Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев

Исполняя волю царя, Глинский вел свой особый полк к Орше, но как вел? Делая частые дневки и вовсе не заботясь о том, чтобы во время этих дневок в стане соблюдался воинский порядок. Ратники, увидев безразличие первого воеводы, начали исподволь пошаливать: бражничать, обижать сельских женщин, особенно дев. Второй и третий воеводы полка не узнавали князя, но вмешиваться не решались. Удивлялись тысяцкие и сотники, из них иные оказались даже смелей воевод: шли прямо к Михаилу Глинскому, предупреждали его, что в полку начинается самое настоящее разложение, ратники уже без зазрения совести самовольничают. Князь, однако, от всего отмахивался:

- Пусть их. Не поперечим если их малой вольности, с большим уважением к добрым командирам пойдут на приступ Орши.

Странно было слушать подобное от опытного, прославленного знатными победами воеводы. Очень странно. И совершенно непонятно. Но… выше головы разве прыгнешь?

Действительно, что можно предпринять, если первый воевода подчинен только самому царю и его действия не подсудны подчиненным. А понять, почему поступает Глинский так, возможно ли, не зная истинной цели князя-воеводы, не ведая о его потаенных мыслях.

А у князя Глинского, кроме мыслей о мести за оскорбленную честь, никаких нет. Перво-наперво он решил, что не пойдет на приступ Орши. Осадить, исполняя приказ царя, осадит, но с приступом погодит. Пришлет же в конце концов Сигизмунд войско? Не может же он сидеть в своем дворце сложа руки? Начнутся стычки, а то и сечи, необходимость взятия Орши само собой возможно и отпадет.

Вместе с тем Михаил Глинский понимал, к чему может привести его бездействие, если Сигизмунд слишком долго станет собирать войско. Тут оковы могут в ход пойти. Стало быть, есть для князя два пути: продолжать служить царю Василию, отерев с лица смачный плевок, либо бежать за границу. Вот над этим выбором размышлял князь и днем, когда ехал впереди своего полка будто бы в полудреме, и ночью, утопая в перинах лебяжьего пуха, но не ощущая их нежной мягкости.

Уже при подходе к Орше мучительные раздумья привели его к твердому выводу: надо бежать! Но куда? Под чью руку приткнуться?

Орден Тевтонский Девы Марии? Там, конечно, его примут с распростертыми объятиями. И не простым рыцарем. Но что можно сделать, не став полновластным главой Ордена? Князь знает, что надлежит сделать, и сумел бы вернуть прежнее величие Ордену, но разве нынешние его бездарные правители отойдут в сторону, уступая ему место? Они даже не потеснятся!

«Нет. Орден - день вчерашний», - решил Глинский.

Крым. Он тоже примет князя с великим удовольствием, позабыв о поражениях от него. Татары охотно принимают изменников, особенно воевод и атаманов. Но тогда придется идти против христиан, вставать в ряды тех, кто намерен сделать магометанской всю Европу, а следом и весь мир.

Нет, и это не годится.

Император? Он пыжится, желая объединить усилия всех христиан, и православных, и католиков на борьбу с мусульманским наступлением на Европу, и вполне может поставить его, Глинского, во главе этого многотрудного, но очень важного дела. Вот где будет возможность полностью раскрыть свои способности и дипломата, и воеводы.

«Пожалуй, подходяще…» - заключил князь.

Однако чем больше он думал над тем, что предложить императору, чтобы тот безоговорочно купил его и вручил судьбу противостояния с турецким султаном Салиманом, вдохновителем мусульманской экспансии, тем отчетливее понимал, что не так все просто, как представляется на первый взгляд. Салиман не без разбора прет на Европу. Решительные удары наносит только по тем странам, где господствует православие: Хорватия, Македония, Словения, а вот с Грецией он осторожничает, пытается захватить только некоторые острова, до Италии вообще не дотрагивается. А в это время император, беспрестанно твердя о желании поднять весь христианский мир, основные усилия прилагает к тому, чтобы втянуть в войну с Турецкой державой Россию. Она своими жертвами, своей кровью наверняка ослабит султана Салимана, и тот станет сговорчивей и не осмелится поднять меч на католический мир.

«Двойная игра. Честный ратник в такой игре никому не нужен, - сетовал князь. - Не по мне хитрость без чести и совести. Не по мне».

Остается Сигизмунд, но он не примет, если не увидит своей выгоды. Без предательства не обойтись.

Князю Михаилу Глинскому очень не хотелось предавать (иное дело - слукавить). Однако обида на Василия Ивановича, обманувшего, но, главное, оскорбившего совершенно незаслуженно (в чужие руки!), полностью заглушала угрызения совести.

Не приглашая писаря, князь принялся писать сам письмо. Его тайна, ему одному ее знать. В письме он признавался королю Сигизмунду, что совершил поступок непростительный, переметнувшись к московскому князю, но всячески старался оправдать этот поступок совершенно не заслуженным оскорблением своей чести. То, что он не захватил трон, хотя мог это легко сделать, Глинский объяснил уважением к династии Ягеллонов и напомнил, что ничего дурного самому Сигизмунду не сделал, напротив того, выведя гвардию ему навстречу, исключил возможность переворота, который, по его сведениям, готовился ясновельможными в пользу Владислава. Правда, переходя на службу к Василию Ивановичу, он готовился отомстить, но слава Господу и святой Деве Марии, одумался и ничего из того, что задумал, не совершил.

Глинский явно лгал, считая, что король Сигизмунд никогда не узнает всей правды о причине разрыва вечного мира между Россией и Польшей. Это его, князя, тайна, которую он благоразумно не открыл даже Василию Ивановичу, хотя и исполнял его волю. Легко открещивался князь и от своего участия в падении Смоленска, ведь его особый полк даже не стоял в осаде, находясь поодаль от общего русского стана. Не доверял ему якобы Василий Иванович важного дела, косился окружил его своими людьми, пристегнул к нему своего брата Андрея.

Перечитав написанное, князь пришел к выводу, что хотя и длинным получилось послание, но пока - пустым. Словеса одни. Отшвырнет его Сигизмунд, если не будет в нем ничего полезного для него, короля Речи Посполитой.

Подступил особый полк Глинского к Орше, осадил крепость по всем правилам, однако команды к подготовке приступа от первого воеводы отчего-то не поступало. Тысяцкие, исключительно на свой страх и риск, начали ладить лестницы, заготавливать все нужное для туров, чтобы споро, как только будет дан приказ, начать их сборку под стенами крепости, считая это не вредным самовольством, за которое их не накажут.

Дни шли, второй и третий воеводы, тысяцкие и сотники ждали решительного слова князя, которому вроде бы ни до чего не было дела. Очень удивительно.

Впрочем, некоторые догадывались о причине безделья первого воеводы: пробежала черная кошка между ним и царем Василием Ивановичем, но никто не мог знать глубинной сути размолвки.

Особый полк жил своей жизнью, первый воевода полка - своей. Он никак не решался дописать послание к Сигизмунду, понимая, что без предательства не обойтись. Не примет его король, не простит убийства ясновельможного пана Заберезинского, если не известит он его о самом важном: о намерениях Василия Ивановича в начавшейся войне.

«Решайся, Михаил Львович, решайся, - подстегивал себя князь. - Попрана твоя честь, и ты должен отомстить!»

Не резон тянуть время: царя могут известить о бездействии его, первого воеводы, и тогда не исключены самые крутые меры. Нужно нанести упреждающий удар. Одолев в конце концов сопротивление совести, Глинский сел дописывать письмо. Кратко, чтобы без объяснений ничего не было понятно, он рассказал о планах царя Василия, клятвенно обещая поведать и о расположении главных сил русской рати и дать совет, который беспроигрышно приведет к полной победе. Заверил, что Орши брать пока не будет, поэтому просил никакого войска к этой крепости не посылать, а сосредоточить силы в одних руках и направить именно туда, куда он в следующем письме укажет.

Об одном Глинский просил настоятельно: если король простит все его неверные шаги, примет его, князя, раскаяние и клятву верно служить польской короне, пусть пришлет ответное письмо со своим милостивым словом и пусть отправит в местечко Коханово, что верстах в тридцати от Орши, не менее полутора тысяч гвардейцев, чтобы при переходе он сразу же оказался под их защитой.

Темной ночью Михаил Глинский проводил своего самого надежного слугу с письмом к Сигизмунду Казимировичу. Князь, уверенный, что тайность этого шага сохранена, не знал, что перед рассветом ускакал гонец к тайному дьяку, везя послание короткое, всего в несколько слов: «Князь Михаил Глинский отрядил тайного посланника. Поскакал тот в сторону Польши».

Такие гонцы не испытывают задержки, везде ему сменят коня на самого выносливого и ходкого. Скачи и скачи. У самого бы сил достало.