Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

Я никогда не видел Ираклия Луарсабовича столь смущённым. Он начал что-то бормотать, мол, эта женщина, этот человек… Он видел её только в профиль, а анфас… В общем, он что-то довольно долго говорил и закончил тем, что, конечно, мы с восторгом пойдем… (Позже мы узнали имя блондинки – Нина. Нина Светланова была аккомпаниатором Зары Долухановой. Теперь она давно живет в Америке).

Вскоре мы отправились на концерт. Театр, большой театр, где нам должны были быть оставлены билеты у администратора, располагался в городском саду.

В саду оркестр играл из «Травиаты». И Андроников стал насвистывать на полтора такта вперёд. «Ираклий Луарсабович, ну как вы так можете? – удивился я – вы что, партитуру всю помните? Это же оркестровое, так сказать…» – «Александр Зиновьевич, – ответил он – вы разве не знаете, что у меня такой слух? Ведь на нём основана моя способность передавать тон. Я слышу голоса и передаю их. Да, вот такой у меня слух», – и стал рассказывать, как он любит музыку.

Мы пришли. Администратора на месте не оказалось, и поэтому мы купили билеты и сели не на те места в ложе, которые нам предназначались, а где-то в центре зала. Вышла Зара Долуханова. Она была в потрясающем платье с кринолином и стала петь. Пела она прекрасно, но всё время искала кого-то глазами… И наконец, нашла Андроникова не там, где ожидала, в ложе, а в центре зала, и стала петь ему. Люди, сидевшие впереди нас, даже оглядывались: мол, кто вы такие, что она для вас поёт? (Я всё говорю «мы» потому что я, так сказать, грелся в лучах солнца.)

Поразил меня Ираклий Луарсабович и в этот раз: он перехлопал весь зал. Его пухлые руки были просто созданы для того, чтобы производить громкий, потрясающе громкий хлопок.

Когда концерт закончился, Андроников бросился за кулисы, просто бросился (с тросточкой, конечно), уселся напротив Долухановой и стал излагать ей – с ходу – потрясающую рецензию на её пение. Он говорил о пяти циклах, которые распознал (она, кстати, пела на пяти языках). Он говорил о тесситурных её возможностях, и как она их использовала. Я только потом узнал, что такое тесситура. Но тогда мне запомнилось это слово, потому что это всё незабываемые вещи. Ираклий Луарсабович молитвенно складывал руки и говорил, говорил, говорил. А она в ответ ему: «Вы знаете, я ведь объехала весь мир. И обо мне писали, ну, я не знаю, десятки, сотни газет, но никто никогда так не чувствовал того, что я хотела отдать людям, как почувствовали вы – весь мой замысел, всё, совершенно восхитительно, вы всё угадали и всё вернули». Это было восхитительно, прекрасно. Потом мы распрощались. Андроников вышел очень взволнованный. «Ираклий Луарсабович, – заметил я, – ну вы можете себе представить: май, Пятигорск, кругом розы… И вот что значит провинция! – даже цветка никто не подарил!» «А ведь и мы не подарили, – опомнился он. – Какой ужас! Завтра я пойду на рынок». «Нет, я пойду на рынок!» – возразил я. Он говорит: «Нет, я!» В общем, мы долго препирались. Рано утром я пошёл на рынок и купил какие-то розы… Андроников принялся писать записки Заре Долухановой и Нине. Он писал и рвал, восклицая: «Неинтеллигентно написано!» В конце концов, с горничными были посланы букеты обеим женщинам. Когда мы вернулись с юбилея, у каждого из нас было по записке от них, по бутылке вина и по предложению отобедать вместе.

Обед проходил очень мило. Зара Агасьевна рассказывала, что она должна ехать, по-моему, в Австрию исполнять партию в симфонической кантате Малера «Песнь о земле». И вдруг Ираклий Луарсабович стал легко напевать. «Что вы? Как же это? Мне прислали ноты карандашом написанные, они у нас не изданы – откуда вы можете это знать?» – воскликнула Долуханова. А он говорит: «А вот в таком-то году (я не помню) приезжал Штидри и исполнял это, а я запомнил…» Это феноменально! Я был поражён на всю жизнь! Поразительные способности! В моей жизни не встречалось человека, который воспринимал музыку так, как её воспринимал Ираклий Луарсабович.

В заключение хочу сказать, что довольно скоро, уже через несколько лет, у меня появилось желание, которому не суждено было осуществиться, – мне хотелось быть секретарем у Андроникова. Тем более когда он стал болеть. Но у меня было своё большое дело и это не вышло. Правда, нам случалось работать вместе, и я старался записать что-то в это время. Было очень забавно, как он изящно что-то вычёркивал из моих записей и говорил: «Ах!»

Я счастлив, что судьба подарила музею Пушкина помощь Ираклия Луарсабовича, и это сыграло в судьбе музея необыкновенно большую роль, не говоря уже о моей судьбе. И мне хочется вернуться к началу, к этой статье в «Новой газете», где говорится о том, что Андроников сделал для культуры, и вот, наконец, – это о наших чтениях говорится, – что культура делает для него. Нет. Это культура делает не для него, и мы сегодня это делаем не для него – мы это делаем для себя и для других, потому что мы это делаем для сегодняшнего дня. Мы вызываем образ Андроникова не только для нас, мы вызываем его образ для общества. Поэтому, мне кажется, наши чтения должны продолжиться. Мы задумывали так – и я был небезучастен к этому, – что это вольные чтения и что люди могут выступать по-разному, и хорошо, и плохо, это могут быть люди, которые знали Ираклия Луарсабовича, а могут и те, которые слышали или читали его. Всё это очень важно для культуры.

Итак, да будут продолжены наши Андрониковские чтения!

1996

НИНА НЕЧАЕВА. И. Л. Андроников и московский музей А. С. Пушкина

Не назову точную дату, когда впервые пришел в музей И. Л. Андроников. Это произошло или вскоре после его открытия, которое состоялось 6 июня 1961 года, или незадолго до этого, когда музей был уже готов открыть двери для посетителей. В музее уже побывали московские пушкинисты, историки, искусствоведы, музейщики.

Как рассказал коллегам наш директор А. З. Крейн, после осмотра музея Ираклий Луарсабович обмолвился, что лучше все увидеть своими глазами, а не слушать разговоры о том, что в новом музее одни фотокопии. Как оказалось, он хорошо знал историю пушкинских музеев, знал, что все наиболее ценное, представленное на выставке в Историческом музее в 1937 году, после войны передано в Ленинград. И. Л. Андроников оценил усилия и энтузиазм сотрудников музея и его руководства в поисках материалов пушкинской поры. Большим достижением стало точное воспроизведение рукописей поэта на подлинной бумаге пушкинского времени, а также современное художественное решение экспозиции: в залы старинного особняка включены шкафы и витрины из прозрачного стекла, придуманы «уголки», театральные выгородки: «Детство Пушкина», «Зеленая лампа» и другие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});