Погонщик волов - Эрвин Штриттматтер

Матильда уже подошла к дверям, она не благодарит, она не воссылает пронизанных раскаянием просьб о прощении. Лакей Леопольд открывает дверь. Но тут его милости приходит в голову еще одна мысль:

— Кстати, я надеюсь, твой мальчик останется работать в имении. Тут, я думаю, и толковать долго не о чем.

— Где останется мой мальчик? — Матильда круто поворачивается.

— Поговаривают, что ты хочешь отдать его на шахту.

— Шахту? Если бы и хотела… не могу же я босиком послать его туда.

— Не говоря уже об этом, что делать такому пареньку на шахте? Он до срока сгорбится и изработается. Здоровье, ей-ей, стоит дороже, чем несколько лишних пфеннигов, которые он там получит. Пашня, земля — вот кто наши истинные кормильцы, попомни, Матильда.

— Оно и видно, — не может удержаться от колкости Матильда.

— Смотри, ты еще не шагнула за порог, а уже проявляешь неблагодарность. Придется мне всерьез подумать о том, не лучше ли…

Но Матильда вышла в вестибюль, где по стенам висят африканские стрелы и рога антилоп. Натертые полы липнут к босым ногам так, словно господский дом не хочет выпускать ее.

С Блемской Лопе может говорить решительно обо веем. Они все так славно продумали и не раз перетолковали о том, как это будет, когда они вместе начнут работать на шахте. Но теперь густые облака затянули утреннюю зарю их надежд.

— Не скажу, что у шахтеров райское житье, — говорит Блемска однажды в воскресенье на кухне у Кляйнерманов, — но только так можно разорвать проклятую цепь, которая связала вас с волами. А то вы, ей-богу, словно присохли к этому сладкоречивому тирану.

— Иногда ты несешь такую околесицу, аж слушать тошно… — шипит мать и свирепо глядит на Блемску.

— Теперь он небось гвоздями тебя приколотил к своей усадьбе из-за этого поганого бумажника. Да-да, у них известная повадка…

Мать ничего не отвечает, и Блемска, ворча, уходит.

Вот каковы люди! Где уж тут миру сделать хоть один-единственный шаг вперед, когда он обеими ногами увяз в грязи.

На другое утро управляющий вызывает Лопе к себе.

— Возьми волов, которые числятся за Гримкой. На этого болвана положиться нельзя. Ясно?

Да, Лопе все ясно. Его даже пронизывает радостное чувство, — на Гримку положиться нельзя. Выходит, на него, на Лопе, управляющий может положиться? Гримка ворчит и смачно сплевывает табачную жвачку.

— Ну и бери себе на здоровье этих вонючих скотов. Что я, присужденный, что ли, к двурогим рысакам? Они только и знают, что жрать, а чего сожрали, то сзаду и вывалилось. Да у человека и рук столько нет, чтобы согнать их с места хоть на шаг, ежели они сами не желают.

Это весь овес, который отпущен тебе на месяц? — спрашивает Лопе, перевешиваясь через край ящика.

— Да, слава тебе господи!.. А как же иначе… Они жрут-то как… не успеешь насыпать ящик, а в нем уже опять пусто. Разрази меня гром, и меня, и мою старуху, и всех моих детушек, ежели я сплавил хоть одно-разъединое зернышко… Они ведь все равно, как вши, волы эти, знай себе жрут и жрут!

— Ты доложи, не то недостачу на тебя запишут, — советует ему вечером Блемска. — Скотину нельзя морить голодом, не то мы будем ничуть не лучше, чем разные кровопийцы в своих замках.

Но Лопе даже и не приходится ничего докладывать. На другой день управляющий сам заглядывает в фуражный ящик.

— Вот скотина, — бранится он и велит Лопе подняться на чердак и насыпать там мешок овса. Под тяжестью полного мешка Лопе опрокидывается на ступеньках.

— Мало вы каши ели, ребятки, — насмехается управляющий. — Когда я был в вашем возрасте, я мог играючи снести три таких мешка зараз.

Однако за разговорами он даже и с места не трогается, чтобы помочь Лопе. Он бродит между кучами насыпного зерна и бранится на чем свет стоит. Лопе скатывает мешок по лестнице, потом мчится к матери, та приходит и безо всякого вскидывает мешок себе на плечо.

— Чтоб ты у меня больше в одиночку мешков не таскал, — говорит она так громко, что управляющий на чердаке непременно должен ее услышать.

Лопе не требуется много времени, чтобы поладить с волами. Гримка должен три дня подряд вводить его в курс дела, но когда поблизости нет смотрителя, Гримка лежит на меже пузом кверху, насвистывает песенки из кукольных представлений либо читает наизусть монолог Фауста, тоже из кукольного представления. Через некоторое время он обычно переворачивается кверху задом и начинает храпеть во все завертки.

Лопе изо всех сил старается проводить прямые борозды. Он не может постоянно наблюдать за Гримкой. И поэтому смотритель Бремме как-то раз, идучи вдоль межи, с умыслом наступает Гримке на живот. Но Гримка не из тех, кого легко смутить. Он вскакивает, словно разъяренная кошка, и с потоком брани выплевывает смотрителю прямо в лицо табачную жвачку:

— Тебе мало, что я из-за колик в желудке ни одной борозды прямо не могу провесть, так ты еще, слон эдакий, приходишь… вот подам я на тебя жалобу за увечье… сейчас прямиком пойдем к судье, пусть разбирается…

Смотритель не отвечает ему ни слова. Просто он разок замахивается изо всех сил, но Гримка проворнее, Гримка успевает уклониться от удара костлявой руки и спокойно направляется к Лопе и к волам.

— Плохо ты следил! Когда этот нильский кроко… бегемот… прямо на брюхо… гад такой, — говорит он Лопе.

— Сам будешь виноват, если сдуру скормишь волам весь овес, — говорит лейб-кучер Венскат Лопе, после того как Лопе проработал с волами два дня. — Теперь понимай как умеешь, а больше я тебе ничего не скажу.

При этом Венскат подмигивает своими серо-зелеными плутоватыми глазками, будто утка на свету. Но Блемска в воскресенье говорит другое:

— Не начинай только сплавлять овес на сторону. Это все чепуха, крохи, зато если кто надувает господ, тот не имеет права потом жаловаться, когда те крадут его рабочую силу.

Нет и нет, деньги на выпивку Лопе не требуются, а несколько пфеннигов на мелкие расходы он всегда может заработать вязанием веников. Господин конторщик выдает на руки матери все, что Лопе заработал за неделю.

Отец, когда на него находит буйство, требует, чтобы деньги выплачивали лично Лопе.

Пауле Венскат готов лезть на стенку, когда его называют мальчиком на побегушках. Никакой он не мальчик, а ученик сапожника, слава тебе господи. Большую часть своего времени он проводит на улице: надо собрать изо всех крестьянских домов башмаки, которые просят каши. А потом, когда мастер досыта накормит башмаки кашей и подкинет к ним толстые подметки, Пауле разнесет их обратно. Еще ему нужно приглядывать за двумя малышами сапожника Шурига. Малыши играют на выгоне, и, проходя мимо, Пауле всякий раз обязан утирать им носы. Еще он должен приглядывать за утками, чтобы они неслись где следует и чтобы ночевали на деревенском пруду. Еще он должен покупать у Кнорпеля табак — жевательный либо нюхательный — для хозяина и повидло для хозяйки. Он разыскивает в соломе яйца, если куры тайком решили их высидеть, он натягивает бельевые веревки для хозяйки и выполняет еще тысячу мелочей такого же рода. Но зато он уже твердо усвоил, что такое стелька, и умеет отличить шило от протычки. Он получает полторы марки, да еще изредка ему перепадает грош-другой за всякие мелкие поручения. Это и составляет его карманные деньги. Пауле может жить, и ему не нужно так много раздумывать, как Лопе. За марку пятьдесят он имеет сигареты и солодовое пиво по воскресеньям. Значит, и Пауле Венскат живет так же, как живут книжные герои. В книжках у героев почти все спорится и всякая беда так или иначе оборачивается какой-нибудь радостью.

В последнее время мать уже не так пристально следит за Лопе и за всем, что он делает. В конце концов он, можно сказать, почти взрослый. Скажете, нет? Но тем не менее лучше покамест воздержаться и не читать книжки у нее на глазах.

— Ты, верно, хочешь заделаться таким же придурком, как этот тип? — И мать тычет пальцем в сторону конторы.

После такого разговора Лопе счел за благо понадежнее припрятать книгу, но по вечерам, когда он сидит на лежанке и вяжет веники, мать спокойно уходит спать. Она вовсе не против, чтобы он занимался каким-нибудь полезным делом. Отец теперь разве что нарезает прутья. Возиться с проволокой — это, на его взгляд, себе дороже. Руки у него дрожат, как грохоты на молотилке.

После того как под матерью скрипнет кровать и смолкнет негодующее мычание отца, которого заставили подвинуться, Лопе может извлечь из тайника свою книгу. Порой он засыпает над ней, прочитав всего лишь одну страницу. А лампа продолжает гореть и коптить. Таким манером он сжигает много керосина зазря и должен возмещать расходы из своих карманных денег.

— Ты что, печку, что ли, растапливаешь керосином? — интересуется фрау Кнорпель.

— Нет, я волов натираю, потому что у них полно вшей. — Лопе чувствует, что, когда обманываешь не в меру любопытного человека, в этом есть своя приятность.