Опанасовы бриллианты - Марк Ланской

— Ты допускаешь, значит, что и Вера посвящена в дела Красовского? — удивился Миронов.

— Этого я как раз не допускаю, — возразил Волков. — Но могла ведь она выполнить поручение отца, не подозревая ни о чем? Просто папа мог попросить ее съездить к родственникам и отвезти туда чемоданчик.

— Очень зыбко все это, — покачал головой Миронов, — однако за неимением других версий попробуем остановиться на этой.

— Да, кончим дискуссию, — заключил Василий Андреевич. — И поскольку ты против моей версии в основном не возражаешь, будем считать, что Красовский, действительно, купив редкостный брильянт, срочно отправил его куда-то вместе с другими своими драгоценностями.

— Что же из этого следует? — спросил Миронов.

— А следует из этого то, что Красовский готовится, видимо, сбежать.

Аркадий снова устраивает истерику

Дачи матери Веры и Александра Красовского находились в Березовской почти рядом, и Вера часто заходила к отцу. Его, правда, редко можно было застать вечерами, так как вместе с Аркадием он предпочитал проводить время в ресторанах или у друзей, Аркадий же вообще больше жил в Москве и приезжал на дачу только под воскресенье. Но сегодня отец и сын, видимо, находились на даче — в окнах горел свет, на плотных занавесках мелькали тени.

Вера открыла дверцу садика. Отец в свое время познакомил ее с хитроумным устройством дверной задвижки. Собака тотчас же выбежала навстречу, приветливо завиляла хвостом. Вера погладила пса и ласково спросила.

— Ну что, Атлант, дома твои хозяева?

Атлант — могучий дог — радостно взвизгнул и солидно пошел к домику.

Вера услышала громкие голоса, доносившиеся из столовой. По раздраженному тону говоривших можно было догадаться, что они ссорятся. Она расслышала всего лишь несколько слов, произнесенных Аркадием:

— Я не могу так больше! Не могу!..

Голос брата был не только громким, но и каким-то истерическим. Вера не любила таких сцен, особенно, когда они происходили между близкими ей людьми, и, решив не заходить пока в дом, ушла вглубь садика, села там на скамейку у забора.

— Я больше не могу, отец! — говорил между тем Аркадий. — Нас обложили, как диких зверей. Каждый наш шаг, каждое слово — под контролем. Я в постоянном нервном напряжении, в ожидании, что вот-вот меня остановят, схватят… Ведь это же черт знает что! Так и свихнуться недолго…

— Неврастеник, паршивый неврастеник, — хмурясь и силясь сдержать раздражение, не громко, но очень зло говорил Красовский-старший. — Истерия и психоз все это, не больше. Лечиться надо.

— Да, может быть, я действительно псих, — не унимался Аркадий. — Но кто меня довел до этого? Кто заставил жить двойной жизнью, изворачиваться, врать? На черта мне твои деньги, которые я должен тратить тайком? Думать все время: не заметил ли кто-нибудь, что у меня лишний костюм или слишком дорогое пальто? И потом, почему ты так уверен, что за нами не следят?

— Зря, видимо, дал я тебе высшее образование, — зло усмехнулся Красовский. — Не пошло оно тебе впрок. Вся твоя истерия — на базе высшего образования, как я вижу. Слишком грамотен стал, а потому от собственной тени шарахаешься.

— Может быть, все может быть… — совсем упавшим голосом проговорил Аркадий. — Но только я почти не сомневаюсь, что установленная на уровне окон нашей московской квартиры вышка предназначена не для ремонта уличной электропроводки. Наблюдают, наверно, за нами с этой вышки. Хочешь верь, хочешь не верь, а мне, кажется, легче будет, если меня арестуют, наконец…

— Мерзавец! — не выдержав больше, прокричал Красовский и яростно стукнул кулаком по столу. — Ты что, погубить нас всех задумал? Завтра же у любого врача покупай справку о любой болезни, бери отпуск за свой счет и уезжай в Кисловодск, Сочи или хоть к самому черту, но чтобы тебя я тут больше не видел! И ночуй сегодня здесь, не смей ездить в Москву!

С этими словами разъяренный Красовский выбежал из дачи, злобно хлопнув дверью.

Вера видела, как поспешно вышел ее отец, но не окликнула его. Вера подождав немного, не выйдет ли и Аркадий, решила зайти к нему сама.

Когда она вошла, Аркадий испуганно обернулся.

— Что это у тебя вид такой странный? — встревоженно спросила Вера, разглядывая бледное лицо брата.

— Слушай, Вера, — бросился к ней Аркадий, — ты никого не видела возле нашей дачи?

— Видела, как папа вышел. Объясни ты мне толком, что тут у вас происходит? Чего вы тут не поделили? Почему так кричали?

— Ага! — дико выпучил глаза Аркадий. — И ты, значит, нас подслушивала?

— С ума ты сошел! — возмутилась Вера. — Если ты сегодня не в духе, могу уйти и вообще не приходить к вам больше.

— Нет, нет, останься! — схватив Веру за руку, торопливо проговорил Аркадий расслабленным голосом. — Мне страшно тут одному. Не расспрашивай только ни о чем. Потом как-нибудь я сам расскажу тебе все, а сейчас лучше тебе и не знать всего этого…

Вера наблюдала, как нервно ходил по комнате Аркадий, как тряслись его руки, когда он брал что-нибудь со стола. Достав из буфета бутылку коньяку, он жадно выпил сразу две рюмки. Не сдержавшись, Вера заметила:

— Ты зря так много пьешь, Аркадий.

— Неизвестно еще, сколько пила бы ты на моем месте!

— Опять ты начинаешь говорить мне гадости, — обиделась Вера и пошла к выходу.

Трубка бухгалтера Карбованцева

Главный бухгалтер Березовской фабрики ширпотреба Остап Терентьевич Карбованцев был явно не в духе. Все у него сегодня не ладилось: и очки то и дело сползали с маленького остренького носика, похожего на птичий клюв, и баланс никак не сходился, а более всего раздражала невозмутимая физиономия бухгалтера Тихонова.

Карбованцева возмущал этот неподкупный мальчишка. Однако он утешал себя тем, что «ненормальность» эта у Тихонова по молодости лет, по глупости. Сегодня же Тихонов так действовал Остапу Терентьевичу на нервы, что он отослал его без особой нужды в один из цехов фабрики. И как раз в это время зашел в бухгалтерию Красовский.

— Ты один тут, Остап Тереньевич? — спросил он, оглядываясь по сторонам. — Мне с тобой серьезно поговорить нужно. — Красовский тяжело опустился на стул. — Опасно работать становится, Остап Терентьевич.

Карбованцев отозвался сочувственно:

— В последнее время, действительно, стало тревожно.

— Похоже разве, что взяли нас на прицел? — спросил Красовский, и серые глаза его настороженно сузились.

— Явных признаков нет, конечно, — осторожно ответил Карбованцев, — но тревожно.

— Да, тревожно, — задумчиво повторил Красовский. — Очень тревожно. И вот, чтобы не влипнуть в неприятную историю, Остап Терентьевич, нужно предпринять кое-что… Я тебе сейчас одно предложение сделаю, ты только не пугайся и не отвечай мне сразу, а подумай прежде.

Красовский помолчал немного, пристально всматриваясь в узенькие, едва заметные под сверкающими стеклами очков глаза бухгалтера, и медленно произнес:

— А предлагаю я тебе, Остап Терентьевич, уничтожить нашу документацию. Инвентарь, так сказать. Стихийное бедствие — пожар, и все сжечь. За это тебе, конечно, не поздоровится. Я сам же привлеку тебя к ответственности — за небрежное хранение отчетных документов. И получаешь ты за это не больше двух лет. И выручать тебя никто не будет. Отсидишь все, что положено. Мы же возьмем на себя заботу о твоей семье. А когда отсидишь, еще получишь, тысяченок двести, к примеру. Вот и подумай теперь об этом.

Карбованцева, казалось, ничуть не удивили эти слова. Он только вынул изо рта трубку и почесал ею затылок. Потом, будто размышляя вслух, проговорил:

— Да-а, задача нелегкая. С одной стороны, сидеть, конечно, и так, и сяк. Пожалуй, даже больше еще дадут, если документы наши попадут на криминалистическую экспертизу. И если даже пущу я слезу на суде и скажу, что согласился на жульничество по принуждению с вашей стороны — все равно дадут немало. Но с другой стороны — двести тысяч меня не устраивают. Я же хороший бухгалтер и знаю, чего стою. Моя цена — полмиллиона.

— Ну, знаешь ли, — невесело усмехнулся Красовский, — это грабеж. Триста тысяч — вот моя последняя цена. А не согласишься, так нам и за меньшую сумму организует этот пожарчик твой неподкупный Тихонов.

— Ладно, черт с вами! — сдался вдруг Карбованцев. — Но только половину этой суммы выдайте мне, так сказать, авансом…

— Согласен, — звонко хлопнул Красовский по руке Остапа Терентьевича. — Но пожар должен состояться сегодня же. Лучше всего в обеденный перерыв.

Карбованцев не возражал. Когда Красовский ушел от него, он стал придумывать, как бы половчее и поестественнее организовать это «дельце».

…Тихонов был настороже. Не понравилось ему, что сначала Остап Терентьевич услал его в цех без особой на то нужды, а в обеденный перерыв направил на станцию навести справки, тогда как все это можно было бы выяснить и по телефону. Тихонов, однако, сделал лишь вид, что отправляется на станцию, на самом же деле он устроился в садике, откуда хорошо были видны окна фабричной конторы.