Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно - Чернов Александр Борисович

Что?! Не понял… Вот те на! Но позвольте полюбопытствовать, и куда это вас несет на полночь-то глядя?.. К кому?.. С ума сойти! Ах ты ж шельма? И когда успели-с? А я-то, старый болван, ничего не заметил… – Кутайсов согнулся в приступе еле сдерживаемого хохота. – Всеволод Федорович, я ваш должник на веки вечные. Жизнелюбием своим вы в меня мешок молодости впихнули. Но как красиво: «В пятьдесят лет жизнь только начинается…» Вам бы рóманы пописывать в перерывах между морскими баталиями.

Адрес? Адрес-то простой. «Гранд-отель», подъезд справа от Серебряковского магазина… Цветы? Какие еще цветы? Сейчас? По-быстрому?.. Хм, да… Вопросец знатный. Даже для генерал-губернатора. Хотя… Стоп! Да гори оно синим пламенем! Ступайте за мной, только тихо. Тут, на половине у супруги, есть две кадки с живыми розами. Рвите, какие хотите! Хотя нет. Обколетесь в кровь. Знаете что, а давайте-ка мы всю кадку вам в коляску впихнем, а там уж она пусть сама с этим шипастым дендрарием и разбирается…

Кстати, только не сочтите за обиду, Всеволод Федорович, но должен, однако же, вас предупредить: давним и главным почитателем талантов несравненной нашей Наталии Ивановны является некто светлейший князь Багратион-Грузинский. Премного темпераментная натура, должен вам – заметить.

– Да хоть бы и сам Нельсон-Трафальгарский…

* * *

Разглядев в адмирале Рудневе не только табельного героя-спасителя Отечества, но и спрятанную под спудом усталости и забот родственную душу безбашенного жизнелюба и авантюриста, Павел Ипполитович за эти двое суток успел привязаться к Петровичу во всю мощь своего широкого сердца. Очень редко случается, когда внезапно находишь нового друга, разменяв шестой десяток. К тому же дружба – это вам не любовь с первого взгляда, но тут был как раз такой случай. Первая взаимная симпатия их не обманула.

Вчерашним же вечером Кутайсов и вовсе был приведен Петровичем в абсолютный восторг. Вы, верно, подумали, что речь пойдет о посвящении генерал-губернатора в некие личные замыслы графа Владивостокского? Не угадали! Все случилось тремя часами ранее…

В завершении вышеупомянутого домашнего концерта у генерал-губернатора, после «Лебединой песни», романса в исполнении певицы Тамары, хозяин, заметив состояние общего остолбенения адмирала Руднева, решил его расшевелить, а заодно себя показать и гостей позабавить. Когда аплодисменты и комплименты прелестной исполнительнице подутихли, граф решительно поднялся на сцену с любимой гитарой и выдал подряд, на одном дыхании, три романса на стихи Давыдова. Публика была в восторге. И Руднев… Руднев расшевелился. Да еще как!

Неожиданно для собравшихся Петрович легко вспорхнул на сцену к Кутайсову. И тихо, вкрадчиво спросил:

– Любезный граф Павел Ипполитович, а ведь инструмент ваш не цыганского строя, не семиструнного?

– Нет. Знакомьтесь, адмирал: перед вами моя любимая испаночка, «донна Леонсия», – рассмеялся Кутайсов. – Родом из солнечной Валенсии. Но вы, как я вижу, хотели бы с нею поближе познакомиться?

– Если позволите…

– Ха! Какая прелесть. Дорогие мои, согласитесь: наш вечер дивно хорош! И он продолжается, несмотря на то что моряки рискуют опоздать на встречу к своему генерал-адмиралу.

– Я только одну вещицу… Коротенькую.

Во взгляде Петровича Кутайсов разглядел нечто такое, что без лишних слов отдал инструмент и ретировался к своему столику.

Так… Парочка пробных аккордов. Перебор… Строй привычный… Игра на гитаре, как езда на велосипеде: ей учатся лишь единожды. И что с того, что мозолей на подушечках у этих пальцев отродясь не бывало? Бегают же. И даже барре держат…

Ради бога, трубку дай!

Ставь бутылки перед нами,

Всех наездников сзывай

С закрученными усами!

Чтобы хором здесь гремел

Эскадрон гусар летучих,

Чтоб до неба возлетел

Я на их руках могучих;

Чтобы стены от ура

И тряслись, и трепетали!

Чтоб про наши вечера

Деды внукам наказали!

Жизнь в боях: качай, валяй!

В мирных днях не осрамися!

Не хандри, не унывай,

Пей, люби да веселися!

Это было неожиданно. Это было внезапно. И это было сокрушительно… Ведь этой мелодии тут не слышал никто! Стихи же Давыдова Петрович самолично подрихтовал еще там, в юношеские годы.

«Вот так вот, вуаля, Васечка. Не тебе одному народ здешний за душу цеплять. Так-то!..»

Насладиться своим успехом в полной мере ему не довелось. Нужно было мчаться на встречу с Макаровым. Да и не до восторгов слушателей было. Сердце рвалось на части! Ведь он не знал и даже не представлял себе, как, где и когда вновь сможет увидеть эти волшебные глаза, сподвигшие нарушить воздвигнутое перед самим собой табу, которое не сумел разрушить даже коварный искуситель Балк со своим утонченным насилием над струнно-щипковыми инструментами.

А чтобы просто так, внаглую подойти и познакомиться с понравившейся тебе женщиной? Здесь это не прокатывает! Не те нравы. Не то воспитание. Не тот уровень общества. Здесь вас кто-то должен познакомить, и никак иначе. Только никого не попросишь, в этом кругу у него доверительных знакомых нет… Как вдруг…

– Милостивый государь, любезный граф Всеволод Федорович, позвольте мне представить вас очаровательной Наталии Ивановне Тамаре. Нашу милую, дорогую гостью заинтересовало авторство той музыки, которой вы нас всех так тронули. И удивили…

* * *

– Ракета, адмирал!

– Вижу, Коля. Последние данные от разведчиков погоды получены?

– Так точно. Над целью «миллион на миллион».

– «Маленькие» все в воздухе?

– Да.

– Ну, с богом! Взлетаем.

– Пристегнитесь, Всеволод Федорович…

– Очки надень, товарищ капитан первого ранга…

Рычаги управления силовой попарно сдвинуты вперед, до упора. Двигатели, набрав максимальные обороты, взвыли яростно и надсадно. Отягощенный смертоносным грузом корабль, влекомый вперед без малого шестью тысячами огненных жеребцов, все быстрее и быстрее катится по тщательно выровненной и утрамбованной взлетной полосе шириной с футбольное поле.

Справа, прямо за стеклами кабины, вспарывают воздух три могучих пропеллера, в тугих потоках которых, едва заметно подрагивая, вибрирует обшивка исполинского, выпуклого крыла, украшенного почти во всю ширину белой цифрой «22». А дальше, за законцовкой консоли, теснясь «нос в хвост», словно утята за матерью, катятся навстречу по укатанной вдоль взлетки рулежке четырехмоторные, тщательно закамуфлированные «юнкерсы». Третья германская эскадра. Им, самым быстроходным, подниматься в воздух позже всех, догонять наших на маршруте и замыкать общий боевой порядок. Последние темно-синие «муромцы» Второй Крымской эскадры еще видны слева, им взлетать сразу за нами…

Семьдесят восемь «крепостей». Три девятки пойдут на цель не полными: у кого-то случились отказы по технике, но это неизбежно и не критично на общем фоне. По три тонны бомб на корабль у нас. По две – у немцев. Итого мы имеем почти 170 тонн разрушительного груза. До Питтсбурга чуть больше восьмисот километров, даже с учетом запланированного солидного крюка через Спрингфилд. Почти пять часов лета в один конец…

Впереди, прямо за спаренной турелью штурмана, пылающим кроваво-оранжевым шаром, величественно и неторопливо поднимается над подернутым дымкой горизонтом солнце. Новый день вступает в свои права… Девятьсот сорок третий день Великой войны. Пока, к сожалению, не последний. Судный день «ЮЭс Стилл»…

– Оповещение американцам передадим, когда пройдем озеро Уолленпоппак. Двух с лишним часов для эвакуации всего персонала им должно хватить. Надеюсь, что урок верфей Бруклина янки вызубрили назубок и в этот раз лишний раз переспрашивать не будут…

Тряска и вибрации прекратились, словно по мановению волшебной палочки: машина в воздухе. Неторопливо отдаляется, проваливаясь куда-то вниз, земля. Горизонт скользит, плавно склоняясь влево: «Летающие крепости» встают на круг, набирая высоту…