение: она не будет подвергать риску здоровье короля недозволенными практиками и лучше будет и дальше терпеть его метресс, чем хоть каплю любовного напитка ему в питье выльет. А вот маркиза Монтеспан так не церемонилась с королем. Она за несколько лет своих чернокнижных практик литры всевозможной дряни, называемой «любовным напитком», в короля вылила. И если верить писателю Гуи Бретону, вот что она королю в суп подсыпала: «Изжаренные кости жабы, зубы крота, пепел мертвеца, шпанские мушки, кровь летучей мыши, сушеные сливы и опилки жемчуга»[92].

Тут ничего не говорится о крови новорожденных младенцев. А между тем во время обыска у Вуазьен нашли в саду большое количество закопанных трупиков новорожденных, и та же Вуазьен показала, что маркиза Монтеспан была участницей «черной мессы», когда надо было голой лежать на расстеленном полотне и пить из кубка детскую кровь. Совершенно было доказано, что маркиза Монтеспан часто обращалась за помощью к Вуазьен: сначала, чтобы извести Ла Вальер, чтобы король почувствовал к ней отвращение, в другой раз приворожить короля к своей особе. И то и другое ей замечательно удалось, только вот не знаем, при помощи ли Вуазьен, или само собой, без вмешательства потусторонних сил. Королю ежедневно докладывали о ходе следствия и о показаниях свидетелей.

Испуганный той ролью, которую играла его любовница в этом процессе, он приказал все протокольные записи, где будет фигурировать маркиза Монтеспан, записывать не в общей тетради, а на отдельных листочках, которые велел приносить ему лично. Он их внимательно читал, аккуратно складывал в шкатулку и приходил в ужас: его горячо любимая многолетняя любовница, мать его семерых детей, участвовала в отвратительных процессиях черной магии, поила его на протяжении многих лет отвратительным пойлом, именуемым «любовным напитком». Да, удар, как ни говори, слишком сильный для короля. И конечно, ничего Монтеспан за ее порочные практики не было. Она в судебном процессе официально не фигурировала, а Вуазьен приготавливают к сожжению. Как всегда, Александр Дюма довольно красочно описывает последние минуты жизни Вуазьен: «Подвергнутая ужасной пытке, она, колдунья, не сказала ничего! (Это неправда, Вуазьен выдала всех участников „черной мессы“. — Э. В.) Она перетерпела обыкновенную и чрезвычайную пытку и даже обедала с аппетитом и проспала восемь часов и на костер шла бодрая и отдохнувшая. Связали ее и одели в белое платье с факелом в руке. Такое, особенного кроя платье надевалось на тех, кого предавали сожжению на костре. Скованную по рукам и ногам железом, ее посадили на костер. В то время, как вокруг нее клали солому, она разразилась руганью и проклятьями. Ее прах рассеялся по воздуху»[93].

Ну, конечно, после того как король узнал, какими лакомствами кормила его Монтеспан, и вообще обо всех ее делишках, любовь у него к Франсуазе испарилась мгновенно и он бы рад уже от нее избавиться. Но еще целых одиннадцать лет будет она прозябать на королевском дворе, уже не имея той силы и мощи, что дотоле. Но пришла пора и ей — в монастырь не в монастырь, но только из дворца удалиться. Думала она, думала, как бы это половчей сделать, поскольку король очень деликатным был и ему неловко самолично об этом любовнице сообщать, и решили с Ментенон (она уже на горизонте появилась), что печальное известие об отставке должен сообщить ее сын, прижитый с королем, — герцог Мэнский. Он пришел к матери и сказал: «Матушка, мой отец-король не желает вас больше иметь ни как свою любовницу, ни как приживалку в Версале, и лучше вам добровольно из дворца удалиться». — «Как это удалиться? Как это так не желает?» — в ярости вскричала Монтеспан, ибо за свое долгое пребывание в Версале первой метрессой и с семерыми рожденными ею от короля детишками полагала, что власть ее на королевском дворе будет вечной, хорошо укрепленной и обжалованию не подлежащей, даже если временами король и засматривался на какую-нибудь романтичную придворную даму. А тут вдруг ее ни за что ни про что, как выжатый лимон, на помойку выбрасывают. Ну, собственно, не совсем «на помойку». На помойку ее внутренности по ошибке пьяного возчика через пару десятков лет выбросят, а сейчас ей предлагают довольно хорошую пенсию: за нею сохраняется титул маркизы, богатое поместье, все дарованные королем драгоценности, ну и, конечно, какая-то сумма денег чистоганом. Но конечно, Версаль роскошный, балы и маскарады, а также постель короля уже будут для нее недоступны. Вытуривают, словом, некогда могучую куртизанку, как надоевшую мебель из новой квартиры. Теперь в Версале Ментенон, нянюшка ее деток, будет владычествовать. Да, удар, конечно, мягко говоря, слишком болезненный для тщеславной и гордой Монтеспан. Она в ярости и слезах дверью хлопнула, дворец свой причудливый для сына герцога Мэнского освободила и уехала… В монастырь? О нет, так безоговорочно служить господу богу, как Ла Вальер, умершая монахиней-фанатичкой за пять лет до смерти короля, она не будет. Но немножко, конечно, ему, то есть господу богу, послужит. На добровольных началах. Ну там какую-то толику денег для постоянной милостыни нищим выделит, костелу какую-то сумму на новые рясы для епископов пожертвует, а вообще-то, терзаемая сложным чувством, в котором даже смирение место нашло, то в религиозный фанатизм ударяется, то планы мести в своей душе лелеет, что господу богу вовсе не желательно. Сидит и мечтает: «Вот умрет эта змея подколодная, эта Ментенон, благо на пять лет старше короля, а тому уже на седьмой десяток перевалило, король вспомнит о ней, своей бывшей любовнице, во дворец на прежнее место вернет, ведь дети уже взрослые растут, и король их очень любит. Но король не только Монтеспан не вернул, но даже, когда узнал о ее смерти, совершенно безразличным тоном так выразился: „А для меня она давно уже умерла“».