Исповедь мачехи - Екатерина Сиванова

– Я позвонил ей и сказал, что желаю никогда не пережить той боли, которую она причинила моей семье…

Что я могла сказать? И я искренне желаю никогда никому не переживать такого разочарования и такой боли.

Мы жили. Я продолжала свой диалог с Алей.

То злилась на себя и свою «собеседницу» от невозможности расстаться, то, наоборот, радовалась, что пусть будет хоть такая связь, ведь не может Аля не чувствовать, как мы все тоскуем…

А потом вдруг останавливалась и задавала себе вопрос: «Что я за многие годы нашла в этом человеке такого, что не могу с ним расстаться, что так страдаю без него?»

У меня не находилось ответа. Я просто была привязана к Альке всей душой, просто любила ее без объяснений причин. Любила, потому что она была моим ребенком.

Хотя… Разве я вела бы себя так же, если бы со мной так поступила Маша? А разве Маша вообще может так поступать с людьми? Чтобы без объяснения причин… Решила, перешагнула, пошла дальше… Нет. Маша так не сможет. Я знаю. А Аля могла. Всегда могла, с самого детства, с того момента, когда я впервые увидела ее в смешной голубой шапке… И я тоже это знала. Но почему-то всегда думала, что меня ее эта «способность» не коснется никогда.

Она обращалась так с собственной матерью, с родной сестрой, с юношами, теперь и до нас с отцом очередь дошла.

Случались дни, когда я начинала радоваться тому, что Алевтина поступила со мной вразрез с моим представлением о принципиальности.

Вот если представить, что я оказалась на месте Али и приняла решение не общаться с очень близкими для меня людьми…

Во-первых, я бы конкретно обозначила причину.

А во-вторых, я ни на секунду не оставила бы в своем пользовании ничего из вещей, которые напоминали мне о тех, с кем я решила разорвать отношения…

Думая так, я отчаянно боялась, что однажды Аля позвонит отцу, попросит о встрече и выгрузит из машины все, что мы ей когда-то подарили или купили.

Ну ведь так? Отношения она с нами разорвала полностью, даже детей не пощадила. Так уходя – уходи.

Аля спала на наших подушках, укрывалась нашим одеялом, ела с наших тарелок, смотрела наш телевизор… Я бы лучше голая осталась, чем каждый день прикасаться к тому, что напоминает о ненавистных мне людях…

А Алевтина нас всех ненавидела. Хотя нет. Ненависть – сильное чувство. А этот человек на сильные чувства, пусть и негативные, оказался не способен.

Но когда я думала о такой стороне Алиной «непринципиальности», меня радовало то, что она прикасается к вещам, подаренными нами. Возможно, ложась ночью щекой на подушку, которую я дарила ей с пожеланиями сладких снов, она становится самой собой… И скучает по нам? И хочет вернуться? А какая Аля настоящая?.. Я, оказывается, этого не знала.

Когда я рассказала об этих мыслях мужу, он ответил: «Уверяю тебя, она даже об этом не думает! Ты отдавала? Ты покупала? Это тебе было так надо… Это у тебя было лишнее… И когда она смотрит на вещи, подаренные нами, она не думает о нас… Это твои изыски. У Али все проще…»

Как-то после уроков Маша пожаловалась на головную боль. Я привычным для себя способом – прикосновением губами ко лбу дочери – проверила температуру. Вроде бы все нормально.

– Давай не поедем на тренировку, – предложила я Машуне.

– Нет-нет, ты что?! – воскликнула она. – Поедем. Только мне надо с тобой поговорить.

– Так, – сокрушенно предположила я, – ты схватила первую в году двойку?

– Не-а, – рассмеялась Маша, – из-за этого у меня голова не болела бы… И потом, это даже замечательно: получить первую двойку.

– Ого! Это почему еще?

– А ты нас за первую двойку никогда ведь не ругаешь, а устраиваешь праздник первой двойки, забыла?

– Ну, Машка, ну ты у меня и хитрющая, – смеясь, сказала я.

– Так поговорить можем?

– Конечно, можем! Слушаю тебя.

– Понимаешь, мама, я думаю и думаю. Я понимаю, что мы не должны с тобой лишний раз разговаривать о… Ну, ты понимаешь, о ком я?

– Маш, давай без этого эзопова языка. Раз решили разговаривать, давай разговаривать прямо.

– Мам, я про Алю.

– Да я уж поняла. Только почему о ней лишний раз нельзя со мной разговаривать?

– Ну, мам, это же все равно что коня жечь раскаленным железом по ране.

– Теперь понятно. Спасибо… Это так замечательно, что вы все у меня такие чуткие. – я уже была готова расплакаться, но усилием воли держала себя в руках: мои дети и так измучены нынешним состоянием мамы.

– Так вот, я тут думала… Может быть, мне все-таки встретиться с Алей? Я даже придумала, как все устроить, – мечтательно начала Маша, глядя в окно машины. – Я позвоню ей, приглашу в кафе. Я уже придумала, в какое кафе. В то, что недалеко от нашей школы и Алиного офиса. Я приду к ней и скажу: «Как же так, Алька?..» Понимаешь, мама, мне надо только увидеть ее глаза. Я уверена, что когда Аля на меня посмотрит, она забудет все плохое. Мам, – вдруг оставив свои мечты, повернулась ко мне Маша, – а что же такого плохого мы все вместе сделали ей, что она нас бросила?

– Ох, Машка ты моя, Машка, – тяжело вздохнула я, – если бы мы знали…

– Я даже представить не могу, чтобы папа перестал общаться с бабушкой и дедушкой, а ты – с бабулей… Про деда-то уж я вообще молчу.

– Почему это ты «молчишь про деда»?

– Ну, ты только не обижайся, но ведь это правда, что девочки любят пап сильнее… Ну, по-особенному, что ли… Я папу знаешь как люблю? Ну, как-то не так, как тебя… – И Маша стала пытаться заглянуть мне в глаза, чтобы убедиться, что я не обиделась.

– Машка, не мешай мне вести машину и не переживай, я прекрасно понимаю, про что ты говоришь, – улыбнулась я дочери.

– Так вот, ведь Аля тоже должна любить папу по-особенному… – продолжала Маша.

– Должна… Но вот как-то не любит…

– А почему, мам, почему?

– Это очень сложный разговор, Машунь, не на бегу… Понимаешь, если в двух словах, то Алевтина с рождения никогда ничего хорошего о своем папе не слышала от мамы, от ее родной мамы. Она свое такое отношение к папе впитала, что называется, с молоком матери.

– Но ведь потом она жила с нами… К тому же она уже взрослая и видит, какой у нас папа. Он не только сюсюкает с нами, но еще и помогает во всем, и защищает…

– Маш, у меня нет ответа на твой вопрос. Давай дальше.

– Ну, так как ты думаешь: если я с Алей встречусь, она станет снова жить с нами?

– Машуль, а как ты думаешь, Але надо снова жить с нами? Если человек ушел вот так… Представляешь, как ей плохо было рядом с нами все эти годы. Может, надо отпустить?

– Но мы же все так любим ее, так нам всем плохо… Особенно тебе.

– Насильно мил не будешь. И потом, когда по-настоящему любишь человека, надо уметь его отпускать от себя. Любовь же не делает человека твоей собственностью.

– А я бы без вас всех даже дышать не смогла…

– Все люди разные, Маш…

– Но мы же с ней сестры! Значит, мы похожи, – воскликнула Маша.

– Очень похожи. Но внутренне нет. Да и внешне уже нет…

– Как это «внешне уже нет»?

– А я даже и не знаю, как это произошло… Аля, когда с нами жила, была очень похожа на меня. А уже весной стала вылитая ее мама… Почему-то так произошло. Помнишь, нам и в Ялте все говорили, что мы похожи…

– Помню… Так хорошо было, – мечтательно произнесла Маша.

– Так что давай-ка ты посоветуешься с папой насчет кафе. Хорошо? Мое мнение такое, что одной бы тебе не стоило ходить на такую встречу с Алевтиной. Она взрослый человек. А ты совсем еще ребенок…

– Мам, мне очень-очень жалко нашу Альку…

– Мне тоже.

Дальше мы ехали молча.

С тренировки я забирала Машу уже совсем вечером.

– Как голова? – первым делом спросила я.

– Нормально, мам, но настроения никакого. Можно, я дома не буду делать уроки, а сразу лягу спать?

– Без ужина?

– Без ужина…

– Можно. Тем более что сегодня пятница.

Так мы и сделали. Приехали домой, и Маша сразу легла спать. Всем домочадцам я шепнула, чтобы не шумели. А Андрею в двух словах пересказала разговор с дочкой в машине.

– Мам, а что с Машей? – спросил меня перед сном Егор.

– Переживает за Алю, – коротко ответила я, не желая продолжать этот разговор.

– Да… Знаешь, она к офису Алиному ходит. Хочет встретиться как бы случайно…

– Да я уж поняла, что Маша наша большая затейница…

– Я тоже поговорить с тобой хотел… Про Алю, – пытливо посмотрел на меня сын.

– Давай поговорим, – еле-еле улыбнулась я, понимая, что в живых сегодня не останусь.

– Да особо нечего говорить. Я просто смотрю на все это: как вы с папой постарели за последние полгода, как Маша по ночам ей письма пишет…

– Прям так и постарели? – попыталась я все перевести в шутку, хотя новость про письма Маши Але сразила меня наповал.

– Ну, ты ходишь вся согнутая какая-то, постоянно грустная, – продолжал «хвалить» меня сын, – я же вижу, что ты не с нами, ты вся в своих мыслях об Але. Папа вон седой весь стал…