Рассвет пламенеет - Борис Беленков

Подполковник Василенко хотя и знал, что это не туча, а копоть от горящей нефти в Грозном, не ответил майору, не сказал, что немцы бомбили город. Он думал в эту минуту: «Представить не трудно, что там делается сейчас. Восемьдесят шесть самолетов сразу!..». Обернувшись к Беляеву, он с просил:

— Рождественский проснулся?

— Беседует с полковым комиссаром.

— А как самочувствие господина фон Эгерта?

— Не спал всю ночь напролет, спрятал физиономию в ладони, сидит, покачивается. Так и просидел до рассвета.

— Нервничает?

— Заметно.

— Это хорошо. Я пойду к полковому комиссару. Пленного туда приведите.

— Слушаюсь.

Капитана фон Эгерта совершенно покинула прежняя самоуверенность. Утратив спокойствие, всю ночь вспоминал он о своем детстве, проведенном в Дрездене, думал о жене и о сыне. Но сильнее всего волновало его приближение рассвета. «Плен или расстрел?». Люди, которые теперь окружали его, были замкнуты и молчаливы. За отсутствием каких-либо ясных мыслей, — охваченный страхом, утомленный, издерганный фон Эгерт закрыл глаза. Под согревающими лучами солнца он, наконец, уснул.

Потревоженный толчком, он не сразу проснулся. Ему показалось, что он мчится в поезде. Даже подумалось: еще успею проснуться до Дрездена. Но второй толчок часового вывел пленного из оцепенения. С испугом он уставился на солдата и после томительной паузы спросил:

— Меня… расстреляют?

— Будет зависеть от вашего поведения, — с усмешкой ответил часовой, отступив в сторону. — Вставайте!

— Большевики же расстреливают пленных?

— Ишь, напугали-то как тебя! — усмехнулся солдат. — Ну, вставай, чего мне с тобой… Пойдем.

Пленный повиновался. Его волнение возрастало по мере приближения к землянке. Часовой указал на траншею, покрытую дерном. Пленный спустился вниз, но сейчас же остановился. Сзади его подоткнули.

— Давай вперед! Чего оглядываешься?

Хватаясь растопыренными руками за стенки траншеи, фот Эгерт неуверенно шагнул раз, второй. Ему чудилось, что почва под ним колеблется. Он с тревогой думал: «Куда ведут?». Но вот перед ним заблестела бледная полоса света.

— Налево сворачивай, налево, — приказали сзади.

В глубине узкого прохода приоткрылся брезент. В глаза ударил свет. Придерживая край брезента, перед ним стоял тот русский бородач, который схватил его в кустах на берегу Терека.

— Доброе утро, — полушутливым тоном сказал бородач. Но русые его брови были сомкнуты. — Как отдыхалось?

Пленного ввели в обширную, освещенную лампой землянку. За столом сидели вчерашние знакомые: полковник в пенсне и плотный подполковник со Звездою Героя Советского Союза. Впервые пленный с необычайно ясностью осознал, что жизнь его целиком зависела от тех, кого он так ненавидел. Призывая мгновенную смерть, в то же время страшась ее, он подумал: «Приближается минута взглянуть в лицо неумолимому суду. А может быть, прав часовой, что многое зависит от моего поведения?». Пока его пристально и молча рассматривали, он стоял навытяжку, лихорадочно дрожа всем телом.

— Садитесь, капитан фон Эгерт, — предложил подполковник. — Я правильно называю ваш чин?

— Да.

— Из документов, из ваших писем к родным явствует — вы служили адъютантом у полковника Руммера?

— Да.

— Каким образом оказались вы на берегу Терека? Вы находились в обороне?

— Да.

— Адъютант командира ударной группы — и в обороне! Что-то не вяжется!

— Для этого есть причина.

— Не можете ли вы нам объяснить эту причину?

— В этом уже нет военной тайны.

— Тем лучше — прошу вас.

— Я отстранен от должности.

— Полковником Руммером?

— Нет.

— А кем же?

— Генералом Клейстом.

— И у Клейста были основания?

— Нет.

— Почему же полковник Руммер не защитил вас? Говорят, он человек решительный.

Пленный потупил взор.

— Да, решительный, верно.

— И все же?

— Полковник теперь не командует ударной группой.

— Вот как!

Пленный молчал.

— Вы, я думаю, не считаете это военной тайной? Чем сейчас занимается полковник Руммер?

— Командует батальоном смертников.

— Ого! — произнес Василенко. — А вы не скажете нам, какие причины были для «повышения» подобного рода?

— Какие причины? — почти прошептал пленный. — Причина одна — нефть! — На его губах мелькнула насмешливая улыбка. — На войне удача непостоянна. Она переходит из рук в руки, как девка из дешевенького кабачка…

— А подробней вы не могли бы рассказать?

Наморщив лоб, пленный обвел рассеянным взором углы землянки, но задержал его только на Рождественском.

Рождественский сидел в неосвещенном уголке фон Эгерт видел его впалые глаза, заострившийся нос, высокий лоб. Вглядываясь, он словно хотел прочитать настроение этого русского.

Тяжело вздохнув, фон Эгерт безнадежно махнул рукой и сказал безразличным тоном:

— Мне все равно. Там или здесь, все равно — смерть! Ну, что же, покой и забвение. А следовательно, и конец никчемности ощущений. Я расскажу. На земле существуют две Германии. Одну вы знаете, ее открыл Гитлер, вторую, старую Германию, представляют умеренные, как старик Руммер. Кто из них прав? Я думаю, все правы, но каждый по-своему. — Пленный на миг закрыл глаза. Он все еще продолжал пошатываться. — Да, кто прав, покажет будущее, — сказал он после раздумья. — Вы можете меня расстрелять, но не считайте, что я откровенен под влиянием страха. Я остался самим собою: открыто я не примкнул ни к первым, ни ко вторым. Я остался солдатом. Позвольте начать с конца?

— Как вам угодно, — ответил Василенко, взглянув на Киреева. Тот сидел неподвижно и, казалось, подремывал. Однако в действительности он ловил каждое слово пленного. — Садитесь, садитесь, господин фон Эгерт. Мы же не судим вас.

— Но что же это? — спросил пленный. — Допрос?

— Беседа начистоту. Садитесь.

— Благодарю.

— Вы курите? — предложил Василенко и придвинул к нему папиросы. — Прошу. И выкиньте из головы мысль о расстреле. Вы для нас пленный, а пленных у нас не расстреливают.

Фон Эгерт испытующе посмотрел в лицо Василенко. Закурил, немного успокоенный, заговорил более свободно, чем прежде:

— Полковник Руммер командовал ударной группой. Было задание молниеносно овладеть Малгобеком. Там нефть. Мы овладели развалинами. Промыслы сгорели. В Майкопе провал, в Малгобеке провал. Клейст вызвал полковника для объяснений. Старик предвидел многое и очень желал избежать встречи с командующим. Между прочим, полковник Руммер старый друг генерала Клейста, и все же он избегал встречи со своим опасным другом.

— Итак? — произнес Василенко, видя, что пленный, затянувшись табачным дымом, задумался и медлит. — Мы вас слушаем.

— Итак, — продолжал фон Эгерт, не затрудняясь в подборе русских слов. — Я буду говорить о бесславном закате полковника Руммера.

Рождественский придвинулся ближе. В уголке, примостившись на ящике, сидела девушка, взявшаяся невесть откуда, и, поскрипывая пером самопишущей ручки, стенографировала допрос.

* * *

Генерал-полковник фон Клейст созывал совещание командиров соединений и командиров некоторых отдельных частей, наступавших на Малгобек.

Со своим адъютантом, капитаном, фон Эгертом, прибыл на самолете и полковник Руммер. Он был бледноват; дряблые старческие щеки его подергивались от раздражения. Предчувствие не обманывало его: он будет вынужден дать резкий ответ командующему.

Комната, в которой Клейст созывал своих доверенных, была погружена в полутьму. Руммер со своим адъютантом явился одним из первых. Он уселся у единственного незанавешенного окна и, глядя на сад, глубоко задумался. Когда вошел генерал Макензен, полковник встал и сделал несколько шагов навстречу. Хотя одутловатое лицо генерала не выражало радости, все же разговор он начал в мягких тонах.

— Мне рассказывали о ваших доблестных подвигах, господин полковник, — сказал Макензен. — Вы оказались в числе тех, кто после проигранного сражения продолжает сражаться. Это уже кое-что значит!

— Благодарю вас, — ощутив укол, но не склоняя головы, ответил Руммер. — Позвольте и мне комплимент на ваш счет?

— Буду признателен!

— Должен сознаться, я наблюдал, как ваши танки, точно стихийное скопище, бесцельно блуждали по степи.

— Однако, господин полковник, вам не кажется, что вы имели слабость щадить свою пехоту гораздо больше, чем мои танки?

— Нет, мне это не кажется! — воскликнул Руммерт. — Прискорбно, однако, что некоторые считают пехоту разменной монетой, мой генерал.

Генерал Макензен и сам был раздражен; он не рассчитывал, что Клейст оставит его в тени. Теперь он отвел полковника в угол комнаты и там с заметным усилием продолжал примирительно: