Погонщик волов - Эрвин Штриттматтер

В деревне Мюллер считается предсказателем погоды.

— Он знает облака и звезды лучше, чем господь бог, — говорят о нем люди. Если кто в деревне затеял какое-нибудь важное дело, для которого нужна хорошая погода, тот для начала справится у старого Мюллера.

— Сегодня у меня в ухе стреляло, — отвечает Мюллер на расспросы, — значит, дня через три быть дождю.

По большей части его прогнозы сбываются, и поэтому он — великое подспорье для деревни, старик Мюллер.

Да, а как господин пастор?

«Не убий», — взывает пастор с кафедры, обращаясь к верующим, что, впрочем, не метает ему быть членом военного ферейна. Порой, пропустив две-три рюмочки «спиритуса», как он его называет, пастор с воодушевлением повествует о своих подвигах на поле брани в качестве полкового священника.

— Бывает, что человеку везет, — говорит он и рассказывает о возчике из обоза, которого граната разорвала вместе с лошадьми у него на глазах. — А меня даже и не задело, — заканчивает он свой рассказ и присовокупляет: — Пути господни неисповедимы.

Умирающих он потчует напоследок земным вином, которое хранится в ризнице и которое разбавили конфирманты; он даже заталкивает им постную облатку между скрежещущими зубами. Тот же, кто в свой смертный час пренебрегает пастором, тот сам виноват, если над его гробом прозвучат всего лишь несколько злобных слов напутствия в вечность. Господин пастор тонко умеет отличать реальных покойников от нереальных.

А вот учитель — тот член социал-демократического ферейна и при каждом удобном случае призывает уничтожить военщину. В церкви он играет на органе. С детьми он молится поутру, когда они приходят, и в полдень, когда они уходят домой. Делает он это потому, что религия не дает оскудеть почтению перед властями. Религия — превосходное средство воспитания, надежная опора для учителя. На уроках физкультуры учитель командует: «Р-рав-няйсь», «Смирна-а» и «Правое плечо вперед — шаго-ом арш!»

Иногда учитель выводит мальчиков в лес, раздает им сосновые дубинки и обучает ружейным приемам. Лишь затем, чтобы на всякий случай они знали, как это вообще делается. Кроме того, школьный попечитель этому радуется и многозначительно приговаривает: «Да-да, так-так!» Учитель и вообще мастер на все руки. В большинстве ферейнов он отправляет должность секретаря-письмоводителя. Даже сам Шуцка Трубач, глава военного ферейна, приходит к нему и справляется, по форме ли составлена та или иная бумага. И учитель делает все, как нужно. Мало того что он сопровождает богослужение игрой на органе, он еще и дирижирует школьным хором на похоронах заслуженных людей. Он выводит свой хор на панихиду по императрице, он время от времени радует своим искусством членов отечественного женского ферейна. Обращаясь к домашнему учителю Маттисену, он обязан называть его «господин коллега», хотя на деле Маттисена коллегой не признает, как и вообще не признает частного обучения. Он же читает в церкви главы из Евангелия, когда пастор уходит в отпуск, и, наконец, он же руководит мужским певческим союзом либо смешанным хором, когда у его милости день рождения и надо пропеть перед замком какую-нибудь кантату. Да и как он мог бы уклониться от участия, когда даже Густав Пинк, председатель местного отделения у социал-демократов, по таким дням присоединяет свой голос к общему хору?

Но вот столяр Танниг считает все это дурацкими безделицами. Люди, на его взгляд, не умнеют. Суета мирская, вот оно что! Столяр Танниг — он святой последнего дня. Он ясно ощущает приближение конца света и соответственно к нему готовится. Во всей деревне у него есть только один враг, и этот враг пастор, потому что пастор неправильно толкует Евангелие и вводит в заблуждение бедных людей. Это Евангелие, а уж про Апокалипсис и говорить нечего.

— Видно, что мир все больше и больше идет навстречу своей погибели, все сплошь гробы и гробы, — говорит он и подкладывает под холодные негнущиеся спины покойников стружки либо сено, в зависимости от того, сколько заплатят родственники. Все едино: в пламени Страшного суда одинаково сгорят и стружки, и сено.

Фрау Пимпель, окружная повитуха, придерживается другого мнения.

— Куда деваться людям, если и дальше все так пойдет? Во всех углах — детский писк, куда ни приди — всюду дети. Под конец люди сожрут друг друга.

— Тогда нужна война, вот людей и поубавится.

Это мнение Генриха Флейтиста. У него четверо детей от четырех служанок, потому что играть-то ему приходится в разных местах.

И по-над всеми этими заблудшими душами парит господь бог в величии своем.

Уж как-нибудь они изловчатся, думает бог и вещает устами своего пророка: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Хотя, с другой стороны, тот же бог поручает тому же пророку изречь следующее: «Всякая душа да будет покорна высшим властям». Не только господину доброму, но и недоброму, или как оно там говорится. Ибо всякое начальство послано богом. Короче, бог придерживается весьма несходных точек зрения. В «Слове божьем», переплетенном некоторыми людьми в свиную кожу, чтобы сразу было видно, что они не собираются шить из этой кожи башмаки, все так черным по белому и написано. Чего вам еще надо? В первой части евреи буйствуют, убивают и закалывают друг друга, а с врагами и вообще черт знает что делают. Во второй же части не менее буйно воцаряется любовь, а щеки сами подставляются под оплеухи. Ну ясно, бог ни с кем не хочет ссориться. И это очень благоразумно с его стороны. Без человеческой веры ему не обойтись, как Лопе не обойтись утром без мучной болтушки.

Вот и Густаву Пинку, председателю местного отделения социал-демократического ферейна, тоже ох как нелегко приходится с богом. Бог дарует каждому человеку духовный харч. Как иначе он мог бы стать богом? По большим праздникам Густав Пинк ходит в церковь, потому что так принято. И никогда не позабудет в страстной четверг сходить к причастию, потому что и все местные, кроме овчара Мальтена, Матильды Кляйнерман и красного Блемски, так делают. Правда, конторщик Фердинанд иногда, замечтавшись, тоже пропускает службу. Густав Пинк такой человек, что лучше и желать нельзя, и вся деревня его уважает как председателя. Еще он хороший стрелок; когда в военном ферейне были стрелковые соревнования, он даже стал королем стрелков и получил в награду дубовый венок с черно-красной перевитью.

— Да-да, сразу видно, кто еще не разучился стрелять, — говорили члены ферейна, провозглашая здравицу в честь своего председателя.

Лакей Леопольд состоял в ферейне велосипедистов, пока о том не проведал его милость. С тех пор Леопольду только и разрешено, что играть с Густавом Пинком в карты, потому что против Пинка как такового у его милости возражений нет.

— И такая вот личность ежеутренне подает мне одеваться, — сказал милостивый господин управляющему Конраду, когда узнал, что его лакей Леопольд состоит в красном ферейне велосипедистов. — Вы только подумайте, Конрад: первый человек, который каждодневно желает мне доброго утра, — это красный велосипедист.

Тут Леопольд устыдился и вышел из ферейна.

Меньше других размышляет на подобные темы парикмахер Бульке. Он делает всё и для всех. Он стрижет, бреет, он музицирует, он отыскивает при помощи бинокля, который величает микроскопом, трихины в опаленных свиных тушах. Он разносит по домам почту, он обмывает покойников, а по воскресным и праздничным дням накачивает мехи в органе. Ему незачем вступать в какой бы то ни было ферейн, потому что он и без того играет у них на всех юбилеях и торжествах. Еще у него есть четыре моргена земли, две козы и одна свинья. При посредстве одной из коз, которая, собственно, не коза, а козел, он печется об увеличении поголовья «шахтерских коров» во всей округе. За каждое покрытие он берет семьдесят пять пфеннигов, «потому как овес для козла — его ведь тоже даром не дают». Кроме того, парикмахер Бульке утюжит и подгоняет мужские костюмы. А для конфирмантов, когда покрой не так уж и важен, он даже шьет новые. Он пользует садовой землей и нашатырем кроликов, когда тех раздует. А если это не помогает и кролики все равно дохнут, значит, просто болезнь слишком далеко зашла.

А жандарм Гумприх тем временем задерживает озорников и преступников и либо сажает их под замок в пожарный сарай, либо препровождает в городскую тюрьму. У него все определяется сводом законов — это во-первых, и долгом — это во-вторых. Такой уж он человек, этот жандарм Гумприх. Когда он не хочет, он может и не увидеть нищего. Хотя из этого не следует, что он его вообще не видел.

Про домашнего учителя Маттисена господин конторщик Фердинанд говорит, будто тот крайне консервативен. Но, может быть, он говорит так просто потому, что Маттисен гуляет в парке с фрейлейн Кримхильдой, чтобы объяснять ей свойства тех или иных цветов. Теперь учитель Маттисен не живет в городе при господских сыновьях. Мало-помалу те привыкли обходиться без него. Вместо этого Маттисену по поручению его милости приходится сочинять трактат о роли помещиков в культурной жизни сельских округов. Душа у домашнего учителя Маттисена — словно белая промокашка. Но когда милостивый господин при виде темной розы утверждает, будто роза зеленовата на вид, Маттисен считает вполне допустимым, что роза и впрямь может показаться зеленой.