Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё - Пер Валё

здесь хотя бы нескольких знакомых.

Монссон кивнул.

– Наверняка неприятный тип, – произнес он, словно разговаривал сам с собой. – И был в плохой физической форме. Поэтому доктор неправильно определил его возраст. Жалкий мошенник.

– Мальм тоже, – сказал Мартин Бек. – Но ведь нам от этого не легче?

– Нет, конечно нет, – ответил Монссон.

Несколькими часами позже они сидели в кабинете Монссона и смотрели на заасфальтированный двор, в котором стояли черно-белые автомобили и по которому взад-вперед ходили полицейские.

– Что ж, – сказал Монссон. – Наше положение не так уж и плохо.

Мартин Бек посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Мы знаем: Олафссон находился в Стокгольме третьего февраля, а доктор уверяет, что он умер самое позднее седьмого. Промежуток времени сужается до трех или четырех дней. Думаю, мне все же удастся найти кого-нибудь, кто видел его здесь. Хотя бы какую-нибудь зацепочку.

– Откуда у тебя такая уверенность?

– Наш город не очень велик, а круг общения Олафссона еще меньше. У меня имеются определенные связи. До сих пор толку от них было мало, потому что люди не знали, кого именно им нужно искать. Кроме того, полагаю, необходимо предоставить все имеющиеся сведения прессе.

– Мы не можем допустить, чтобы они что-либо публиковали. И потом, это входит в компетенцию прокурора.

– Я не привык так работать.

– Ты что же, собираешься расследовать это дело самостоятельно?

– Случившееся в Стокгольме меня мало интересует, – подчеркнул Монссон. – А разрешение прокурора – всего лишь формальность. По крайней мере, здесь, у нас.

Мартин Бек улетел домой в тот же вечер. Около десяти он был в Стокгольме и спустя два часа уже лежал на своем диване в гостиной, в Багармуссене.

Свет он погасил, однако заснуть не мог.

Его жена уже спала, и сквозь закрытую дверь спальни отчетливо слышался ее негромкий храп. Детей дома не было. Ингрид ушла рисовать лозунги для завтрашней демонстрации, а Рольф, очевидно, веселился на какой-то молодежной вечеринке с пивом и музыкой.

Он чувствовал себя одиноким, словно ему чего-то не хватало. Например, желания встать, пойти в спальню и сорвать ночную рубашку с жены. Он подумал, что должен, по крайней мере, испытывать такое желание по отношению к кому-то другому, например к чьей-то чужой жене. Но к чьей именно?

Бек все еще не спал, когда в два часа вернулась Ингрид. Наверное, жена сказала ей, чтобы она не приходила слишком поздно. Рольф же мог приходить когда угодно, хотя был на четыре года младше сестры, по меньшей мере раза в два глупее ее и не обладал даже сотой долей инстинкта самосохранения и осмотрительности, присущих Ингрид. Это естественно, ведь он мальчик.

Девушка проскользнула в гостиную, наклонилась и чмокнула отца в лоб. От нее пахло потом и краской.

«Какая нелепость, – подумал Бек, – какая кругом нелепость!»

Прошел еще час, прежде чем он уснул.

Когда утром второго мая Мартин Бек приехал в управление на Кунгсхольмсгатан, Кольберг уже разговаривал с Меландером.

– Какая нелепость! – воскликнул Кольберг и ударил кулаком по столу так, что все, кроме Меландера, подпрыгнуло.

– Да, странно, – с серьезным видом согласился Меландер.

Кольберг был без пиджака, узел галстука он ослабил и расстегнул воротничок рубашки. Наклонившись над столом, Кольберг сказал:

– Странно! Страннее некуда. Кто-то подложил бомбу с часовым механизмом в матрац Мальма. Мы думали, Олафссон. Но Олафссон тогда уже был мертв больше месяца: ему проломили череп, засунули труп в старый автомобиль и столкнули в море. И теперь мы сидим и не знаем, что нам делать.

Он замолк, чтобы перевести дыхание. Меландер ничего не сказал. Оба они кивнули Мартину Беку, но как бы между прочим, словно его вообще здесь не было.

– Если мы предположим, что имеется связь между попыткой убийства Мальма и убийством Олафссона…

– Пока это всего лишь предположение, – напомнил Меландер. – У нас нет никаких доказательств существования такой связи, хотя ее отсутствие маловероятно.

– Вот именно. Подобных совпадений не бывает. Следовательно, есть основания полагать, что третья составляющая этого дела естественным образом связана с двумя другими.

– Ты говоришь о самоубийстве Мальма?

– Да, – сказал Меландер. – Он мог покончить с собой, зная, что игра проиграна.

– Верно. Он знал, что его ожидает, и предпочел открыть газ.

– Он испугался, это факт.

– Причем у него были все основания для этого.

– Следовательно, можно сделать вывод: он не рассчитывал, что ему позволят остаться в живых, – сказал Меландер. – Он испугался, что его убьют. Но в таком случае кого он боялся?

Кольберг задумался. Ход его рассуждений приобрел неожиданный поворот.

– А может, Мальм убил Олафссона? – предположил он.

Меландер вытащил из ящика письменного стола половинку яблока, ножом для бумаги отрезал кусочек и положил его в свой кисет.

– Неправдоподобно, – сказал он. – Мне трудно себе представить мелкого жулика вроде Мальма, способного совершить подобное преступление. Я, конечно, имею в виду не моральные принципы старины Йёрана, а технические детали самого убийства, его изощренность. Не по зубам такое Мальму.

– Блестяще, Фредрик. Твоя логика безупречна. Ну и каков же вывод?

Меландер ничего не сказал.

– Каков четкий логический вывод? – упрямо повторил Кольберг.

– От Олафссона и Мальма решили избавиться, –