Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— Ложись! — скомандовал он.

Они уже отползли за песчаный гребень.

Вгоняя в ствол пистолета патрон, Рождественский быстро приказал Лене:

— Пистолет зарядите. Возможно, нас уже заметили. Отходите в бурьяны!

— Александр Титыч, — запротестовала Лена, — я останусь с вами!

— Приказываю!

— Лена бросилась низиной в глубину бурунов.

Глядя вслед бегущей девушке, он тоскливо подумал: «Если бы она успела!» Шли томительные минуты. Он достал две гранаты и положил их рядом. Снял картуз и немного приподнял голову. Всадники приближались шагом, без всяких признаков возбуждения.

«Неужели не заметили?» — подумал Рождественский, вглядываясь в фигуру последнего конника, полунагнувшегося к луке седла, ехавшего на рыжей вислоухой лошади. Рождественский узнал его сразу. Конники проехали, изредка переговариваясь, но поступь и пофыркивание лошадей заглушали слова. Скоро все стихло, всадники скрылись в желтых лабиринтах песков.

— А знаешь, Лена, — сказал Рождественский, когда они снова сошлись вместе, — угадай-ка, кто был пятым верховым?

— Но я же их не видела, как я могу…

— Это был Парфенов, Лена.

— С ними вместе?! — вскрикнула девушка.

— Выходит так, что вместе. Но в какой он роли теперь? Тут его никто не знает, вероятно, открыто служит врагу, проводником он у них, что ли? Вот тебе и неуловимый «партизан»!

* * *

На этой дороге до вечера никто им больше не встретился, — заночевали. Спали по очереди. Лена настояла, чтобы Рождественский ложился первый. Спал он беспокойно и чутко, просыпался часто.

В таком сне провел больше трех часов. Наконец наступила очередь Лены. Усевшись на камень, Рождественский полусонными еще глазами стал оглядывать местность вокруг. Спросонок ему казалось, что невдалеке торчат из земли какие-то причудливые камни. Вдруг он вздрогнул, рука его интуитивно потянулась к карману за пистолетом. Ему почудилось, что один из этих сереющих предметов колыхнулся. В следующую минуту мелькнули и исчезли два огонька…

— Вы что-то слышите? — полушепотом, тревожно спросила Лена. — Или заметили что-нибудь?.. Александр Титович!..

— Вон, посмотри! Это волк.

У Лены сердце так часто застучало, что ей показалось, — вот сейчас оно разорвется. Но также достала пистолет и стала ждать, что прикажет делать Рождественский.

Теперь, ода вслушиваясь и вглядываясь в мрак, они различили тени и огоньки и в другой стороне. Но ближайший к ним зверь продолжал стоять, опустив лобастую морду, совершенно неподвижно. Рождественский поднялся. Волк взвизгнул и со злобным урчанием бросился к дороге, поджимая хвост.

— Успокойся, Аленка, — взяв в свою ладонь руку Лены, сказал Рождественский. — Волкам и барана хватит. Вот только они найдут его, тогда им сразу станет не до нас.

И действительно, как будто в подтверждение его слов, от дороги скоро донеслось злобное рычание двух или трех волков.

— Ну вот, слышишь, как зарычали друг на друга? Не желают делить добычи. Теперь уж им не до нас…

Рычание, правда, быстро прекратилось, лишь слышался жалобный визг молодого волчонка, все отдаляющийся и отдаляющийся.

— Будто его кто-то бьет! — удивилась девушка.

— Да нет, не то, — объяснил Рождественский. — Одному из старых волков, по-видимому, удалось взвалить барана себе на спину. Вот тогда они все гурьбой и дали драпака подальше от дороги. А молодой волчонок вслед за ними, скуля от голода…

— Так ведь баран же килограммов пятьдесят! — удивилась Лена. — Как же это — такую тяжесть?..

— Волки — звери сильные, упрут и такого… Однако почему это не возвращаются пастухи? Они кое-что должны бы увидеть, когда будут свой табун сдавать немцам.

XXXV

Прошло долгое время, более половины ночи, а пастухи не возвращались. «Неужели они заночевали в Ачикулаке?» — спрашивал себя Рождественский, всматриваясь в дорогу.

В угрюмой степи светало. В провалах между песчаными холмами засеребрился туман. Соседние вершины напоминали островки, проступавшие из серой мглы. Точно огромные кочки из зыбкой топи.

Пастухов все не было.

Рождественский сидел на пригорке, вслушиваясь в тишину. Он думал о своем батальоне, о товарищах. Где-то позади его стрелковая дивизия билась с врагом, оттесняя его к Алпатову, к Ищерской, к Моздоку. А вот он все бродит в степи, вокруг одной и той же загадки. Не довольно ли этих скитаний? Но каково назначение этой армии в миниатюре?

Разбудив Лену, он сказал себе решительно:

— Я должен побывать а Ачикулаке.

— Александр Титыч… а если попадетесь? Что же мне делать?

— Доложить нашему командованию обо всем, что мы узнали.

— Не разыскивая вас… выходить одной?

— Да. И не теряя времени.

Покраснев, Лена сказала:

— Совершенно не ориентируюсь, в каком направлении отсюда выходить.

Рождественский в раздумье посмотрел на девушку. Ему не хотелось подвергать ее опасности. Однако меньший ли это риск оставлять ее одну в этих песках?

— Хорошо! — неожиданно согласился он. — Значит, вместе…

Они весь день увязали в песках вокруг Ачикулака, издали стараясь определить, где можно пройти в селение.

Наступил вечер.

На огороде сидели в канаве больше часу. Вокруг стояла глубокая тишина. Ни выстрела, ни лая собак, ни человеческого голоса. Со двора доносился дым горевшего кизяка.

— Тебе надо остаться здесь, — сказал Рождественский. — Я пока что один. Прошу — терпение и терпение…

Лена молча кивнула головой.

У серой каменной стены Рождественский остановился.

Откуда-то доносилось тяжелое пыхтение коровы. Где-то в доме плакал ребенок. Луч прожектора проплыл над сонной степью, разрывая мрак. «Место посадки указывают», — догадался Рождественский, услышав отдаленный гул в небе. На улице было тихо, мертвенно-пусто и тихо. Он подошел к стене, исследуя ее, — нельзя ли взобраться? Из ее древнего тела местами повыпадали камни и образовались уступы.

«Такие стены, — подумал Рождественский, — строили жители степи, наверное, еще во время набегов абреков». Уцепившись за выступ, он подтянулся на руках. Перед ним в лунном свете серела истоптанная песчаная улица, бесформенная и широкая. Напротив — колодец. Глаза Рождественского с жадностью впились в бадью с журавлем, поднятую высоко над землей. Он перебросил сначала одну, потом вторую ногу, придерживаясь за ребристые верхние камни. Но вблизи послышались шаги, и Рождественский хотел подняться, чтобы перевалиться через стену обратно, однако было поздно. Негромкий насмешливый голос спросил из темноты:

— Имеете желание спрыгнуть?

Чьи-то руки коснулись его сапог.

— Дуй, я придержу малость.

Быстро овладев собой, Рождественский спрыгнул на пыльную дорогу. На расстоянии шага незнакомый человек вглядывался в его лицо.

— Не лишне бы уйти отсюда, ей-богу! — посоветовал он.

Рождественский молча повиновался. Они неторопливо пошли во двор. Под навесом хозяин чиркнул спичкой. Пламя осветило его обветренное лицо с молодой курчавой бородкой.

— Вижу ж, не здешний? — спросил хозяин.

Переступая с ноги на ногу, Рождественский ответил:

— В терские края пробираюсь. Без воды, а в степи жарынь, как в лето. Во рту уже нет слюны, одна песчаная пыль. И харч закончился, умаялся совсем.

Не сказав ни слова, хозяин ушел в дом.

Рождественский прошелся под навесом и вернулся обратно. «Усталому человек не подходит расхаживать», — подумал он. Присел на край арбы с душистым сеном и, подняв голову, стал пристально вглядываться темный провал двери, где скрылся хозяин. Где-то в темноте шумно вздохнула корова. Но вот по скрипящим сходням во двор торопливо вбежал хозяин, неся в одной руке хлеб, в другой крынку с молоком.

— Подкрепитесь, — сказал он.

— Спасибочко, ой спасибочко, — обрадовался Рождественский. — За дорогу холодного молочка не довелось отпробовать.

— И дорогу ж избрали. Огородами да через стену?!

— Что делать! Опасно лезть на рожон…

— Оно так. У нас, и правда, нету возможности человеку пройти дорогой. Что и говорить про чужого? К примеру, имеем скотину. В поле выгнать нельзя. Сено лежит в степи, но достань-ка его. Ни взад, ни вперед движения нету. Труба, ей-богу, труба!

Добродушный тон хозяина все же настораживал Рождественского.

— Немцы лютуют, али кто — может, румыны? — спросил он, разжевывая хлеб, стараясь не обнаружить своего жгучего любопытства.

— Кажись, нету румынов, — задумчиво сказал хозяин, — черт-те что за люди. Черны. Большей частью молчком, посапывают сами себе под нос. Такой завели порядок, хату чью ежели займут, семью из дома вон. Ку-уда там! Не подходи к своему двору.

— Черны? Да что же они, аль не немцы? Те же боле рыжи, иные — русы.