Почти смешная история и другие истории для кино, театра - Эмиль Брагинский

— Ну, если на окончательное прощание… — Герман Сергеевич снял плащ, оставил его на вешалке и проследовал в комнату. В комнате сразу увидел большую фотографию внука и сел так, чтобы быть к фотографии спиной.

Чай пили молча.

— Что вы так на внуке зациклились? — вдруг сказал Герман Сергеевич.

— Стойте! — тоже неожиданно вскрикнула Зоя Павловна. — То есть, сидите и ждите!

— Чего? — испуганно спросил Герман Сергеевич.

— Господи, как просто, — улыбнулась Зоя Павловна, — элементарно и примитивно! Сейчас я соберусь с мыслями, точнее, с одной пустяшной мыслью. Вы любите стихи?

Герман Сергеевич поглядел на Зою Павловну настороженно:

— Не знаю.

— Я так и думала. Когда мне нужно взять себя в руки и сделать волевое усилие, я прибегаю к стихам… — И прочла:

— Над рекой весь деньЛовит, ловит стрекозасобственную тень…

Герман Сергеевич молчал несколько изумленно.

— Японские стихи, — пояснила хозяйка, — я их обожаю! Или вот:

— На песчаном белом берегуОстровкаВ Восточном океанеЯ, не отирая влажных глаз,С маленьким играю крабом…

Герман Сергеевич решительно поднялся:

— Конечно, с крабом, с кем же еще…

— Куда же вы? — голос у Зои Павловны звенел. Голос стал счастливым. — Вам нельзя уходить, вам надо вступить со мной в тайный сговор!

— Во что вступить?

— Понимаете, вы полюбите гулять с внуком, а мне станете тайно сообщать маршрут! И я буду случайно попадаться вам на дороге. У вас будет сплошная невезуха — в какую сторону ни идете, всюду наталкиваетесь на меня! Поняли?

— Нет!

— Это в качестве оправдания, если дойдет до нее!

— Значит, толкаете меня на обман?

— Это не я вас толкаю, а футболисты!

И тут Герман Сергеевич неожиданно включил телевизор. И раньше чем появилось изображение, заговорил диктор: «…нападающий был остановлен недозволенным приемом, и судья совершенно правильно…»

— Нет, неправильно! — Герман Сергеевич в сердцах выключил телевизор как раз в тот момент, когда сам возник на экране. — Любят у нас, чтобы все гладенько.

— Что вы из-за чепухи шебаршитесь. Подумаешь, футбол!

— Его смотрят миллионы!

— Пусть. Но какое имеет значение?…

— Честность и объективность всегда имеют…

— Вот и устраивайте мне свидания с внуком, — не дала договорить Зоя Павловна, — для объективности!

— Травмировать мать, травмировать ребенка, себя тоже! — вырвалось у Германа Сергеевича. — Что я, с ума сошел?!

— Почему бы нет? — спокойно высказалась Зоя Павловна. — Оставаться нормальным, гоняя по полю в черных трусах, это в вашем-то возрасте…

Герман Сергеевич шагнул в коридор, рванул с вешалки плащ, отпер дверь и побежал вниз по лестнице. Зоя Павловна припустилась следом:

— Бегите! Вы же для чего-то по утрам тренируетесь в беге!

Герман Сергеевич выбежал во двор, где оставил машину, открыл дверцу, как вдруг появился длинный жилистый парень с лицом будущего уголовника и громко спросил:

— Вот ты где, голубец! Смухлевал, гнида судейская?

Герман Сергеевич не удостоил его ни ответом, ни тем более ударом, он сел в машину, однако…

Однако подскочила Зоя Павловна и вцепилась в парня обеими руками. На парне была надутая разноцветная куртка, и Зоя Павловна схватила его за куртку, там, где синее переходило в белое.

— Немедленно извинитесь!

— Бывшая барышня! — Парень оставался спокойным. — Ты меня лучше не тревожь! А куртку выпусти, импортная куртка!

— Извиняйтесь! — бушевала Зоя Павловна. — Или я вызову милицию!

— Зови, — поддержал парень. — Пусть они разберутся — сколько твоему старичку за это судейство в лапу сунули!

Осторожно высвободил куртку из рук Зои Павловны и ушел не торопясь.

— Почему вы молчите? — В бешенстве повернулась к Герману Сергеевичу Зоя Павловна. — Вас же оскорбляют!

— Судей часто оскорбляют! — сообщил Герман Сергеевич.

— И вы всегда вот так… голову в плечи?…

— Вы дипломатка, вы ко мне через ваш героизм не подкатывайтесь… Ну? — сказал Герман Сергеевич.

Зоя Павловна стойко выдержала удар:

— Словно где-тоТонко плачет Цикада…Так грустноУ меня на душе…

Герман Сергеевич с перепугу столь сильно нажал на акселератор, что машина прыжком выскочила со двора.

Фонарь во дворе высветил зябкую фигурку Зои Павловны, которую молотил дождь.

Зоя Павловна метнулась обратно в подъезд, начала подниматься к себе на этаж, как вдруг… на лестнице… обнаружила Иришу. Ириша прислонилась к стене, а вокруг громоздились чемоданы, коробки и в сером футляре пишущая машинка.

— Жду! — сообщила Ириша. — Вы оба мимо пронеслись — любо-дорого смотреть!

— А почему? И что? — растерялась Зоя Павловна, оглядывая имущество гостьи.

— Разрыв с родителями! — охотно объяснила Ириша. — Высокие договаривающиеся стороны не договорились. Вы меня приютите, бездомную?

— Не оставлю же я тебя на лестнице…

— Именно на это я и надеялась. Вещи не трогайте, они неподъемные. И, пожалуйста, Артему не сообщайте, что я временно у вас осела.

— Но почему? — не поняла Зоя Павловна, делая попытку приподнять пишущую машинку.

— Не трогайте, вам говорят! — Ириша отняла тяжелую машинку. — Артем наверняка обозлится, что я превысила полномочия.

Потом в комнате Ириша печатала на машинке, производя отчаянный дробный шум. Ириша печатала слепым методом, то есть всеми десятью пальцами, не глядя на клавиши и с невероятной скоростью.

— Понимаете, — рассказывала при этом Ириша, — во всех родителях четко сидит банальность — готовься в институт. А по-моему, массовое высшее образование себя изжило. Оно полезно только для талантливых, ну, для тех, которые с приветом, и, конечно, для тех, у которых толкательные знакомства.

— Какие? — переспросила Зоя Павловна.

— Которых после института толкнут куда надо, иначе сядешь на невидимую зарплату. А я на этом приборе, — Ириша приятельски похлопала машинку, — выколачиваю тридцать копеек за лист…

— Неужели так дорого! — пораженно ахнула Зоя Павловна.

— А у меня высокая квалификация, ошибок не делаю, и потом, я приношу удачу, да, поэтому всякие литераторы рукописи несут и несут…

— А родители не будут беспокоиться? — осторожно поинтересовалась Зоя Павловна.

— Привыкли. Я не в первый раз. Вот когда они окончательно обмякнут, изведутся, милостиво вернусь… Как вы думаете, Зоя Павловна, этого, нашего, которому вы во дворе стихи читали, его сегодня на стадионе подкупила «желтая» команда или он случайно кашлял дурака?

Зоя Павловна вскинула голову.

— О нем в этом доме больше не разговаривают!

Лиля накрывала на стол со старанием: белая ломкая скатерть, тонкие бокалы. Закуски красиво разложены по тарелочкам. И накрывала Лиля на две персоны.

Герман Сергеевич возвратился домой и с удивлением разглядывал приготовления к пиршеству.

— Будем мириться! — виновато произнесла Лиля. — Были у нее?

— Был. Сообщил.

— Ну и как отреагировала?

— Стихи стала читать, японские.

— Японские? — переспросила Лиля с ухмылкой.

— Ее, конечно, жалко, она баба неплохая, но… — Лиля развела руками. — А меня тоже жалко. Меня быт заел. От одних продовольственных магазинов можно на стенку полезть. Вот и наговорила вам не знаю чего.

— Ну! — махнул рукой Герман Сергеевич. — Я уже забыл…

— Муж ушел на дежурство, врач по призванию. Тяжкий крест для жены — работы много, зато денег мало…

— Но я все время… — вставил было Герман Сергеевич, но Лиля упрямо замотала головой.

— Знаю, но мы должны сами! Что-нибудь придумаем. Только вот мы с маленьким так к вам привязались…

И Лиля потерлась о щеку Германа Сергеевича.

— Что вы такое придумали? — насторожился Герман Сергеевич, родительским чутьем ощутив недоброе.

Ириша танцевала самозабвенно, забывая про все на свете и про партнера тоже. А Иван Савельевич, элегантный, но неуклюжий, не поспевал, ноги у него заплетались, и казалось, вот-вот рухнет. Спас его оркестр, который вдруг замолчал. И тогда Иван Савельевич взял Иришу под руку и, стараясь не пошатываться, повел к столу.

— Счет попросите! — приказала Ириша, усаживаясь за стол и принимаясь за мороженое.

— Куда торопиться? — протянул Иван Савельевич и кинул официантке, мелькнувшей в поле зрения: — Счетик, будьте добреньки!

— Подруга у меня строгих правил. Я теперь у подруги живу. И супруг у нее бухгалтер. И маленький ребенок.

— Как у подруги? — не понял Иван Савельевич. — А персональный муж?