Маленькие Смерти - Дарья Беляева

Какое оно ни есть, но все — ее. Мы с Мэнди занимаем места на колченогих табуретках и смотрим на Ивви чуть склонив головы набок совершенно одинаковыми движениями.

— Вы, наверное, хотели мне что-то сказать, а не просто проникнуть в мой дом? — предполагает она.

— Нам нужна твоя помощь, — говорю я.

— Я обязалась служить и защищать, так что вряд ли у меня есть выбор.

Ивви делает нам растворимый кофе, и от одного вида банки, губы у Мэнди снова непроизвольно искривляются. Забавно, мы не особенно близки, но Ивви точно знает, что я пью кофе с двумя ложками сахара и молоком, а Мэнди без сахара и без молока вовсе.

Поставив перед нами чашки, Ивви садится напротив, уставившись на нас, как на подозреваемых, которых допрашивает.

— Какого рода помощь вам нужна?

— Только давай так, — говорит Мэнди. — Сначала ты выслушаешь нас, а потом скажешь все комментарии по этому поводу.

Я отпиваю кофе такой горячий, что, к счастью, не чувствую его вкус.

— Ивви, — говорю я. — Как насчет того, чтобы совершить ночную прогулку по историческим местам? Таким, как кладбище Сент-Луис.

Бровь Ивви опасно ползет вверх, и я добавляю:

— Я ведь знаю, что если скажу честно, ты нас пошлешь.

— Честность — лучшая политика, кузен.

— Хорошо, — говорит Мэнди. — Нам нужно, чтобы ты приняла участие в обряде.

— И ты туда же, Аманда?

— Ивви, все, что я тебе сейчас скажу — правда. Поэтому не перебивай меня, хорошо?

Я слышу, как по стеклу постукивают первые, робкие капли дождя. Обернувшись я вижу, как будто кровь из свежей раны, из облаков рвется проливной дождь. Разрозненные капли превращаются в ливень. Мэнди говорит:

— Мы должны спасти твоего отца, Мильтона. И еще одного мальчишку — твоего троюродного брата.

Я думаю, что Мэнди совершенно верно не говорит, что загадочный троюродный брат — тот убийца, список жертв которого видела Ивви.

— От кого? — спрашивает Ивви, и я чувствую, как несмотря на весь ее скепсис, что-то внутри у нее все-таки вздрагивает, волнуется.

— От нашего первопредка из Ирландии.

— Звучит невероятно бредово, — шипит Ивви. — Что случилось с моим так называемым отцом?

Мэнди с полминуты молчит, видимо, решая, какую часть правды Ивви нужно рассказать. Наконец, она говорит:

— Если ты не поможешь, он сойдет с ума.

— Я сейчас сойду с ума! Что происходит?

— Ладно, — говорю я. — Дело в том, что основатель нашего с тобой рода был чокнутым маньяком и колдуном.

— Что?

— И он сбежал из мира мертвых, а Мильтону, как старшему в роду, от этого очень плохо.

— Что, прости?

— Ивви, я и без тебя знаю, что это бредово звучит.

— Если Мильтон допился, я готова ему помочь. Что нужно сделать? Отвезти его в реабилитационную клинику?

— Нет, пойти с нами на кладбище и заточить в бутылку дух нашего первопредка с помощью свиной головы.

— Ты не рожден дипломатом, Франциск.

Я вижу, как Мэнди запивает таблетку дрянным кофе. Она молчит больше, чем ругается, что ей совершенно не свойственно.

— Господи, Ивви, — говорю я. — Ты готова, чтобы из-за твоего упрямства пострадали люди?

Я не говорю «семья», ведь у Ивви не такие понятия о семье, как у нас.

— Хочешь, — предлагаю я. — Свожу тебя в мир мертвых?

— Нет! Я ничего не хочу об этом знать. Семейка экстрасенсов, даже очень богатых, меня не радует, перспектива участвовать в вашей шизофрении меня не радует, и я хочу знать, как я могу помочь отцу нормальным, человеческим способом.

— Попытаться поверить в то, что тебе говорит брат. Достаточно человечно для тебя?

Я замечаю, что мы с Ивви уже почти орем друг на друга, и думаю, что раньше никогда с ней не ругался по-настоящему. Дождь припускает сильнее, будто бы кто-то там, наверху, включил кран на полную мощность.

Мэнди пьет свой дрянной кофе спокойно, будто бы вообще ничего не происходит, и вдруг напоминает мне папу этой невозмутимостью.

— Ты что не понимаешь, как это звучит, Франциск?!

— Какая разница, как это звучит, если это правда, Ивви?!

Я и не замечаю, что мы с Ивви уже стоим, пытаясь друг друга перекричать, пока не встает Мэнди. Она упирается руками в стол, и от пальцев ее расползаются, как червячки или змейки, ниточки тьмы, складываясь в необычно красивый узор, похожий на кружево. Ниточки взбираются вверх, по чашкам, и те мгновенно разлетаются на куски.

Ивви замолкает, и я замолкаю, будто у нас обоих враз отняли дар речи. Отдернув пальцы от стола, пока полоски тьмы не коснулись ее, Ивви делает шаг назад, продолжая смотреть на стол.

— Не туда смотришь, девочка, — говорит Мэнди. — Смотри на меня.

И я вижу, что на кухне становится куда темнее, и тени ползут по стенам и потолку. Если бы за окном не было ни облаков, ни неба, я подумал бы, что Мэнди вытащила нас в мир мертвых. Но Мэнди, казалось, вытащила мир мертвых — к нам.

Ивви смотрит на нее, и я смотрю. Вдруг я понимаю, что то, что происходит с Мэнди страшнее и зрелищнее теней, ползающих по стенам. Мэнди кажется ведьмой или богиней, кем-то совершенно не имеющим отношения к человеку. С первого взгляда не понятно, что именно не так: у нее не отросли длинные зубы или когти, она не летает над полом, от нее не идут волны пламени.

Но я вижу, как она искрится от силы и на нее больно смотреть, как на солнце. Кожа ее кажется еще бледнее, чем есть на самом деле, будто бы она находится на самой грани между жизнью и смертью, а глаза горят ярко и лихорадочно. В ней пляшет что-то странно-величественное, почти пугающее, как отсвет пожара.

Она выглядит как человек, который, по крайней мере теоретически, способен стирать с земли целые города. Нет, не как человек, как существо. Темнота струится из-под ее пальцев, спускается вниз, ползет вверх, пульсирует, и мне думается о древних богинях снова — о хаосе и тьме за пределами ойкумены, откуда жизнь зарождается в самом начале и куда она уходит в самом конце.

— Ивви, — говорит Мэнди, голос ее будто бы наполнен чем-то изнутри, чем-то, что я принципиально не могу описать. И я думаю, что это истинный облик Мэнди, то, что она на самом деле есть — не вполне человек.

А значит то, что я на самом деле есть — тоже?

Я думаю, что сейчас Мэнди могла бы сделать с Ивви одним только движением. Как легко было бы запугать ее, как Ивви уже напугана. Я вижу, как Ивви сует руку в карман. Я знаю, она всегда носит с собой пистолет.

Но я прекрасно знаю, что Ивви не выстрелит. Впрочем, ни одна пуля не причинила бы Мэнди вреда сейчас.

Кроме того я знаю, что Мэнди не тронет Ивви, не тронет только потому, что Ивви — ее кровь. Только поэтому, ведь сейчас ничего благого в Мэнди я не вижу, ничего, что обычно свойственно людям и сообщает им о том, как поступать хорошо, а как поступать плохо. От нее исходит сейчас какое-то первобытное, лишенное добра и зла ощущение, как от земли, которая с равной радостью даст тебе пищу и поглотит тебя мертвого.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});