На горах Кавказа - Схимонах Илларион

Глава 35.

Мои чувства по лишении пустыни

Когда пришлось мне, по причине выезда в Россию, лишиться пустыни, тогда только познал я ее небесное достоинство, несравненную красоту и сокрытую в ней полноту истинной жизни, которая течет в ней многоводными реками чистейшего наслаждения – в возвышенных чувствованиях сердца и во святых помышлениях ума.

Тогда, по лишении, пустыня показалась мне селением Божиим и райским Едемом, из него же изгнан был Адам, преслушания ради, и как он сидел тогда, прямо Рая, в горести сердца и оплакивая свою наготу, рыдая, говорил: Раю, мой Раю, красный Раю! , – так и я, сидя на вокзале или поездах железной дороги, или же плывя по морю на пароходах, окруженный молвою и бурями житейского моря, воздвизаемого напастей страстями, вспоминал время жизни своей, проведенной в пустыне, – и оно казалось мне покрытым лучами райского блаженства. И я говорил в неисповедимом страдании сердца слова многострадального Иова: кто мя устроит по месяцам прежних дней, в нихже мя Бог храняще, якоже егда светишеся светильник Его над главою моею, егда светом его хождах во тьме (Иов.29,2-3). Тогда в сердце моем протекали потоки небесной радости и райского блаженства – когда, проживая в пустыне, ел я небесную манну и пил воду жизни из приснотекущего Источника – Христа Сына Божия, содержа в уме и сердце Его пребожественное и великолепное Имя, и причащался я в это время высшей жизни, и ясно зрел зарю вечного спасения, чего и знаку нет во всем теперь меня окружающем.

Итак, стало быть, добровольно упал я с неба на землю, из блаженного состояния в мучительное, из духовной жизни в плотскую – рассеянную.

И когда проходил я стогнами града, или же ехал экипажем, то море суеты было вокруг меня, и каждое чувство души было поражаемо и оглушаемо тяжкими впечатлениями, как будто ударами страшного молота. Все двигалось, спешило вперед быстрым и неудержимым стремлением. На всем движении народном лежала мертвящая, похоронная пелена, ледяным холодом проницающая душу и все ее силы, приводящие в состояние смертности. И, конечно, это было отсутствие всякой разумности, а тем более духовности. Это было владычество суеты и жизни века сего. В этой удушающей атмосфере дух мой чувствовал себя скованным железными цепями, и я, действительно, переживал адово мучение, потому что всякое мое к Богу движение было подавляемо, всевозможными гласами ликующей суеты, как подавляется водою огонь.

Вот именно из этого состояния ясно виделось мне и что такое есть пустынная жизнь, хотя, конечно, не для всех, но кто, живя в ней, развил в своей душе внутреннее чувство духа, которым слышится голос природы, вещающей величие Божие, и кто раскрыл в своей душе способность слухом сердца внимать присутствию Божию настолько близкому к нам, насколько близко к нам наше дыхание. В этом ощущении Божества дух наш приобщается вечного живота и слышит свое безсмертие, что и дает ему испытывать те возвышеннейшие мгновения внутренней жизни, которые и делают нам пустыню на столько любезною, что все в ней телесное страдание делается почти нечувствительным.

Невозможно найти слов для точного выражения – насколько отстоит одно от другого.

Не будет погрешительно сказать, что на сколько отстоит восток от запада, на столько пустынное безмолвие превосходствует и возвышается над суетою мира сего. Здесь – смерть духа, а там – его воскресение; здесь – полное владычество князя века сего; а в пустыне – Божие жилище, небесная сладость и святое Богообщение; в мире неудержанно бушует воскипение страстей и видится только одно широкое развитие всего, что нужно для сей временной жизни, как будто и мысли нет о будущем веке, – пустыня же отсутствием всего этого невольно влечет человека от земли на небо. Она лишает все чувства души потребной для них пищи, чрез что и возмогает жизнь духа.

И каким неизобразимым счастьем я почитал для себя, если бы явилась возможность перенестись туда и снова быть в недрах ее!… достигнуть пределов ее и умереть на границе ее; я весь обратился в пламенное желание. Но сие мне было сейчас невозможно.

Из этого выходит таковое заключение, что какое бы злострадание не пришлось терпеть в пустыне, – оно есть не более, как искра противу пламени, или как единая капля воды противу великого моря. Но и здесь необходимо сказать, что это сравнение отнюдь не для всех. Но не более, как высказывается мною свое личное состояние и отношение к делу, которое к другим не может быть приложимо по их душевным расположениям и склонностям сердца.

Оправдывается слово аввы Дорофея, что хорошо сидеть в келлии, хорошо и выходить из нее для посещения братий, потому что по сравнению противоположностей познается цена разумного молчания, которое видится, как истинная жизнь души, полная духовного содержания и вполне утоляющая вечную жажду души в ее стремлении к верховному благу – Богу.

Зрит святой пророк Илия Бога сердечными очесы, стоя пред лицем Ахава – нечестивого царя израильского, ибо говорит: жив Господь, Ему же предстою днесь умом и сердцем .

Но более, живее и явственнее зрит Он Бога на пустынной горе Хорив и не точию зрит, но даже и беседует с Ним, ибо Господь говорит ему: почто здесь еси Илие? А тот ответствует: ревнуя, поревновах по Господе, Бозе Вседержителе! (3 Цар.19,13-14).

Пустынное безмолвие есть предизображение жизни грядущего века, как говорит святой отец: «молчание есть таинство будущего века». И было бы здесь прилично воспеть песнь новую, Богохвальную в похвалу пустынного жития для утверждения живущих в ней. Но увы! От помраченного разума и грехом пораженного сердца не может изыти слово. Ибо сказано в Писании: не красна похвала от устен нечестивых . Но не будет предосудительно сказать о сем, по силе своей и от части словами Священного Писания: радуйся, пустыня жаждущая, да веселится пустыня, и да процветет, яко цветец. И процветет и возвеселится пустыня Иорданова, и слава Ливанова дастся ей и честь Кармилова, и узрят людие мои славу Господню и высоту Божию. Укрепитеся руцы раслабленные и колена расыпана. Утешитеся пищивии умом, крепитеся, не бойтеся: се Бог наш суд воздаст, Той приидет и спасет нас. Тогда отверзутся очи слепым и уши глухих услышат. Тогда скочит хромый яко елень, и ясен будет язык гугнивых, яко проторжеся вода в пустыни, и дебр в земли жаждущей. И безводная будет в болотах, и на жаждущей земле источник водный будет. Ту будет вселение птицам, и стаям верблюдом, и лузи. И ту будет путь чист, и путь свят наречется, и не минет туду; рассеянии же пойдут по нему и не заблудят. И не будет ту лва, ни от зверей злых не взыдет на ня, и не обрящется ту, но пойдут по нему избавлении и собрании Господем, обратятся и приидут в Сион с радостию, и радость вечная над главою их, над главою бо их хвала и веселие, и радость приемлет я; отбеже болезнь и печаль и воздыхание (Ис.35,1-10).

Глава 36.

Мысли и чувства пустынника при его прощании с обителью, в которой он прожил много лет; прощание с игуменом и братиею

Сознаю и вполне чувствую, благословенный батюшка, – каковую огнепалящую стрелу я вонзаю в сердце ваше, своим отшествием в пустыню – на Божию службу, потому что не безызвестно мне, что вы любили меня более, чем кого-либо из всего монастырского братства. Но призвавши на помощь себе неоскудную благодать Всесильного Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, благодушно понесите и этот удар, как претерпеваете, волею Божиею, и все прочие скорби, беды и сердечные озлобления от вверенного Промыслом Божиим вашему руководительству словесного Христова стада. Вседражайший Спаситель наш, Господь Иисус Христос, избравший меня от чрева матери моей на служение Себе и положивший в естество души моей семя к уединенно-пустынной жизни, видит и знает эту самую причину, по которой я оставляю вас – дорогого отца моего, далеко ближайшего сердцу моему, как духовно меня породившего, чем мои плотские родители.

Оставляю и святую обитель, где я тихо и немятежно провел дорогие дни своей юности, хранимый Божиим миром и благодатию, вдали от мира и его соблазнов. Оставляю и мне любезных братий своих, с коими дружно прожил многие годы, совокупно трудившись, по силам своим, на общую пользу обители. И эта причина, как зрит всесладчайший Спаситель наш Иисус Христос, есть любовь моя к Нему, дражайшему Посетителю душ наших, уведанная мною в Его всесвятом имени, которое я стал призывать внутри сердца своего, моляся молитвою Иисусовою по согласному учению всех святых отцов.

Имя сие открыло мне новую, безпредельную, доселе мною неведомую, область духовного бытия и жизни, в коей живет всякое духовное существо – весь мир ангельский и все от века святые Божии человецы. Теперь святая сия обитель – духовная моя и родимая матерь, не может меня удержать в недрах своих, потому что не может удовлетворить и насытить духовных стремлений моего сердца, как и видит сие Сердцеведец – Господь.