Бразилья - Йен Макдональд

– Привет, Сестинью, – мистер Персик предлагает Эдсону большой ароматный косяк.

– Я же просил не называть меня так, – бурчит он, но все равно затягивается, чувствуя, как дым вырисовывает спирали под куполом черепа.

Мистер Персик забирает сигарету, делает затяжку в свою очередь и обнимает Эдсона за талию. Затем поднимает самокрутку и рассматривает ее, словно священную синсемилью[204].

– Только это и удерживает меня, чтобы не выбежать вон из тех ворот и не сесть в первый самолет до Майами, – говорит мистер Персик, глядя на колечки дыма.

– Майами?

– У всех есть свои убежища. Своя Шангри-ла. Знаешь, пока все это только абстракция – вселенных больше, чем звезд на небе, больше, чем атомов в нашем мире, – я могу с этим жить. Числа, гипотезы, уютные интеллектуальные развлечения. Как арифметические действия с бесконечно большими числами, ужасающая по сути концепция, но в итоге всего лишь абстракция. Игры разума. Но она не узнала меня, Сестинью.

Эдсон пропускает прозвище мимо ушей.

– Она не узнала меня. А должна была, ведь я такой же… как там. Господи Иисусе, в какие словесные игры мы играем. Квантовая теория, квантовые компьютеры, квантовые-шмантовые, на таком уровне нужен только междисциплинарный подход. Но она меня не узнала. Меня там не было. Может, я умер, или в тюрьме, или не стал физиком, а может, меня никогда не существовало – Карлиньуса Фараха Барузу де Алваранга. Но я знаю. Я в Майами. Я мог бы уехать. Двадцать лет назад. Они бы приняли меня с распростертыми объятиями. Симпатичные кубинские мальчики с глазами, как у оленят, и грязными связями с мафией. Но папе тогда пришлось бы перебраться в дом престарелых, а этого я не мог допустить. Оставить его. Оставить одного с незнакомцами. И я отклонил предложение. Он прожил еще три года и, думаю, был счастлив до самого конца. А потом я постарел, врос в местную жизнь. Испугался. А он, в том мире, уехал. И живет так, как мог жить я. Как должен был жить я.

Всхлипывания и слезы мистера Персика исчезают раньше, чем набирают силу.

Эдсон мягко говорит:

– Помню, ты мне как-то раз рассказывал, что все предопределено от начала и до конца, типа вселенная – это монолит, который сделан из пространства и времени, а мы лишь мечтаем, что обладаем свободной волей.

– Ты меня как-то не особо сейчас приободрил.

– Я лишь пытаюсь сказать, что ты ничего не мог изменить.

Косяк догорает, превращаясь в темный окурок. Эдсон тушит его подошвой шлепанцев.

– Сестинью… Эдсон. Думаю, ты мне сегодня очень нужен.

– Мне казалось, мы обо всем договорились.

– Знаю, но. разве это что-то значит для тебя – ведь там сейчас не она?

Эдсон любит эту старую сволочь и пошел бы на все ради него – без игр, без ботинок и костюмов, без масок, притворился бы грязным кубинским маландру, притворился бы кем угодно, чтобы мистер Персик мысленно отправился в Майами. Но все же это что-то значит. Мистер Персик все понимает по телу Эдсона и говорит:

– Что ж, похоже, не судьба и в этой вселенной тоже.

* * *

В ретротрусиках «Привет, Китти» Фиа плавает на спине взад-вперед в бассейне. Из тени на веранде Эдсон наблюдает, как из залитой солнцем воды выныривает ее плоская мальчишеская грудь. Он прислушивается, нет ли возбуждения, желания, напряжения члена. Любопытство, свойственное любому самцу. Не более.

– Эй, – она держится на плаву, по ее лицу бегут солнечные зайчики от ряби на воде. – Подай мне полотенце.

Фиа вылезает из бассейна, накидывает ткань на лежак из красного дерева и ложится сверху. Соски торчком и маленький розовый бантик на трусах.

– Впервые за несколько недель я чувствую себя чистой, – заявляет Фиа. – Он ведь тебе не дядя, да? Я нашла ваши вещички. Не могла уснуть и решила разнюхать, что тут к чему. Иногда не могу устоять. Нашла ваши костюмы и всякие штуковины. Они очень… гламурные.

– Я велел ему все надежно запереть.

– Зачем? Если между вами что-то есть, я не возражаю. От меня прятаться не нужно. С чего ты решил, что я буду против? Она знала? А, понятно. Она не знала.

– Ты – не она. Я знаю. Но ты не против?

– Я… Нет. Может. Я не знаю. Меня беспокоит то, что ты от нее все скрывал.

– Но ты же сама сказала…

– Знаю, знаю. Не жди, что я буду последовательной. Что вы делаете со всеми этими штуковинами?

– У нас супергероический секс.

Ее глаза расширяются от удивления.

– Типа Бэтмена и Робина? Круто. Но что вы конкретно делаете?

– А тебе-то какая разница?

– Люблю совать нос в чужие дела. Из-за этого у меня уже неприятности.

– Мы переодеваемся. Играем. Иногда притворяемся, что деремся, ну типа битв. – Произнеся это вслух, выдав свой секрет, Эдсон испытывает жгучий стыд. – Но большую часть времени просто разговариваем.

– Пытаюсь представить Карлиньуса в одном из этих костюмов…

– Не смейся над ним, – говорит Эдсон. – И я зову его мистером Персиком. Когда мы познакомились, он угостил меня персиками за то, что я приглядел за его автомобилем, поскольку не было мелких денег. Он наблюдал, как я ем их. Сок стекал по подбородку. Мне было тринадцать. Ты, наверное, думаешь, как это ужасно. У тебя, скорее всего, по этому поводу есть здравая мысль, как у всех образованных умников из среднего класса. Но он очень робел и был ко мне добр. Он зовет меня Сестинью.

От напряжения в его голосе Фии становится неловко, она вдруг отчетливо понимает, что лежит с голой грудью в чужой вселенной. Это их первый спор. Мотоцикл проезжает мимо ворот. Эдсон замечает его, с нежностью вспоминает свою убитую «Ямаху». Через несколько секунд тот же мотоцикл едет опять, но уже в противоположном направлении. Причем медленно, очень медленно. Эдсон чувствует, как у него расширяются глаза. Смотрит наверх. Наблюдательный дрон с жужжанием пролетает над новым жилым комплексом, но не слишком ли долго задерживается на повороте? Эдсон был так осторожен, когда ездил в город, но всегда могли встретиться камеры, которые он упустил или которые недавно установили, глазок на грузовике, автобусе, футболке, или даже пара айшэдов, всплывшая после кражи, или нападения, или еще чего-то, что заставило полицию порыться в их памяти. Паранойя внутри паранойи. Но все параноики в огромном Сан-Паулу.

Он говорит:

– Сколько ты уже тут находишься?

– Три дня, – отвечает Фиа, – А почему ты спрашиваешь?

– Вы обсуждали эту физику.

– Информационную теорию.

– Да по фиг. Я хочу спросить, ты уже нашла дорогу обратно?

– В смысле?

– Ты сказала, мол, это билет в один конец, обратного пути нет.

– Ну, квантовый компьютер размером с университет Сан-Паулу мог бы помочь. А почему ты интересуешься?

– Думаю, они нас ищут. – Услышав его слова, Фиа резко садится. Привет, Китти. – На самом деле, подозреваю, они уже в курсе, где мы. Тут небезопасно. Я могу обеспечить тебе безопасность, но есть одна проблема. Это будет стоить целую кучу денег.

* * *

Стоя с голым задом на псевдонимейеровской мозаике у зеленого-презеленого бассейна, Эдсон держит в одной руке полотенце и спрашивает солдаду:

– Куда мне?

Они с ворчанием провожают его в живописную сауну в дальнем конце спа. Оба Сидаде в курсе, что Главарь смертельно боится возраста и смерти и активно борется со старостью. Никто в двух городах не ожидал, что он проживет так долго, но он поселил китайских врачей и устроил дзенские термальные источники прямо в пузаде на вершине холма. Тепло поддерживает какое-то электроакустическое поле. Главарь жестом приглашает Эдсона сесть рядом с ним на деревянную скамью. Вокруг его солдаду, такие же голые, как и он, на горячей древесине в пределах досягаемости оружия. Команда Серферов, как они себя называют. У них такие же мускулы, как у серферов, а на груди и животе гордо выделяются завитки рубцов, которые они нанесли себе сами и бережно натирали пеплом во время ритуала скарификации. Эдсон сидит настороженно, помня о своих бритых гениталиях и не зная, что предписывает этикет, если тебя застукали, когда ты смотришь на член наркобарона.

– Сынок, у тебя все в порядке?

У Главаря такая же сложная сеть имен, как и структура его корпорации. В Нижним городе, где его слово – закон, он известен как сеньор Амарала, а в Верхнем – как Эуклидис. Полное имя знает только священник, который его крестил. Слои и пирамиды: босс массивен, валики жира суживаются к лысой голове, побритой так же чисто, как яйца Эдсона.

– А дона как себя чувствует в такую погоду?

Когда Андерсон погиб, Главарь Эуклидис отправил цветы и соболезнования вместе с изображением Богоматери Утешения. Он считает себя всезнающим, как Ангелы Постоянного Надзора, но понятия не имеет, что дона Ортенсе порвала карточку в безлунную ночь и выкинула цветы в зловонную канализацию Сидаде-де-Лус, забитую бутылками из-под гуараны и мертвыми поросятами.

– Я так понимаю, в последнее время ты сильно расстраиваешь маму, Эдсон.