Бестия - Рут Ренделл

— По-моему, — важно проговорила Дженни, — его нужно положить острием вверх, а рукояткой на спинку кровати. Попробуй представить. Хотя я уверена, что так только написано, а на самом деле ничего подобного не было.

За рулем сидел Бэрри Вайн. Бэрри принадлежал к той породе людей, которые, наслаждаясь вождением, никогда не позволят жене сесть за руль, могут проехать немыслимое количество миль и при этом остаться довольными собой и жизнью. Как-то Бэрри рассказывал Бердену, что один, без сменщика, просидел за рулем всю дорогу, возвращаясь из западной Ирландии домой, и не сделал ни одной остановки, если не считать короткой передышки на пароме в Фишгарде. А сегодня всего-то речь о пятидесяти милях.

— Вы знаете это выражение, сэр — «поцеловать дочь артиллериста»?

— Нет, не знаю. — Берден почувствовал себя неучем. Может, сержант Вайн намерен поведать ему дальнейшие перипетии той вагнеровской команды, сумевшей прорваться от норвежской саги до немецкой оперы и обратно?

— На самом деле фраза эта означает что-то совершенно иное, только не помню что именно.

— Это из оперы?

— Не думаю, — отозвался Бэрри.

Дом, где жил отец Дэйзи, располагался неподалеку от футбольного поля клуба «Арсенал»: небольшой викторианский особнячок из серого камня в ряду примыкающих друг к другу таких же домов. Запрещающих парковку знаков они не заметили, и Бэрри оставил машину у обочины на Ниневи-роуд.

— Завтра в это же время будет светло, — заявил Бэрри, нашупывая щеколду на воротах. — Сегодня ночью переводят часы.

— Правда? Никак не могу запомнить, когда переводить их вперед, а когда — назад.

— Весной вперед, осенью назад.

Опять бесконечные инструкции, требующие безоговорочного исполнения. Бердену они до смерти надоели. Он готов был уже возразить, что с равным успехом можно сказать и наоборот: осенью вперед, весной — назад, как из входной двери, ослепляя, на них обрушился поток света.

На ступеньках возник человек, радостно протягивая каждому руку, словно долгожданным гостям или добрым приятелям.

— Ну как, нашли дорогу?

Подобные вопросы изначально предполагают один-единственный ответ — утвердительный, иначе не подвернется случай задать их вообще, но человека это не останавливает. Дж. Г. Джонс двинулся дальше:

— Оставили где-то своей автомобиль?

Тон он выбрал бодрый и заигрывающий. Он оказался — или казался — моложе, чем ожидал Берден. В доме, при ярком свете, когда они как следует разглядели его, он выглядел лет на сорок, не старше. Берден ожидал сходства с Дэйзи, но никаких знакомых черт не заметил. А может, попросту не успел разглядеть при беглом знакомстве. Джонс был светловолосым, с румянцем во всю щеку. Наверное, потому он так молодо выглядел — круглолицый, курносый, с широкими скулами и детской ясностью взора. Дэйзи совсем не походила на отца, как и на на мать, кстати. Дитя своей бабушки.

Джонс был полноват, причем для своего телосложения значительно, а потому в походке чувствовалась тяжесть. Под свитером угадывался запретный бочкообразный животик. Держался он непринужденно и открыто, когда же извлек откуда-то бутылку виски, три банки пива и три стакана, совсем легко было уверовать, что их здесь ждали как желанных и почетных гостей.

От выпивки они отказались, проследовав за Джонсом в гостиную. Приятная, довольно удобная, в ней разве что слегка недоставало «женской руки», как показалось Бердену. Да знал он, все он знал — и про «сексистский» подход, вот только не мог понять, что в этом унизительного? Напротив, комплимент женскому полу. Жена бы непременно отчитала его, но втайне он твердо верил в свою правоту — это же очевидно. Вот так и здесь — удобная, приятно обставленная комната с картинами по стенам и подвесным календарем; на викторианском камине — часы, есть даже цветок — каучуковое дерево, отчаянно сражающееся за выживание в сумеречном углу. Но обстановке не хватало нюанса, заботливого касания, оттенка вкуса, небезразличия к внешнему виду комнаты, неуловимой гармонии, особого уюта, домашности. В этом доме не было женщины.

Он осознавал, что молчание слегка затянулось, хотя Джонс заполнил паузу, успев сбегать за кока-колой, уговорил-таки Бэрри выпить ее, а заодно напил себе пива. Берден откашлялся.

— Будьте любезны, назовите свое полное имя, мистер Джонс. Что скрывается под инициалами?

— Меня зовут Джордж, но все называют Ганнер.

— Ер или ар?

— Не понял?..

— Ганнер или Ганнар?

— Ганнер, артиллерист. Ведь я играл за «Арсенал». А вы не знали?

Конечно, они не знали. Губы Бэрри скривились в усмешке. Он отхлебнул кока-колы. Итак, когда-то, давным-давно, может, лет двадцать тому, Джонс играл за «Арсенал», за канониров, а Наоми, «футбольная фанатка», где-то на трибунах молча обожала своего героя…

— Джордж Годвин Джонс — полное имя. — На лице Джонса появилось довольное выражение. — После Наоми я еще раз женился, — неожиданно добавил он, — и опять мимо. Пять лет назад она сложила чемоданы, и с тех самых пор я решил больше не нырять в этот омут. Зачем, когда, как говорится, и так можно и рыбку съесть, и на крючок не попасться.

— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Джонс? — спросил Бэрри.

— Продаю спортивное оборудование. У меня магазин на Хэллоуэй-роуд, только не нужно ничего говорить мне про упадок. Что до меня, то я уверен: мое дело процветает лучше некуда. — Он смахнул с лица широкую самодовольную улыбку, словно быстро повернул какой-то тайный внутренний переключатель: — Жуткое дело этот Тэнкред. — Голос его прозвучал октавой ниже. — Вы ведь потому приехали, правда? Скажем так, если б не это дело, вас бы здесь не было?

— Не похоже, что вы тесно связаны с дочерью, так?

— Вообще не связан, приятель. Я не видел и не слышал о ней лет семнадцать. Сколько ей сейчас? Восемнадцать? Не видел с тех самых пор, как ей исполнилось полгодика. И на ваш следующий вопрос я тоже отвечу: «Нет, ни на грош». Меня это ни на грош не волнует. Ни капли. Да, мужчины обожают своих детей, когда они немного подрастут, это верно, но малюток?.. Они же еще пустое место, правда? Сколько раз я умывал руки и ни разу не пожалел о том.

Удивительно, как быстро его напускное дружелюбие переросло в воинственность. Голос звенел, повышаясь, и падал, едва менялся предмет обсуждения, достигнув крещендо в рассказе о личном и сменившись короткими глубокими вздохами, когда он на словах выражал готовность служить требованиям общества.

— Вам не пришло в голову связаться с дочерью, когда вы узнали, что она ранена? — спросил Бэрри Вайн.

— Нет, приятель. — Секундное колебание — и Ганнер Джонс открыл вторую банку пива. — Совершенно не думал об этом и не связывался. Не звонил ей, хочу сказать. Раз уж вам интересно, меня здесь не было, когда все случилось. Я был на рыбалке — привычное дело, доложу вам. Можно сказать, любимое, если это кому-то интересно. На этот раз уехал на юго-запад, остановился в домике на реке Дарт — прекрасное местечко, замечу, частенько выбираюсь туда в это время года на пару деньков. — Теперь в его голосе прорезалась самоуверенная агрессивность. Хотя, кто знает, был ли этот сквалыга уверен в себе? — Уезжаю туда, чтоб забыться, так что там мне не до телевизора. Я узнал о случившемся только пятнадцатого, когда вернулся. — Тон его слегка изменился. — Заметьте, я же не говорю, что мне наплевать, если б с малышкой случилось, что и с другими, но так можно сказать о всех детях, вовсе не обязательно о своих.

Да-а, вот еще что. Похоже, оно обернется против меня, но я все равно скажу. Наоми была пустым местом, пустым, понимаете? Просто никудышней, доложу вам. Смазливенькая мордашка и, как говорится, впечатлительная натура. Ну, за руку подержать, утешить. Вот только утешения и объятия к вечеру почему-то кончались. Что до никчемности — что ж, я сам не семи пядей во лбу, за всю жизнь всего-то книжек шесть и прочитал, но рядом с ней я был гигантом мысли. Одно время я даже стал «человеком года»…

— Мистер Джонс…

— Сейчас, приятель, минутку терпения. Не надо затыкать мне рот в моем собственном доме. Я еще не все сказал, что хотел. Наоми — пустое место, а досточтимому мистеру Копленду я не имел чести быть представленным, но вот что я вам скажу. Я там дошел, доложу вам, дошел до ручки. Чтобы выстоять перед Дэвиной Флори, надо быть бойцом, стреляным бойцом, джентльмены. Смелым, как лев, сильным, как конь, да еще с такой же непробиваемой шкурой, как у гиппопотама. Потому что эта мадам — просто величавая сука, которая передыху не знает. Она жутко вынослива, четыре часа сна — и флаг в руки, готова уже броситься в бой, я бы сказал. Мне пришлось жить с ними. У них это называлось «задержаться, пока что-нибудь не подыщется», но было ясно, что Дэвина никогда нас не выпустит, особенно после рождения ребенка. — И неожиданно рявкнул в сторону Бердена: — Вы знаете, что такое гот?