Маленькие Смерти - Дарья Беляева

Когда ослепительная вспышка скользнувшего по фигуре света проходит, я вижу, что это Доминик. А может быть, только может быть, существо, уже ничего общего с Домиником не имеющее. Я запускаю руку в карман пиджака, нащупываю пузырек с таблетками и кладу одну под язык, чувствуя нервирующую сладость. Страха, впрочем, у меня и без таблетки достаточно. Я давлю на газ, чтобы рвануть вперед и объехать Доминика по пустой встречной, и — не могу. Понтиак недовольно, шумно рычит, стараясь сдвинуться, но остается на месте. Я вдавливаю педаль газа так, что ступню пронзает резкая, режущая боль, но машина не продвигается вперед даже на сантиметр.

Я вижу, могу поклясться, что вижу, как несуществующим, невиданным мной прежде оттенком красного сияют у Доминика глаза. Он говорит, и я тут же понимаю, что не он говорит.

Мы совсем рядом с домом, и я думаю: был ли он там снова? Были ли там родители?

— Франциск! Итэн! Вечерний автопробег?

Итэн рядом со мной, кажется, вжимается в сиденье так сильно, что я слышу, как в нем что-то подозрительно хрустит.

— У нас проблемы с машиной, — говорю я. — Не мог бы ты отойти и, может быть, они разрешатся сами собой.

Я открываю окно, выглядываю из Понтиака и вижу, как колеса опутывают, будто из-под земли выросшие, щупальца темноты. Они проникают в резину, пропарывают металл. И я думаю, что ни разу в жизни не видел ни одного материала, который был бы так мягок и так тверд одновременно.

— Я бы хотел, — говорит Грэйди в теле Доминика. — Осмотреть машину. Откройте дверь, покажите багажник.

— Ты пересмотрел фильмов про копов, — говорю я. На самом деле я тяну время, надеясь, что скоро начну сходить с ума от страха. Сердце бьется быстрее и болезненнее.

Грэйди смеется, а потом в руке у него появляется, сотканный из чистой темноты, мегафон.

— Выходите с поднятыми руками мальчики, — говорит он. И устройство, не созданное из земного материала, искажает его голос, превращая его то в хрип, то в вой, то в рычание, так что я едва могу различить слова.

— Знаешь, что он может с нами сделать? — говорит Итэн.

— Догадываюсь, конформист, — отфыркиваюсь я.

— Мы должны выйти.

— Сейчас мы выйдем. Спрячь бутылку и череп. Только не в машине.

— Бутылку я положу в карман, но как я спрячу по-твоему, череп?

— Не знаю! На голову его себе надень.

— Хватит переговариваться. Вы окружены. Выходите из машины с поднятыми руками. Повторяю: выходите из машины с поднятыми руками.

Грэйди щелкает пальцами, и я буквально чувствую, как темнота поднимается от колес по корпусу машины вверх, к окнам. Именно в этот момент знакомое ощущение перехода, но на этот раз плавное, как будто тебя накрывает волна на море, окатывает меня. Я касаюсь сначала бутылки, потом черепа, покрывая их едва различимым слоем темноты, как стекло покрывают тонким слоем амальгамы, чтобы получилось зеркало.

— Ты думаешь он не заметит? — шепчет Итэн.

— Есть идеи получше? Я выхожу первым.

Когда я распахиваю дверь машины, щупальца темноты, будто бы обжегшись, опадают.

— А ты сильнее, чем я думал, — говорит Грэйди. Я замечаю что на асфальте, за спиной Грэйди, оставленные им кровавые следы кед Доминика. До сих пор? Или он еще кого-то сожрал? Кто-нибудь это видит? Сбоку, на обочине, стоит машина. Малиновый Шеви, девчачий на вид, явно краденный.

— Никто не видит, — говорит Грэйди. — Потому что я не хочу, чтобы кто-нибудь видел.

— Что тебе нужно от нас и нашей машины? — спрашиваю я.

— Нашей? Серьезно? — спрашивает Итэн.

— Моей, — поправляюсь я. Мы с Итэном стоим рядом, очень спокойно. Итэн держит свиную голову, которую не увидит ни один человек. Но, наверняка, ясно видит Грэйди. Он, впрочем, не показывает своей осведомленности. Рассматривает нас, сжимая свой призрачный мегафон в руке. Потом тьма начинает расползаться от его пальцев, и вот вместо мегафона, Грэйди уже сжимает пистолет.

— Не заставляйте меня применять силу, мальчишки, — он вздыхает, наставляет пистолет то на меня, то на Итэна. — Я решил навестить семью, чтобы выполнить последнее пожелание Доминика — спасти его бабушку из лап мерзких нечестивцев и кровосмесителей, но дома никого не оказалось. Наверное, мы разминулись. И я решил немножко подождать. А тут смотрю, вы едете. Дай, думаю, пообщаюсь с моими милыми родственниками. Дай, думаю, их обниму. А они, мои дорогие, даже видеть меня не хотят.

Грэйди, наконец, стреляет ровно между нами. Пуля, кажущаяся настоящей, врезается в лобовое стекло моей машины, которое тут же взрывается звенящим салютом из осколков. А потом тьма вдруг разливается в машине, будто попала туда не пуля, а дымовая шашка. Я оборачиваюсь и вижу, как в этой темноте исчезает моя машина, тает, скрывается, впитывается в нее.

Мне становится вдруг обидно, будто мне шесть лет, и кто-то взрослый отобрал у меня что-то любимое. Я снова смотрю на Грэйди, а он, улыбнувшись улыбкой Доминика, говорит:

— Ах, как жаль, — и смотрит куда-то за мою спину. Оглянувшись снова своей машины я больше не вижу. Радостно только, что Итэн забрал череп и бутылку. Все остальное, по меньшей мере, очень грустно. Моя раритетная машина отправилась в страну вечных хайвеев, а я могу только стоять и надеяться, что туда же не отправимся мы с Итэном.

— Где же вы были? — спрашивает Грэйди. — Что-то задумали, да? По глазам вижу, что-то задумали.

Он подходит ближе, оставляя за собой следы. Походка у него нетвердая, но в теле Доминика он явно чувствует себя лучше, чем в теле Мильтона. Когда Грэйди оказывается совсем близко, я вдруг чувствую, что от Доминика больше не исходит запаха жвачки. От Доминика пахнет теперь смертью и землей, увядающими цветами, кладбищем. Запах такой сильный, что едва не сбивает меня с ног. Судя по тому, как хватается за меня Итэн, ему тоже не очень понравилось. Грэйди хрипло смеется, как никогда не смеялся Доминик:

— Не нравится вам?

А потом вдруг рычит, совершенно нечеловеческим голосом, и зрачки у него одномоментно становятся алыми, как кровь:

— Вы правда думали, что у вас получится провести меня детским фокусом?!

И когда он только протягивает руку к Итэну, я вдруг чувствую, что готов и более того, что сейчас — самое время. Наверное, мой нынешний стресс сильнее, а может быть нужно защитить Итэна, поэтому я не медлю, мне не нужно ждать, пока моя темнота соберется у кончиков моих пальцев. Я могу выбросить ее сразу и всю, с невероятной быстротой. В процессе я осознаю и еще кое-что: я могу предать ей определенные качества. Я и добавляю остроту, твердость, чтобы моя темнота стала оружием. И тут же вижу, как волна, рванувшаяся от моей ладони, приобретает очертания, острые края, будто в момент обрастает осколками стекла, длинными острыми лезвиями, словом тем острым и твердым, что я могу представить. Волна достигает Грэйди, и я еще успеваю подумать, что не хотел бы причинить вред Доминику, прежде, чем понимаю, что ему уже нельзя причинить вред. Черные, острые края моей темноты проходят через него насквозь, пробивая ему грудь, и я ожидаю, что прыснет кровь, но Грэйди мгновенно исчезает, растворяясь в темноте, которая стелится по земле, как тень в полдень. Но я не собираюсь останавливаться, я веду свою волну дальше, за этой тенью, взрывая асфальт, как землю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});