Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Меню было скудное. Суп и мясо не внушали доверия, а салатов и овощей было слишком мало. Прокофьеву обеспечили все удобства, в то время как в других комнатах, рассчитанных на одного, жили по трое взрослых. Вокруг бегали дети, за которыми никто не присматривал. В письмах к Лине Сергей хвалил творог, молоко и ягоды, которые покупал у уборщицы. Он уверял Лину, что в сентябре, когда она приедет с детьми, основной поток отдыхающих схлынет. Сергей хвалил только что отремонтированную баню и сообщил, что познакомился с двумя аккомпаниаторами, которые будут рады работать с Линой.

Работа над «Ромео и Джульеттой» двигалась быстро. Сергей одновременно работал над третьим из четырех актов балета, скрипичным концертом, циклом фортепианных пьес для детей и олимпийским маршем для советских спортсменов. Сергей и сам не ожидал такого прилива вдохновения. Каждый день его муза находила композитора сидящим за роялем фирмы Bluthner в бревенчатом домике на краю леса с окнами, выходившими на реку. Среди соседей, помимо Мутных и артистов Большого театра, был Дмитрий Шостакович – ведущий советский композитор, виртуоз в смешении легких и высоких музыкальных стилей, а также блестящий музыкальный сатирик. У него было три пропагандистские симфонии и три балета на темы, позаимствованные из заголовков советских газет. Дерзкая смелость музыкального языка двух законченных опер, «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда» – обе на весьма зловещие сюжеты – была сравнима со смелым музыкальным языком Рихарда Штрауса. У Шостаковича, возможно, не было мелодического дара Прокофьева, но он имел еще более богатое воображение, и ему было свойственно исключительное художественное своеобразие. Он пользовался большим влиянием, но Сергей не видел в нем соперника, поскольку они были из абсолютно разных миров и использовали разные творческие приемы – по крайней мере, в то время. По сравнению с 28-летним Шостаковичем, бунтарем, который инсценировал симфонии и экранизировал оперы, 44-летний Прокофьев был пленником традиций. В Поленове о работе они не говорили, зато вместе играли в волейбол.

Лина осталась в Париже с матерью и детьми. Продлила срок действия вида на жительство во Франции, carte d’identite; занималась поисками недорогой квартиры для матери, куда Прокофьевы могли бы приезжать после переезда в Москву; продала последнюю машину Сергея («шевроле»); расторгла арендный договор на гараж; заплатила все налоги. Она устала от друзей и знакомых, которые в то лето остались в городе и вели разговоры исключительно об ослабленной экономике и политической нестабильности. Дома действовали на нервы постоянные смены настроений матери. Лина осталась без духовного наставника, поскольку Аммонс уехал на лето в Лугано. Кроме того, переезд в Голливуд педагога и аккомпаниатора лишил ее возможности готовиться к обещанным выступлениям в Москве. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что Лину опять подвело здоровье. У нее постоянно закладывало уши и нос, и врач решил, что дело в воспаленных гландах и нездоровом питании. Он рекомендовал небольшую операцию, за которой следовал длительный восстановительный период. Лина подумала, но в итоге отказалась.

Лина волновалась, что Сергей до сих пор не объяснил, как добраться до Поленова. Если она отправится, как планировала, со «знакомыми знакомых» пароходом по Балтийскому морю, как попасть из Ленинграда в Москву?[280] Сможет ли Сергей договориться относительно отдельного купе в поезде для нее и детей? И как доехать из Москвы до Тарусы, расположенной на противоположном от Поленова берегу Оки? Вместо того чтобы прислать подробные инструкции, Сергей сообщил, что отправляется в очередное турне – на этот раз на Кавказ, в Баку и Тбилиси.

«Не могу выразить, как мне одиноко без тебя, – написала Лина Сергею 25 июля 1935 года, и по-русски, и по-английски. – Не могу выразить, как хочу видеть тебя»[281]. По крайней мере, на этот раз ее мольбы были услышаны. Спустя два дня Сергей написал подробное письмо, содержавшее необходимую информацию, с вариантами проезда в СССР и через Финляндию, и через Польшу, с фамилиями и координатами тех, кто сможет в случае необходимости оказать помощь. Он посоветовал поехать в Москву поездом. Святослав, которому в то время было 11 лет, запомнил, как они с семилетним братом дрались подушками и играли в прятки в пустом вагоне первого класса. Затем Лина должна была отправиться в Большой театр, к администратору, за путевкой в Поленово. Она должна настоять, чтобы в Тарусу ее отвезли на легковой машине, а не на автобусе или грузовике.

Прежде чем заняться упаковкой вещей, Лина посетила последний прием в советском посольстве в Париже. Среди гостей супругов Потемкиных были режиссер Таиров, актриса Алиса Коонен (ведущая актриса Таирова и его жена), а также писатель и журналист Илья Эренбург. Все они давно и настойчиво уговаривали Прокофьевых переехать в Советский Союз. Лина уехала 31 июля, взяв с собой оперные арии, которые планировала исполнить на радио в Москве. Она также взяла оркестровую версию «Гадкого утенка». Когда Лина с детьми приехали в Поленово, им удалось побыть вместе с Сергеем всего три дня, прежде чем он уехал на трехнедельные гастроли на Кавказ. Лина, конечно, была разочарована; они не виделись три месяца, а теперь, приехав в Россию, она опять осталась одна. В телеграмме, отправленной мужу в Баку, Лина жаловалась: «Баня – как тюрьма. Дети не слушаются. Измучилась. Целую. Возвращайся скорее»[282].

Продержавшись в Поленове все лето, Лина осталась в России до самой зимы, рассчитывая, что ее пригласят выступать на радио. В конце октября в соответствии с гастрольным графиком Сергей поехал с детьми в Париж, а Лина поселилась в гостинице «Националь», расположенной в центре Москвы, и окунулась в водоворот советской жизни. Она написала Сергею, какие песни и когда будет петь по радио; первое выступление должно было состояться спустя месяц после ее 38-го дня рождения. 21 ноября в 20:20 народные песни в ее исполнении должна была транслировать радиостанция имени Коминтерна, одна из самых мощных и совершенных в мире. 30 ноября в 12:15 Лина должна была исполнять киргизские мелодии без текста. Этого она и боялась. Лина отказывалась, заявляя, что это недостаточно серьезная музыка – ниже ее голосовых возможностей, – но у нее не было выбора. Руководство Всесоюзного радиокомитета ожидало, что она исполнит популярные народные песни, которые диктовало время, и тем самым покажет, что элегантная светская львица из Парижа может быть настоящей коммунисткой.

И в довершение всего программа, с которой она хотела выступить 23 ноября (трансляция должна была вестись через другую, менее мощную радиостанцию), подверглась уничижительной критике. Лина узнала, что выбранный ею репертуар, включавший арии из оперы Вагнера «Лоэнгрин» и «Турандот» Пуччини, был признан неинтересным – вернее, невыносимо скучным. Она предложила сделать программу более живой и яркой. Вагнера можно убрать, а Пуччини исполнить между ариями Мануэля де Фальи (композитора с ее испанской «родины») и Габриэля Форе. Нашлось место и для «Росянки» Стравинского. В преддверии выступлений на радио Лина дала частный концерт, выступив с отрывками из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро» и мистерии Дебюсси «Мученичество святого Себастьяна». Последняя, сообщила она Сергею, «имела огромный успех у дам»[283].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});