Рыбья кровь - Евгений Таганов

Наутро Дарник вновь попытался разговаривать с толокцами, но результат получился такой же, что и накануне. Упрямые смерды не хотели вступать ни в какие переговоры и даже за дирхемы отказались продать овса и горячую похлебку для людей. Но если ночной отказ можно было принять за простой страх перед незнакомыми вооруженными людьми, то при свете дня это обернулось грубейшим нарушением всех законов гостеприимства. Повернув сани, дарникцы покатили восвояси, делая по дороге зарубки на деревьях.

Вернувшись в Липов, Рыбья Кровь немного отдохнул, а затем с двумя ватагами и двумя камнеметами вновь направился к Толоке. С собой захватили запасных лошадей, поэтому путь преодолели еще быстрей и легче. Первоначально воевода намеревался предать Толоку огню и мечу, но по дороге передумал. Велел бойникам мечи заменить простыми палками и факелы применять только для освещения, а не для поджога. Действовали как на боевом занятии, сани с камнеметами, описав дугу, замерли в полусотне шагов от частокола. Три залпа каменными репами – и разбитые ворота широко распахнулись. Тридцать конников ворвались внутрь, раздавая щедрые палочные удары направо и налево. Несколько толокцев попытались оказать сопротивление, но дарникцы на каждого из них нападали вдвоем-втроем и загоняли оборонщиков назад, в дома, или просто накидывали арканы и связывали. Потом всех жителей согнали в несколько домов, а сами с удобством расположились на ночлег в их лучших жилищах. Проведя взаперти бессонную ночь, толокцы значительно присмирели. Дарник же окончательно сменил гнев на милость. Собрав на сходном месте всех мужчин, обратился к ним с короткой речью:

– За то, что обрекли постучавшихся к вам путников на гибель от холода, будете впредь моими данниками.

– Но мы платим подати остёрскому князю, – возразил староста Толоки, толстый седой старик по имени Грызь. – Договорись сначала с ним.

Воевода чуть призадумался.

– Ну что ж, тогда поступим по-другому. Десять моих бойников останутся у вас до лета на постое. Будете их, как должно, кормить и обхаживать. А чтобы вам было легче прокормить их, взамен мы заберем у вас пятнадцать ваших парней.

В качестве заложников Дарник отобрал по одному подростку от каждого семейства. Как ни умоляли его отцы и матери, был непреклонен. Возникла, правда, некоторая заминка с теми, кто должен был здесь остаться. Никто не рвался остаться во враждебном селище. Пришлось воеводе самому назначать нужных людей.

– А что мы здесь будем делать? – спросил десятский.

– Рубите просеку в сторону Липова и готовьте бревна для большого дворища. Через десять дней вас сменят.

Вместе со сменой сторожей Дарник еще дважды до весны сам наведывался в Толоку, чтобы, переночевав в тепле, разведать путь дальше на восток. От Толоки до Остёра существовала уже дорога, с селищами через каждые двадцать – тридцать верст. Слух о суровых липовцах бежал впереди дарникской разведки, и всюду их встречали вполне гостеприимно. Не доехав в первый раз до Остёра полсотни верст, Дарник в следующий рейд взял с собой десять остёрских пленниц, из тех, что не захотели оставаться в Липове. Благодаря этому он появился в столице восточного княжества не как каратель Толоки, а как победитель арсов.

В Остёре, несмотря на зимнюю пору, шло большое строительство. Осенью по недосмотру в городе случился пожар, из-за которого выгорела половина дворищ, и теперь здесь вовсю возводились на смену деревянным каменные дома. Быстрота, с какой шло строительство, объяснялась просто – те горожане, которые успевали построить свои дома до весны, на пять лет освобождались от всех видов податей.

Князь Остёра Вулич пожелал увидеть липовского воеводу и принял его, словно посла соседней державы, с обильной трапезой и переговорами в приемном зале своего дворца. Впрочем, по-восточному пышные одежды князя и его тиунов-управляющих и роскошное убранство зала мало тронули Дарника – все это было слишком крикливо и нескромно. Не преминул он отметить, что свинцовые рамы со стеклами во дворце ничем не лучше его рам на войсковом дворище.

Во время трапезы князь невзначай обмолвился несколькими фразами на ромейском языке со своими тиунами, на что Рыбья Кровь учтиво заметил, что все понимает и не хочет услышать то, что ему не предназначается. Его слова произвели благоприятное впечатление на присутствовавших, и князь Вулич даже пригласил побеседовать такого достойного юношу наедине. Благосклонно выслушав намерение Дарника проложить от Корояка до Остёра наземный путь, он предложил воеводе свою помощь в окончательном уничтожении Арса. Дарник мягко возразил:

– Если полностью уничтожить Арс, окрестные жители перестанут надеяться на мою защиту и получать с них подати будет гораздо трудней.

Вулич, весело рассмеявшись, согласился с этим и спросил, не хочет ли Дарник вступить с ватагой в его, остёрскую дружину, дескать, здесь, на востоке, гораздо больше возможностей проявить себя, чем в лесной глуши.

– Когда я кому-нибудь подчиняюсь, от меня очень мало толку, а когда действую сам – все получается гораздо лучше, – ответил гость и первым решил пожаловаться на Толоку: мол, из-за своего упрямства и темноты они будут всячески мешать купеческим караванам из Корояка. Еще, чего доброго, захотят назначать торговые пошлины, которые сподручней брать с купцов здесь, в Остёре.

Прекрасно поняв, куда клонит молодой гость, князь после некоторого раздумья приказал выдать Дарнику грамоту на двухлетний сбор податей с Толоки.

На обратном пути в Липов толочцам зачитали полученную от князя грамоту. Они выслушали ее с покорным молчанием. Зато смена дарникских сторожей вздохнула с заметным облегчением – теперь они находились в селище на законных основаниях.

Два дня, проведенных в Остёре, дали Дарнику возможность как следует присмотреться к разноплеменным княжеским гридям и воочию убедиться в достоинствах и недостатках наемного воинства. В одиночку каждый гридь вел себя достаточно незаметно, зато, когда они собирались группами, вид имели высокомерный и воинственный. В Корояке все было наоборот: одиночки могли заноситься как угодно, а группой гриди вели себя весьма сдержанно, словно стесняясь друг перед другом показывать себя перед безоружными людьми более смелыми, чем на ратном поле. Еще выяснилось, что при всей своей дерзости остёрские молодцы очень не любят связываться с теми, кто может дать должный отпор. Это и понятно – участь покалеченного, никому не нужного чужестранца была намного печальней участи тех, кто имел рядом большую родню. В то же время отчужденное, неприязненное отношение местных жителей гораздо крепче короякских собратьев привязывало их к своему князю.

Между тем Фемел, который и в самом деле все больше походил на главного советника воеводы, с успехом вливал в Маланкиного сына новую порцию больших сомнений. Как-то Дарник принялся подшучивать над Романией, говоря, что за свое отношение с рабами она еще тысячу лет не оправдается никакими молитвами и праведной жизнью. Ромей был невозмутим:

– Неужели ты думаешь, что ваше словенское рабство хоть чуть-чуть лучше нашего?

– Да уж своих рабов мы на крестах не распинаем, – козырнул знанием ромейской истории Рыбья Кровь.

– Во-первых, это было очень давно, во-вторых, сильное внешнее рабство дает свободным людям лучше почувствовать и ценить свою свободу.

– А у нас разве по-другому?

– Ваше рабство скрытое, и поэтому вы страдаете от него еще больше, – отвечал купеческий воспитатель.

– Как это?

– Сильная зависимость от чего-либо и является скрытым рабством. Поэтому все пьяницы, игроки, идолопоклонники и преступники являются скрытыми рабами.

– Ты еще скажи, что и все арсы рабы, – съехидничал Дарник.

– А ты видел хоть одного старого арса? – в тон ему спросил Фемел.

– Они просто не доживают до старости.

– Вовсе нет. Я расспрашивал многих из них. Те, кто доживает до седых волос, просто уходят из Арса, и никто не знает куда.

– А ты, выходит, знаешь?

– Я знаю почему. Пролитие большой крови не проходит безнаказанно. Если у человека есть ум, он обречен в конце жизни содрогнуться от содеянного и уползти в какую-нибудь нору замаливать грехи.

– И я тоже уползу?

– Нет, ты не уползешь. Твоя гордыня слишком безмерна, и ты всегда будешь руководствоваться только своей волей.

Дарник почувствовал себя польщенным.

За всеми этими разъездами, обустройствами и душеспасительными беседами время бежало незаметно. Вот уже снег тает, и реки вскрываются, а наезженный зимник превращается в непролазную грязь. Начало весны ознаменовалось рождением у Черны и Зорьки по сыну. Чуть позже родила дочь и Шуша. Все поздравляли воеводу, а он с недоумением смотрел на новорожденных и никак не мог соотнести их с собой. Лишенный в Бежети забот о младших братьях и сестрах, он не знал, как нужно проявлять отцовские чувства, и был благодарен воеводским делам, которые непрестанно уводили его от детских колыбелек.