Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев

Но и эта неурядица оказалась кстати: татары, поначалу растерявшиеся, быстро пришли в себя, завязалась сеча, но тут из леса, как снег на голову в жаркий июньский день, повалили конники и пешцы Передового и Сторожевого полков.

Первым хлестнул коня Мухаммед-Гирей.

До Тихой Сосны гнали крымцев русские ратники. Князь Андрей Старицкий, гордый столь знатной победой, тут же отрядил спешного гонца к царю Василию Ивановичу с донесением: «С помощью воеводы Хабара-Симского я разбил тумены Мухаммеда-Гирея. Часть захваченной добычи поделю между ратниками, часть направлю в твою, государь, казну».

Радостная весть. Пару лет после такой зуботычины Крым большим походом не пойдет, а разбойным сакмам[121] порубежные воеводы умеют заступать пути, и даже, перехватывая, пленить крымцев и ногайцев.

Казань тоже изменила политику. Резко изменила; Клятвенно уверяла в своей дружбе с Москвой и, похоже, намерена была свою клятву держать. Стало быть, Можно приступать к вытеснению Польши и Литвы из Древних славяно-русских земель, и главное - отбить Смоленск, этот ключ к основательно заржавевшему замку.

Однако слишком крепки и высоки крепостные стены, ворота тоже непробиваемы, ни таранами их не сдвинешь, ни ядрами самых больших осадных пушек не разрушишь. Только хитростью, как сказал Глинский, можно овладеть Смоленском, а хитрость эта уже созрела в голове у князя Михаила Глинского.

«За просто так не уступит, - думал государь, - запросит непомерно. И все же есть нужда позвать. А там видно будет».

Михаил Глинский запросил ни мало ни много - княжества Смоленского.

- Под твоей, Василий Иванович, рукой удельное княжество. Я - удельный князь, верный в делах и помыслах Москве и тебе, государь.

Да, не вытошнит, если не подавится! Сколько усилий потрачено, чтобы избавиться от уделов, основных смутьянов кровавой междоусобицы, и - на тебе: своими руками отдать столь важный для России город со всеми укра-инными землями. Стоит ли овчинка выделки? Выбить польско-литовских захватчиков, чтобы посадить нового недруга. Не станет князь Глинский долго шагать в ногу с Москвой, как ее присяжник, объявит обязательно о своей независимости^ и его во весь голос поддержат многие короли, император и даже Папа Римский.

Новая головная боль?!

А если поиграть с Глинским, как он сам говорит, в кошки-мышки? Пообещав, не исполнить обещание? Что в ответ предпримет Глинский? Одно может: сбежать из России, унеся с собой многие кремлевские тайны, до которых допущен. Но для чего тогда тайный дьяк? Для чего око его неусыпное?

- Въехав в Смоленск, всенародно объявлю тебя правителем Смоленского удельного княжества, присяжного Москве и царю всероссийскому.

- Утвердим слово клятвенной грамотой. - Можно и утвердить, если нет веры моему слову.

- Вера, государь, есть, но ряд с клятвой на кресте более надежен.

- Ты, как всегда, рассуждаешь мудро. Готовь рядную грамоту. При моем духовнике поцелуем крест.

- После чего я расскажу, государь, как положу Смоленск к твоим ногам и что потребуется сделать для этого тебе.

Досадливо Василию Ивановичу вести такой торг, но пересиливает он себя, убеждая одновременно: «Глинский - латынян, играющий в православие. Крестоцелование с клятвой латыняну не стоит выеденного яйца».

Никого не позвал Василий Иванович в свидетели на крестоцелование - духовник, он сам и князь Михаил Глинский - все условности, однако, соблюдены были неукоснительно, все чин по чину.

Помолившись, продолжили прерванный разговор.

- Дай мне, государь, время до весны. Пошлю я в город дюжину своих людей. Они осядут в Смоленске под видом крупных торговцев, под видом коробейников, собьют артели плотников, даже краснодеревщиков, затесаются в среду ремесленников. Смогут подготовить горожан к мысли, что нулсно по доброй воле отворить ворота царю всей России. Что касается воеводы Сологуба, то при его руке есть несколько моих друзей, да и сам он не дурак, поймет что к чему, если умно подскажут.

- Все так просто?

- Нет. Мои люди сработают без промаха, если ты, государь, основательно пугнешь Смоленск. Силой ратной несметной. Множеством осадных пушек, ядра которых полетят через стены, сея смерть и разрушая дома. Почувствовав безысходность, горожане принудят сложить оружие. Брать силой город не будет нужды. Придется только показать, что готовимся к этому. Я все предусмотрю, государь. Устрою такие скоморошные представления, комар носа не подточит.

- Стало быть, тебя ставить первым воеводой Большого полка?

- Воля твоя, государь. Только я считаю, что лучще мне при тебе ближним советником оставаться.

- Вполне разумно, - согласился было Василий Иванович, но тут же изменил свое решение: - И все же, считаю, надо дать тебе полк, специально для тебя собранный. Сверх пяти основных. И по числу более обычных десяти тысяч. До дюжины тысяч двести, а то и более.

Не уловил хитрости князь в этом решении царя, не понял, что началась игра с ним самим. Придет время, и станет он кусать локти, да поздно будет: главный воевода, конечно, по совету царя, определит особому полку место поодаль от основных сил, якобы для резерва, и получится, что князь Глинский со своим многочисленным полком никакого участия в захвате Смоленска не примет. Что же касается тайных бесед Глинского с царем и их клятвенным рядом, они так и останутся тайными. Кто в России поверит слову, единожды изменившему? Предателю, как правило, нет больше веры. Его можно и в крамоле обвинить и оковать, упрятав в подземелье.

Царь Василий Иванович, несмотря ни на что, твердо придерживался совета Глинского: из Москвы вывел полных пять полков с великим огневым нарядом, для которого специально были отлиты пушки-великаны. К основной рати в придачу вышел еще и пятнадцатитысячный полк князя, тоже с увесистым огневым нарядом.

Но не только московская рать пришла в движение, по воле государя Великий Новгород и Псков послали к Смоленску еще по паре полков. А в Боровске разместились еще и несколько полков резервной рати. На всякий случай. У резерва пушек и рушниц тоже изрядно. Таким образом, задействовано было невиданное прежде по мощи войско.

Самого храброго такая мощь заставит задуматься и почесать затылок, прежде чем решиться обнажить меч.

Дальнобойные пушки, установленные на холмах, провели малую пристрелку, сотрясая город, а в это время царские полки окапывали себя закопами, окольцовывали валами, давая смолянам и жолнерам понять, что пришли на долгое осадное сидение, и возьмут крепость не мытьем, так катаньем: не согласятся по доброй воле открыть ворота, так откроют, чтобы избежать голодной смерти.

Исподволь - спешить вроде бы некуда - начали устраивать близ стен высокие туры, затаскивая на них пушки полегче. Туры-то возвели на уровне стен, можно осыпать город ядрами, выбирая для себя любую цель. Проведя пристрелки, пушки замолкали. Их молчаливые жерла угрожающе взирали на городскую сутолоку, готовые в любой момент обрушить на смолян увесистый град. Пушкари от пушек не отходят. На турах под плотными крышами приготовлены зелье, ядра и дробь, а для пушкарей тоже устроены навесы от дождя. Но дождя нет вот уже несколько дней, поэтому пушкари красуются, наслаждаясь страхом, какой они внушают горожанам.

Только на вершинах холмов установленные великие пушки время от времени плюются ядрами, чтоб не забывал город, что он в осаде, - но плюются нехотя, вроде от нечего делать.

А по городу тем временем ползут слухи, что царь Василий Иванович не намерен разорять Смоленск, город Исконно русский, готов даже сохранить жизнь жолнерам и шляхтичам, отпустив их на родину, если по доброй воле будут открыты ворота.

Все чаще и чаще собираются толпы вокруг тех, кто убеждает горожан присягнуть русскому царю и не подвергать себя смертельной опасности. Волнует призыв вернуться в лоно православной отчины, а не натирать свои выи до крови хомутом латынян. В поддержку этих речей часто выступали и настоятели христианских приходских церквей.

Жолнеры и шляхтичи, которые особенно ярились, налетали коршунами на такие сборища, хватали златоустов[122], волокли их к воеводе Сологубу, которому, по их мнению, следовало вешать крикунов-смутьянов в самых людных местах. Но воевода, к неудовольствию шляхты, не лил крови, а лишь сажал под стражу приведенных к нему на расправу. Он видел недовольство шляхтичей, но казнить горожан опасался: не проливать кровь убедил Сологуба епископ смоленский Варсонофий[123], пугая всеобщим бунтом.

- Давно и упорно, воевода, по городу расползаются толки о перемете к Москве. Большинство смолян воспринимают такой поворот как дар Божий. Скажу более того: почти все горожане-православные животов не пожалеют ради этого. Злобством, воевода, не изменить общего настроения. Оружия у горожан много. Сомнут они жолнеров. Тебе тоже - смерть. Стоит ли проливать реки крови в никчемной распре. Великий князь Василий Иванович крепости не одолеет, постоит-постоит и уйдет восвояси, как случалось не единожды. Сигизмунд же не оставит столь важный для себя город без поддержки. Вот тогда можно будет устроить казнь горлодерам. Показную.