Странность - Нейтан Баллингруд

друг. Поэтому я и пошла с вами. Я защищаю своего друга.

– Милая история, – сказал Сайлас. Я уже почти забыла, что он тоже сидит в кабине. – Ты поэтому нам помогала? Потому что хотела с нами подружиться?

– Я помогала вам, потому что вы мне платили, – спокойно ответила Салли. – Вот и все, ничего больше. Так что можешь катиться к черту.

Странно, как быстро может испортить настроение всего лишь один неправильный слог, неправильная интонация. Голос Сайласа погубил атмосферу. Он не солгал: я понимала, почему он был готов меня бросить. Им двигала одна-единственная цель, и мне это было знакомо. Но он выматывал меня так, как ни один человек до него. Что бы он ни делал – грабил нас, возвращал мне мать, бросал меня на верную смерть, – это вызывало во мне острейшую реакцию. Я ненавидела его и уважала. И не знала, как примирить эти две правды.

Я достала из кармана мамин цилиндр и положила на колени, не отводя от него глаз. Я чувствовала на себе взгляд Сайласа, но мне было на него наплевать. Точно так же, как мне было наплевать в тот момент на цену, которую пришлось заплатить – и еще придется заплатить – за этот цилиндр. У меня вспыхнули щеки и защипало глаза, но я прогнала слезы. Меня ограбили Мотыльки. Меня ограбил Нью-Галвестон. И даже Джо Райли. Если бы у него хватило смелости отвезти нас домой, быть может, мы все были бы сейчас в безопасности. Быть может, с Землей ничего не случилось, и мы дрались и умирали здесь без всякой на то причины. Я решила, что пора выставить всем этим людям счет. И я прослежу за тем, чтобы они его оплатили.

Перед глазами у меня встало тело юного Перси, истерзанное пулями. Одна из них пропахала борозду над его левым глазом, обнажив мозг. Этот дом тайн, этот сад мечты стал всего лишь сочащейся грудой измельченного кровавого мяса. Уродливой и омерзительной, в отличие от чистого металлического устройства, хранившего последние слова, которые моя мама обратила к своей семье.

– Что ж, ему все-таки довелось пострелять из своей винтовки, – пробормотала я и попыталась рассмеяться. Но получилось у меня что-то другое.

Салли то ли не поняла, о чем я говорю, то ли не хотела понимать. Она снова поглаживала волосы Джо, заблудившись в собственных мыслях. Быть может, она гладила волосы мужа; быть может, она видела его лицо.

Что ж. Пусть сама разбирается со своими мертвецами. А я тем временем попытаюсь воскресить своих.

Когда настало утро, мы все еще были в воздухе. Меня поражало, что мы движемся так медленно; я не могла понять, почему корабль не может лететь на той же скорости, с которой перемещается между планетами. Предоставив остальным мариноваться в собственных горестях, я направилась по коридору туда, где вибрировала и стонала не до конца поднявшаяся рампа. В щель, причиняя боль глазам, светило солнце. Поднятый ветром песок обтекал корпус корабля и шумел, как тихий крупитчатый дождь. В стене вокруг люка, там, где ее пробили пули, зияли черные кратеры.

Я улеглась на живот и подползла ближе к краю. Ветер трепал мне волосы и грохотал в ушах. Ноздри наполнились чистым, металлическим запахом Марса. Я с удивлением поняла, что он мне приятен. Глаза быстро привыкли к свету, и я увидела, как подо мной проносится тот же самый неровный ландшафт, по которому мы брели последние несколько дней, на расстоянии обретший великолепие, – прекрасный ковер кирпичного, золотого и розового цветов. Разбросанные по нему камни, осколки древнего метеорита, с высоты казались изящными инопланетными письменами или чертами непознаваемого лица. Удушающая пыль обернулась чарующей кисеей, похожей на эфемерные юбки призраков, днем и ночью бродивших по этим местам.

Самих призраков отсюда было не разглядеть, и мне подумалось, что они могут появляться лишь тогда, когда рядом есть глаза, способные их увидеть. Как могут воспоминания существовать без разума, который вызывал бы их? Стыдился их, тосковал из-за них?

Если Сайлас и Мотыльки были правы – если сам Марс был спящим сознанием, потревоженным нами, пытающимся постичь нас через Автоматы и даже наши собственные тела, – тогда эти фантомы представляли собой всего лишь обрывки его памяти, и путешествие по этому миру было сродни прогулке по заросшим паутиной коридорам древнего мозга.

И теперь мы пробуждали этот мозг.

Проблема была в том, что он мог понимать нас, общаться с нами только через наши собственные фильтры. Орудия войны. Людей покинутых и напуганных. Гнев, страх, одиночество.

Более того, боевые Автоматы нападали на шахтеров и осаждали пещеру Пибоди, а значит, одни воплощения марсианского разума противостояли другим. Неужели он себя не узнавал? Неужели мы сделали Марс чужим даже для себя самого?

«Мы – болезнь, – говорил Сайлас. – Разрушители».

Может, именно это и случилось с Землей? Все те цилиндры, изготовленные из Странности, которую мы туда поставляли, целая индустрия, занятая добычей окаменевших воспоминаний планеты, их погрузкой и пересылкой домой в качестве необычного источника энергии для наших пустячных нужд, для наших правительств, и наших машин, и наших войн. Неужели этот разум пробудился там так же, как здесь? Неужели мы свели его с ума?

Это была опустошительная мысль, и она врезалась в меня, как ядро для сноса зданий. Мне представилось, как все Автоматы Земли, в их ужасающем множестве, обрушивают волю этого темного разума на мягких и ничего не подозревающих людей. Мне представился разрушенный мир, по которому бродят призраки, сведенные с ума временем и непониманием.

Какой теперь смысл возвращаться? Что за ад мы там обнаружим?

Несмотря на все эти вопросы, мое личное путешествие казалось завершенным. Я стала героиней своих любимых книг: я пустилась в путь, когда остальные были слишком напуганы; я погрузилась в бездну ужаса, потеряв при этом дорогого мне друга, и спасла ту, что нуждалась в спасении. И теперь возвращалась домой: летящая, торжествующая.

Сначала я увижусь с папой и снова сделаю его тем, кем он был раньше. Потом мы отремонтируем закусочную, а после этого – вернем себе прежнюю жизнь. Мы отстроим все заново. Мы восстановим порядок.

Я понимала, что других ожидают трудности, но не могла заставить себя о них беспокоиться. Облегчение было слишком сильным.

Я победила.

22

Под конец дня «Фонарщик» уже приближался к Дигтауну. Мы все собрались в кабине. Я сидела на груде ящиков, глядя на Пибоди, который снова управлял скафандром. В исцарапанный иллюминатор за его спиной мне была видна медленно проплывающая мимо марсианская пустыня. Небо понемногу