Рыбья кровь - Евгений Таганов

– Зачем нам это? – пробовали отбиваться самые упрямые.

– Чтобы передавать мне письменные донесения, – объяснял Рыбья Кровь.

– Гонец и так их скажет.

– Гонец может напутать. Потом непонятно, кого казнить придется.

Поначалу Дарник сам вел обучение грамоте, затем передал учительство Быстряну и Жураню.

Жизнь в городище постепенно входила в новое русло. Жители привыкали к присутствию защитников, а дарникская молодежь заводила себе друзей среди липовских сверстников, вместе ходили на охоту, молодежные игрища с песнями и плясками. Рыбью Кровь лишь радовало такое слияние, как залог того, что не только он, но и все войско основательно стало здесь на якорь.

Однако были у этого мирного успокоенного врастания в местную землю и свои недостатки. Так, всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей преданности Дарник был уверен не меньше, чем в верности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание совсем уйти от него.

– А куда? – Воевода был порядком озадачен.

– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница.

– А мой ребенок?

– Он знает, что я беременна, и все равно хочет.

Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу почему-то вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в глуши, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой беременной женщины? И как же она ему доверяет, если решается о таком просить?

– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.

С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь, внушал ему невольное уважение, но, с другой – сейчас к этому примешивалось такое понятие, как «честь воеводы».

К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец, тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого воевода как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к его разрешению липовчане.

– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе на шею хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.

– Это почему же? – воскликнул Рыбья Кровь.

– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.

– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело? – не согласился воевода.

– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить, – засмеялся староста.

Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится к людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.

Суженым Зорьки являлся один из конников Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коней и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял их. Выходило, что уже второй раз менял он своих подружек на дорогие вещи. Но если из-за Бирки на Сизом Лугу его ждало всеобщее презрение, то теперь неловкость ощущали лишь жених и невеста. На свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза от этого выкупа – оказалось, что и ватажники, и липовцы рассматривают его как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.

Выдворение из воеводского дома Зорьки не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.

– Может, вас обеих тоже куда-нибудь замуж пристроить? – мрачно шутил Рыбья Кровь.

И дошутился: вернувшись как-то с дозора в понизовье Липы, на войсковом дворище Шушу не застал. Она взяла себе в товарки одну из безмужних остёрских пленниц и отправилась вместе с ней жить на Арсову заставу. Когда он примчался туда следом за ней, Шуша встретила его с безмятежным добродушием:

– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.

Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато спокойно упоминула о соседстве сотского Голована.

– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.

– Это почему же? – не понял он. – Как раз наоборот. Легко схватят тебя, а потом и меня подкараулят. Твой Голован называл меня кровником всех арсов.

– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, считают, волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на заставе, породнишься с Арсом.

Дарник насчет этого думал иначе, но спорить не стал. Присутствие за легкой занавеской молодых сторожей заставы ничуть не смущало Шушу, так же как стирка и готовка для них еды, – редкие свидания с воеводой служили ей надежной охраной от их мужских посягательств. И скоро уже никого не удивляло, что, какая бы смена сторожей на заставе ни находилась, подлинной ее хозяйкой и командиршей являлась именно Шуша.

Отныне в воеводском доме, на войсковом дворище воцарились покой и радушие. Черна, удалив соперниц, торжествовала, с еще большим пылом выдавая себя за главную жену, и не замечала, что оставила тем самым в Дарнике неприятный осадок поражения.

3

Обнаружив в Липове немало свитков на словенском и даже на ромейском языке, Рыбья Кровь нисколько не сомневался, что успеет их все до весны перечитать. Надо только немного обустроиться, завести строгий войсковой порядок, наладить изготовление оружия и доспехов – и можно по полдня проводить за чтением. В действительности за зиму ему удалось прочитать всего с десяток свитков. Чем больше он выносил каких-либо решений, тем быстрей возникали новые требования. Когда он пытался часть их переложить на плечи полусотских, те с готовностью соглашались и выполняли, но потом непременно приходили и докладывали, что именно и как сделали, – вот и получалось, что и их дела тоже заполняли его голову.

– Соль кончается! – жаловались кашевары.

– Лошади не кованы, – вторили им конюхи.

– Тулупов на всех не хватает, – ныли ополченцы.

– Печи дымят, – надоедали жены бойников.

Следом являлись липовские мастера, уточняя детали заказанных доспехов и предлагая свои новшества на колесницах. За ними шли поставщики овса и овощей договориться об их цене. В очередь стояли матери липовцев-бойников с жалобами на своих отбившихся от рук сыновей. Целый бедлам заваривался, когда что-нибудь случалось между ватажниками и липовцами.

Самое удивительное, что все это втайне воеводе чрезвычайно нравилось, давало ощущение своей полезности и нужности. Правда, сначала он относился к невоенным обязанностям слегка нервно, боясь в чем-то опростоволоситься, но потом заметил, что его ближайшие помощники еще больше во всем этом теряются, и совсем успокоился. Если окружающая жизнь бросает ему новый вызов, он его примет и все равно победит.

Дельный совет дал Фемел: распределять весь день по часам и неукоснительно следовать заданному распорядку. Как это так – заставить ждать бравого вожака или десятского, опасался Дарник, однако воспитатель купеческих детей быстро объяснил его соратникам, что время воеводы слишком дорого, поэтому приходите не тогда, когда вам удобно, а когда удобно Рыбьей Крови. Не все были с этим согласны, но их раздражение целиком было направлено не на Дарника, а на этого «зарвавшегося ромея». Зато успевать воевода стал гораздо больше.

Приятны оказались и некоторые другие вещи. Без всякого внушения два верных оруженосца, Селезень и Терех, посменно день и ночь находились поблизости, взяв на себя обязанность всегда обеспечивать Дарнику оседланного коня, наточенное оружие, горячую еду и теплый ночлег. Точно так же и остальные бойники при всяком появлении воеводы, если и не вскакивали тотчас на ноги, то непременно подтягивались и замирали, показывая свою готовность выполнять его распоряжения. Да и все липовцы как-то незаметно привыкли вести себя с ним с большей уважительностью, чем с полусотскими или даже липовским старостой.

В окна верхнего яруса воеводской избы-башни Рыбья Кровь приказал вставить свинцовые рамы со стеклами, полученными после сражения с тарначами. Сюда же снесли самое богатое оружие, подсвечники, зеркала, серебряные и медные кубки, медвежьи и волчьи шкуры. Здесь, в советной горнице, при двадцати свечах воевода вечерами принимал посетителей. После домов, освещенных двумя-тремя лучинами, это представлялось им сказочным дворцом.

– А он не только воевать умеет, – было общее суждение.

Многое теперь Дарнику приходилось самому начинать, а спустя какое-то время передавать свое начинание в другие руки. Нашлось лишь одно занятие, которое он надолго оставил за собой, – боевое обучение подростков. К дюжине ребят, отбитых у арсов, быстро добавились липовские сорванцы, и получилась большая тридцатиголовая ватага. Маланкин сын еще отлично помнил опекунство брата Сбыха и свои похождения с каменецким Клычем, поэтому понимал не только тайные желания учеников, но даже чувствовал тот особый ритм, в котором они способны обучаться лучше всего. Каждый день он обязательно готовил им какое-нибудь новое, необычное упражнение: то составить живую пирамиду и по плечам двух товарищей влезть в окно второго яруса, то по натянутой веревки перебраться с одной макушки дерева на другую, то с помощью шеста перепрыгнуть двухсаженный ров. И трудно было сказать, кому эти занятия доставляли большее удовольствие: подросткам или их юному воеводе – победителю десятка вооруженных столкновений. Даже занимавшиеся тут же на дворовом ристалище со своими вожаками бойники, и те порой завистливо оглядывались на визг и азартные крики мальчишек.