Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— Яшок, выдь-ка сюда!

Из сеней на двор вышел мальчик, с густыми русыми бровями, с голубыми глазами, глубоко сидевшими под нахмуренным лбом. «Я слушаю!» — говорил его строго подтянутый вид. И в то же время казалось, что он хочет сказать: «Мне все здесь не нравится!». Чего-то ему здесь недоставало.

— Дяденька Федор, попасти Саврасого? — спросил он не по возрасту степенно. — Я сейчас…

Федор взглянул на белокурую головку мальчика, на его задумчивое лицо, и ему стало грустно. Старик своих детей не имел. Мальчик ему полюбился, но эта Настя… Хотя именно она и привела Яшу к нему, все же он всем своим существом ненавидел девушку с того момента, когда Настя сказала, что она-де, мол, теперь считает мальчика своим приемным сыном «Вот нахальная девка! — думал Федор. — Холера… С панталыку сбивает мальчонку!».

Он заглянул Яше в глаза, спросил подавленно:

— Была званая матка опять? Вот я ей, — и он засуетился, комкая в узловатых руках вожжи. — Я вот ей, только еще появится. Мы могем и закруткой…

— Нет, ее не было, дяденька Федор.

— А-а… Ну, не будь скучный, попаси Саврасого. Дрянная жизнь для него наступила, Яшок. Ездили мы, ездили!.. А всюду эти… Вот разнесчастный Савраска без сена опять остался. Или не любишь ты коняк? Молчишь, а?

— Люблю, — возразил мальчик.

— А верхом ездил?

— Еще как — в седле.

— Н-ну? А где же?

— У нас на Дону. — Мальчик помолчал, вспоминая что-то, потом сказал увлеченно: — С папой ездил. А степь там, дяденька Федор, глазом до конца не достать — ровная. А травы — ух! Земля — чернозем… у вас не такая.

— Вот прогонят чужаков, повезу я тебя в вашу степь. Посмотришь, может, наша лучше, чем на Дону, — словно обиженный, проговорил Федор. — Это нашей-то конца и края нет!

— Есть, — убежденно заявил Яша.

— А ты как знаешь?

— С мамой бежали мы по вашей степи, а я думал — конца ей не будет, а вот кончилась. В ваши пески прибежали. А если бы пробежали еще немножко, к Каспийскому морю вышли бы.

— Вот как! А ты откуда про моря знаешь?

— А кто же не знает про моря? Я даже про океаны…

— Смотри-ка! А сам ты видел?

— Океана не видел, а море, Азовским называется, видел. Рыбы в нем — ух! На экскурсию ездили, папа возил. Он педагог…

— Это как — педагог?

— Ну, учитель, значит.

— А-а… детей, что ли, учил?

— Нет, учил больших, как я.

— Ух ты — большой!

— Большой, — совершенно серьезно сказал Яша и смолк.

— Ну, ладно, верю — большой, — примирительно проговорил старик. — Попаси Саврасого, во-он туда его, по огороду, у канавы…

* * *

Прохор рассказал Рождественскому о том. Что он видел в степи.

У комиссара складывалось твердое убеждение, что наступать отсюда противник не намерен, что здесь, по обрывистому скату от Терека и по равнине в сторону Ногайских песков, им создана прочная оборона. Сообщение Лены о том, как поспешно отбыли из Ищерской офицеры, Настины жильцы, подтверждало, что где-то в другом месте Клейст концентрирует силы для прорыва обороны советских войск.

— Слушай, Прохор, — дрогнувшим голосом, насторожившим Лену и хозяина, позвал Рождественский, — смотри! — Он указал рукой сквозь окно. — Странный мальчик какой-то…

Подойдя к окну, Лена увидела мальчика метрах в трехстах, стоявшего возле лошади спиною к окнам. Одет он был в длинный ватник с поднятым воротником.

— Титыч, в окно-то не очень, не надо бы вам, народ ходит… — обеспокоился Прохор. — Сядьте за притолоку. Заметить могут. А мальчик — это сиротка, Федоров сынишка теперешний. Нервный мальчонка, что верно, то верно.

— Сколько стоит — не шелохнется! — заметил Рождественский.

— Такой уж он и есть. С людьми неразговорчив, все молчком больше. Только к нашей Насте льнет…

— Мне вспомнилось такое… близкое очень, — грустно произнес Рождественский и отошел от окна. Он не сел к столу. В глубоком раздумье долго смотрел в темный угол. «Нет, нет, — мысленно произнес он, — это уже нервы!» — И тихо вымолвил: — Суровая она, жизнь…

* * *

Вечером Рождественский прощался с Леной и радистом.

— Будьте смелы, но цели здесь перед вами иные, чем в бою, — сказал он. — Будьте осторожны. И еще раз — будьте осторожны!

Когда Прохор увел радиста, Лена села за стол. Перекладывая спичечную коробку с места на место, она сказала задумчиво:

— Мы, Александр Титыч, обязательно встретимся.

— Встретимся, конечно, — уверенно ответил он.

Лена опустила голову. Казалось, что в эту минуту она не знала, как упрятать свой взор, и делала вид, будто поспешно ищет что-то у себя на коленях.

Рождественский понял, с какой силой она сдерживает свое волнение.

— Мне пора, Лена, — решительно сказал он.

Лена встала и молча пошла впереди него, направляясь в сад.

Уже была полночь. Вблизи станицы, над вражеской обороной к северо-востоку взмывали к небу ракеты, изливавшие безжизненный бледный свет. Обняв ее за плечи, он мягко сказал:

— До свидания, Аленка.

— До свидания, — прошептала она. — Счастливого вам пути, Александр Титыч.

— Ну, пошли, Прохор.

— А я готов, — пошли.

На окраине станицы они встретились, наконец, с Рычковым. Тот уже давно не видел Рождественского и сразу рванулся к нему. Но Рождественский предупреждающе поднял руку: «Тсс!..» Молча двинулись в поле, темной полосой оставляя за собой след на поблекшей траве.

Каждый отдельный взрыв как бы повисал в воздухе и еще длился некоторое мгновение, пока его не поглощал следующий. Иногда Рождественскому чудилось, что из ночи смутно прорываются вопли. Временами грохот нарастал, позади взлетали огненные шары, вокруг искристых клубов вздрагивал воздух. Затихало — тогда отчетливей долетал раздражающий скрежет гусениц.

Северный берег Терека подступал к реке густым ольшаником. В лунном свете поблескивало глубокое отражение звезд в криничной воде. Таинственно шептались ветви деревьев, скорбно шуршала засохшая листва камышей. Ветер все явственней доносил ворчливый шумок. И наконец, открылась река. Вода будто стояла на месте, покрытая длинными черными тенями, а берег стремительно несся навстречу течению.

— Прохор, тебе время возвращаться, — сказал Рождественский.

— А вы бережком да потихоньку.

— Потихоньку, конечно, как говорят: тише едешь — дальше будешь. Ну, спасибо тебе, Прохор. Кончим войну — свидимся, надеюсь.

— Гитлер войну ведет, черт ему покрывало ткет — этому конец виден. Забегайте, трапится если. Ну, счастливо вам… счастливо вам, Александр Титыч, — ласково повторил Прохор.

— Берегите там наших разведчиков.

— Разведчиками-то мы будем. Их дело только передавать.

Некоторое время Рождественский с затаенным дыханием слушал говор реки. Темень в зарослях радовала и в то же время пугала. Черная полоса воды неуловимо сливалась с берегом, омертвевшим и тусклым.

Не произнося ни слова, Рождественский пробирался впереди Рычкова, а солдат, разводя путаницы молодых ольховых побегов, осторожно ступал по его следу. Они уже прошли километра три, но Рождественский все еще продолжал вслушиваться в малейший шорох. Они не могли представить расположения вражеской обороны. Сколько ни всматривались в чащу зарослей, различали лишь силуэты отдельных стволов, охваченных черным разливом ночи. Неожиданно лес расступился, — прямо перед ними, сквозь редкий кустарник, стала видна широкая гладь луга, покрытая низким осенним туманом. Левее в серебристом свете тускло поблескивало поле, а справа — мутной ржавчиной лоснилась длинная полоса Терека.

— Придется ползком, — склонившись к уху Рычкова, прошептал Рождественский. — Кажется, мы у самой линии фронта. Пистолет у тебя на боевом взводе?

Утвердительно кивнув головой, Рычков присел рядом с ним. Он хотел сказать ему что-то, но не успел приоткрыть рта, — совсем недалеко послышался тихий немецкий говор. Вражеских солдат не было видно — они скрывались в окопе. Рождественский первый рассмотрел в тумане холм взрытой земли. Дальше к реке луг покато спускался к отмели. «Вероятно, самый крайний пост правофлангового боевого охранения, — блеснула у Рождественского радостная догадка. — Пройдем!»

Но долго еще пришлось им лежать в холодной росистой траве, напряженно прислушиваясь к голосам, доносившимся из охранения. Притянув к себе Рычкова, Рождественский сказал чуть слышно:

— Их трое, кажется. Примечай — кого увидишь справа, а я буду бить по левофланговому. Среднего захватим живьем и вперед! Тут уж не зевай… ползем!

— Ползем, — шепотом ответил Рычков, стягивая на лоб козырек фуражки, опасаясь, что ее сорвет ветром, когда они бросятся бежать.

На полпути к вражескому окопу Рождественский остановился, мимолетное странное чувство на секунду овладело им. Он словно оставил позади что-то дорогое. Рождественский увидел, как в тумане шевельнулась человеческая фигура, высунувшаяся из окопа и обращенная спиной к разведчикам. Двое солдат полулежали, тоже вывалившись из окопа, и курили, пряча в рукавах вспышки от сигарет.