В преддверии бури (СИ) - Рудкевич Ирэн

Имён их он не знал, любого учителя полагалось уважительно называть «милорд Тень» и без сомнений и возражений выполнять всякий его приказ. Скажут — бей, значит бей, скажут убить — убивай. Скажут умереть — иди и умри любым способом, который выберешь. Если, конечно, учитель на конкретный способ не укажет.

Были и тренировки, жестокие, совсем не похожие на те, что проводил мастер Геон. Зачастую ученики дрались насмерть, никакой справедливости не существовало — любого мальчишку могли выставить с голыми кулаками против нескольких противников, вооружённых до зубов. Не можешь отбиться — умри, ибо ты не достоин. Поощрялись и дуэли, и беспощадные издевательства. Не можешь справиться, не можешь защитить себя — иди и умри. Большинство погибало, не выдержав и года. Те же, кто выживал, переходили на следующую ступень — и так до тех пор, пока милорд в чёрной одежде, главенствующий над Тенями, не решит, что ты готов.

И только тогда счастливчики, выжившие в жестоком отборе, и сами становились, наконец, Тенями, и получали свои первые задания.

За работу милорд Тень платил своим выкормышам щедрее некуда. Но и верности требовал абсолютной. Его выученики вольны были селиться, где вздумается, и жить, как хотят, но, коли запульсирует вдруг амулет, вручаемый каждому уже не ученику, но убийце, коли проступят на нем письмена, указывающие на следующую жертву — не смей ослушаться, берись за задание. Ну а коли откажешься — судьба твоя незавидна будет.

Так Влад и оказался в Тамре, где, в перерывах между заданиями и в самом деле занимался плотницким делом.

— Тут ведь, понимаешь, — говорил он. — Коли личину одел, так и соответствовать ей должен, чтобы не поймали тебя на лжи да незнании. Вот и освоил дело. А теперь пол-Тамры под любыми допросами да заклятьями истины подтвердят — плотник я, брал у них работу, выполнял.

За разговорами я не заметила, как мы добрались до полуденной границы Леса — просто в какой-то момент густой бор сменился вдруг реденьким лесочком, уже не живым, обычным, а потом и он уступил место невысоким зарослям редких кустарников; полезли из земли скальные выступы. Ни трактов, ни большаков, достаточно больших, чтоб иметь названия, тут уже не встречалось, лишь мелькали иной раз вдали узкие дороги, связавшие собой редко разбросанные деревеньки — их мы объезжали стороной, чтоб не привлекать внимания.

По настоянию Влада мне пришлось спрятать Поющих и облачиться в длинное коричневое платье, совершенно обычное для любой альтарской крестьянки — его юбка путалась в ногах, сковывая движения, и донельзя раздражала. Сменить бы эту неказистую одежонку на привычные порты, да нельзя — нет уверенности, что не встретится нам имперский дозор, один из тех, что рассыпались, разбрелись по всему Альтару, в каждой маломальской деревушке вещая о побеге приснопамятного мага и пытавшейся приютить его в Тамре пособнице.

Я только стискивала зубы в гневе — как споро и ловко меня записали в сообщницы беловолосого, хорошо ещё, разыгравшийся пожар уничтожил следы, иначе ищейки нашли бы меня хоть в Живом Лесу, хоть за Лесным Пределом. А теперь у них были лишь словесные описания, и потому мне приходилось щеголять в неудобной юбке и, при виде путников, попадавшихся иногда то на дорогах, а то и между, скромно держаться позади Влада и помалкивать — именно так следовало поступать доброй мужней жене, сопровождающей супруга в дороге.

На горизонте, сначала совсем низкие, но с каждым днём всё выше и выше, вставали окутанные дымкой вершины Полуночных гор — огромная гряда, полукольцом поднимаясь к небесам, охватывала Гардейл с полуденной, восходной и полуночной сторон, а Море Холодных Ветров, суровое и студёное, чьи чёрные, будто ночь, воды нередко бороздили кристально-синие громады айсбергов, омывало изрезанный каменистыми бухтами высокий закатный берег. У самых подошв горных отрогов, серые от пыли и осыпавшихся со склонов камней, появлялись многочисленные, едва приметные тропы, убегали вглубь меж вознёсшимися скальными массивами.

Для меня все ущелья с виду казались одинаковыми, точно близнецы, но Влад каким-то образом различал их. Приблизившись к горам, он молча дёрнул поводья, уверенно направляя свою кобылу на закат, и, лишь миновав несколько таких расселин, свернул, наконец, в узкий проход меж отвесными склонами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Есть тропы, на которых номады даже и спрашивать не станут, кто ты и откуда, — пояснил он в ответ на мой недоумённый взгляд. — Вернее, так будет на большинстве из них. Если не хочешь, чтоб тебя издалека утыкали стрелами, нужно идти по правильной. Конечно же, их знают только свои.

— Почему номады отгородились от мира? — удивилась я.

— Ты поймёшь, — загадочно улыбнулся он. — Когда доберёмся.

Мне оставалось лишь вздохнуть и в очередной раз смириться с тем, что немедленного ответа не будет — Влад тщательно оберегал доверенные ему тайны. А вот мои выпытывал с жадной непосредственностью, впитывая сказанное точно морская губка — воду.

— Всегда считал, что онарэ — просто сказка, — удивлялся он, покачиваясь в седле, пока кони осторожно ступали по каменистой тропке. — Думал, Степные Вольницы до самого Разделительного моря тянутся, и нет за ними более никого.

— Потому и существуем до сих пор, что все так мыслят, — смеялась я. — А вольники, они ж давно с онарэ заодно, от чужих взглядов прикрывают, защищать готовы как самих себя; бойцы ихние наших девчонок сражаться учат наравне со своими.

Заночевать пришлось прямо на тропе; склоны, будто великаны, сжавшиеся боками, чтоб согревать друг друга, к ночи сошлись до того плотно, что, казалось, вот-вот соединятся вершинными гребнями, замыкая ущелье в подобие норы. Воздух, и днём ощутимо более прохладный, чем на равнине, к ночи выхолодел окончательно, так что изо рта при дыхании облачками стал вырываться пар. Костра разводить не стали — куцая растительность, ещё встречавшаяся изредка на склонах, недолго кормила бы ненасытное пламя, — а потому к утру я замёрзла так, что зуб на зуб не попадал, и, казалось, задеревенели всё сочленения и жилы. Сжавшись в комок в попытках сохранить остатки тепла и завидуя тихо посапывавшему рядом Владу, которому холод был совершенно нипочём, я так и не сомкнула глаз до самого утра. Наградой за бессонную ночь мне стало дивное зрелище: звёзды, высыпавшие на небосклон россыпью разноцветных точек, стали вдруг такими близкими, что, казалось, протяни руку — и прямо на ладонь тебе ляжет бархатный светляк.

Путь продолжили, едва только рассвело, и в утренней дымке во всей красе явило себя ещё одно чудо — лучи едва выглянувшего из-за склонов ущелья солнца упали на серый камень, и в мгновение ока он расцветился всеми оттенками оранжевого, жёлтого и розового; цветные пятна переливались и перемещались в разреженном горном воздухе, вместе с укрывшимися во впадинах и трещинах глубокими тенями создавая невиданной красоты картины. Я в восхищении крутила головой, рискуя вывалиться из седла от резкого движения — никогда ещё не доводилось мне видеть такое великолепие, созданное не магией, не рукой человека — но просто солнечным светом.

Длилась эта фантасмагория недолго, солнце поднялось над склонами, и игра красок исчезла, растворилась, скрылась во впадинах, точно пугливый зверёк, оставив после себя лишь сожаление об исчезнувшей красоте да смутную печаль. Зато, наконец-то, потеплело. Опустив голову, покачиваясь от мерной поступи Буяна, я погрузилась в полудрёму, навёрстывая недостаток ночного сна… и была вырвана из неё резкой остановкой. Конь недовольно заржал, попытался было попятиться назад и снова был остановлен твёрдой рукой, схватившей поводья. Сквозь не до конца улетучившиеся остатки сна я силилась понять, что происходит, на всякий случай положив ладони на кольца Поющих.

— Замри, — одними губами прошептал Влад, удерживая Буяна под уздцы. — Не сходи с места. Одно движение — и мы превратимся в утыканные стрелами трупы.

— Номады? — тотчас сообразила я.

Влад едва заметно кивнул, цепким взглядом обводя гребни вздымавшихся по сторонам каменных стен.