Пока смерть не разлучит нас - Мэри Джонстон

без того несметно богатому океану и сколько мертвецов покоится под его разъеденными тлением палубами. От нашего судна бросались врассыпную разноцветные рыбешки, золотистые, испещренные алыми крапинками и полосами, серебристо-фиолетовые. Рядом, сопровождая нас, плыли дельфины, тунцы, проносились летучие рыбы. Порой с островов прилетали стайки маленьких птичек, а временами вода покрывалась пышными тускло-красными цветами – это были медузы, выглядевшие как цветы и жалившие как крапива. Если случалось налететь буре, то, побесновавшись и попугав, она скоро уносилась прочь, и море снова смеялось. А когда солнце садилось, на востоке всходила такая луна, что ее сияния хватило бы, чтобы осветить все до единого королевства эльфов и фей. Упоительная, полная неги красота царила здесь, безраздельно властвуя над морем и островами.

Но люди, и мы среди прочих, являлись сюда для охоты, а не для того, чтобы собирать цветы. Изо дня в день мы высматривали, не покажется ли где испанский парус – неподалеку пролегал путь золотых и серебряных караванов, и от них могли отбиться одинокая каравелла, галеас или галеон. Наконец в прозрачной зеленой бухте безымянного островка, куда мы зашли за водой, нам попались два карака110, пришедшие туда с той же целью, с грузом дорогих тканей и драгоценностей. Еще через неделю в проливе между двумя островками, похожими на окрашенные солнцем облака, нам повстречался огромный галеон. Мы бились с ним с восхода до полудня, продырявили ядрами его корпус, подавили пушки, затем взяли его на абордаж и обнаружили в трюмах много золота и серебра. Когда битва окончилась и сокровища были перегружены на наш корабль, мы четверо встали плечом к плечу на палубе медленно уходящего под воду галеона, загораживая собой толпу пленных: мужчин, которые храбро сражались, бледных священников и дрожащих женщин. Те, к кому мы стояли лицом, пребывали в отличном расположении духа: у них было и золото для азартных игр, и богатые одежды, и пленники, над которыми можно было покуражиться. Но когда я приказал испанцам спустить на воду шлюпки и плыть к одному из ближайших островов, захватив с собой священников и женщин, настроение команды тут же изменилось. Мы пережили ту бурю, хотя я до сих пор не понимаю, как это нам удалось. Я действовал так, как действовал бы на моем месте Керби: орал на экипаж, точно на свору непослушных собак, обращал острие шпаги то туда, то сюда, грозя прикончить любого, кто сунется, в общем, вел себя так, будто мне сам черт не брат и я убежден в полной своей неуязвимости. Милорд стоял рядом со мною, угрожающе размахивая абордажной саблей, а Дикон, вторя мне, сыпал ругательствами и как дубинкой размахивал своей длинной пикой. Но спас положение преподобный Спэрроу. В конце концов разбойников одолел смех, и Пэрдайс, выступив вперед, побожился, что такой капитан и такой помощник стоят того, чтобы ради них оставить в живых тысячу испанцев. Чтобы сделать приятное Керби, продолжал он, команда на сей раз изменит своему старинному правилу и отпустит пленных, хотя нельзя не признать, что это очень странно: ведь Керби имеет обыкновение запирать всех пленников в трюме, а затем поджигать их корабль. По окончании этой речи Испанец вскипел и прыгнул на меня как рысь. Пэрдайс подставил ему ножку, и он растянулся на палубе. Пираты опять загоготали, и когда он попытался броситься на меня еще раз, удержали его силой.

Стоя на палубе тонущего галеона, я смотрел, как лодки, переполненные испуганными людьми, устремляются в сторону острова. Чуть позже, когда я вернулся к себе на полуют, абордажные крючья отцепили, и между кораблями стала быстро шириться синяя полоса воды, я взглянул на пиратов, толпящихся внизу, на шкафуте, и вдруг ясно понял, что конец нашего представления уже близок. Я не мог знать, сколько дней, недель, часов пройдет, прежде чем огни в театре погаснут, быть может, они догорят до следующего боя, но затем короткая трагикомедия придет к развязке.

Я отвернулся и, сойдя с полуюта, повстречал у подножия трапа Спэрроу.

– Я бранил этих разбойников, пока у меня волосы не стали дыбом, – уныло сказал он. – Господи, прости мне мое прегрешение! Мне пришлось согнуть в кружок три железных полупики, чтобы показать этим нечестивцам, что с ними будет, если они станут слишком сильно меня искушать. А еще я спел им все скабрезные и кровожадные песни, какие только знал, когда еще был нераскаявшимся грешником. Я переходил от роли головореза к роли шута, пока у этих каналий не отвисли челюсти. Боюсь, я навсегда погубил свою душу, но могу поручиться – сегодня у нас мятежа не будет. Хотя, может быть, он разразится завтра.

– Вполне возможно, – отвечал я. – Пойдемте ко мне, подкрепимся. Я ничего не ел со вчерашнего дня.

– Сначала я хочу поговорить с Диконом, – сказал он и направился к носовому кубрику, а я вошел в капитанскую каюту. Здесь я нашел мистрис Перси: она стояла на коленях у скамьи под кормовым окном, положив голову на вытянутые руки, и распущенные темные волосы окутывали ее словно плащ. Когда я позвал ее, она не ответила. Охваченный внезапным страхом, я наклонился и коснулся ее стиснутых пальцев. Она вздрогнула всем телом и медленно подняла ко мне белое, без кровинки, лицо.

– Вы вернулись? – прошептала она. – Я думала, что вы никогда не вернетесь… что они вас убили. Я молилась, перед тем как покончить с собой.

Я взял ее судорожно сжатые руки и с усилием разъединил их, чтобы привести ее в чувство. Она была так бледна, так холодна и говорила так странно!

– Упаси меня Бог умереть теперь, сударыня! – молвил я. – Вот когда я не смогу более служить вам, тогда мне станет все равно, как скоро я умру.

Она продолжала глядеть на меня широко раскрытыми невидящими глазами.

– Пушки! – вскрикнула она вдруг, вырвав свои руки из моих и зажав ими уши. – Пушки! Как они гремят… Крики – слышите? И топот, и опять пушки, опять!

Я налил вина, заставил ее выпить, потом сел рядом и начал ласково повторять снова и снова, что и грохот пушек, и крики, и топот ей только чудятся и что все это уже миновало. Она лишь всхлипывала без слез, но наконец успокоилась, встала с колен и позволила мне довести себя до своей каюты. Здесь, потупив взор, она тихо поблагодарила меня все еще дрожащими губами и исчезла за дверью. Ее ужас и волнение удивили меня – ведь она редко обнаруживала свои чувства, но в конце концов я рассудил, что при нынешних обстоятельствах это не так уж и удивительно.

Мы плыли все дальше – сначала на юг, к Кубе, потом на север, обратно к