Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

class="p">– Слушай, Антон! – взволнованно проговорил Шаров. – У меня ведь была своя история, когда я в Одессе жил…

– Шелег, капитан, меня туда сватает – в художественную школу, – поделился Антон. – Говорит: езжай – там не пропадешь.

– Вот что, – Шаров загорелся вдруг, его глаза заблестели, – мы давай-ка после войны, когда нас распустят по домам, закатимся туда вместе, а? Вдвоем нам было б очень кстати… У меня-то там было что…

– Что, любовь? – спросил Антон, всерьез, как взрослый.

Он усмехнулся как-то криво, горько-сожалеючи:

– Эта моя любовь окончилась быстро. Вернее, мы разошлись друг с другом после первого же вечера. Я к ней не вернулся.

– Отчего ж, Матвей? Если так жалеешь…

– От трусости, Антоша. От своей необразованности, бескультурья.

– Это именно о ней ты, Матвей, помянул вчера? – Его признание Антона весьма заинтересовало – еще и потому, что он говорил о ней с какой-то особенной печалью.

– Да, была видать, чудная, душевная на редкость женщина. Я не хвалился никому о встрече с ней. Боже упаси! А она, Сима, и теперь светится в моих глазах, хожу ли я, еду ли в кабине за рулем, сплю ли где. У меня ведь никого почти из родных, кроме тетки, уже не было, когда я нечаянно встретился с Симой. И что касается женщин, то я, молодой, таким робким был в обращении с ними. Мне казалось, что они – существа высшего порядка, ангелы небесные: я стеснялся неуклюжести своей, не смел подойти к ним запросто… А ведь есть такие-то ребята удальцы…

Слушать взрослых собеседников Антон любил – их, пусть, не сногсшибательные, незатейливые, но по обыкновениям колоритные рассказы о себе, разные истории и приключения занимали его интерес не меньше любых книжек. Таким образом для него лучше открывались сердца его старших друзей.

Матвей говорил медленно, он как бы просеивал все через сито своей перекатно-нескладной судьбы.

– В молодости, знаешь, я мечтал стать летчиком, – признался он с усмешкой. – Авиацией тогда все парни бредили. Но туда, выходит, мне была заказана дорога: сначала по сердцу прошел, да по зрению не пропустили (хотя вижу-то неплохо); потом – наоборот дали мне поворот. В общем, знай, сверчок, свой шестой. Я смирился со своей долей. И уже подался в шоферы. Прикинул так и сяк: чем не специальность. Верно?

– Ну, конечно же! – сказал Антон с горячностью.

– Это даже здорово: сидеть за рулем, водить машину, хоть работа и накладная, требует внимание. На это еще подбил меня один мой приятель (завелся у меня). Ну, стал я учиться на шофера. Курсы были. Сесть за руль, однако, не успел: взяли меня на действительную службу в армию. Пообвыкся, знаешь, малость там среди однолеток. И свободно было. Гуляй сколько хочешь, только к отбою в свою часть приходи, чтобы при проверке тебя досчитались. Всякое бывало со мной. Кое-что вспомнить теперь совестно. Потом появилась у меня одна зазноба – Клава: я сошелся близко с ней, наведывался к ней. Она-то на язык была огонь, дай бог. Из-за этого в последние дни я перестал к ней заглядывать; не то, что бывало прежде. Но, стало быть, снова пожалел ее, вертушку, – как демобилизовался, так и остался в ее родном городе Николаеве, у нее под боком, под присмотром. У знакомого, Петрухи, поселился. Пошел на завод работать. Разнорабочим. И уж вроде стало для меня очень хорошо, что я по-прежнему к ней захаживал. Глядишь, она то винца тебе припасет – даст, то поджарит вкусненькое что-нибудь на сковородке – веселее как-то жить холостяку (я не решался на женитьбу с Клавой, и такая моя роль ее вполне, знать, устраивала). Зажил я в своей удовольствие, новых товарищей приобрел. А из-за них вконец испортились мои дела с Клавкой. Она, знай, свое толкла. По-сорочьи. И мамашенька ее, – голова, что кулачок, а ухватистая и крутая по части денег – ужасть: не упускала ничего.

И говорит между прочим:

– Эва, прискакал! Больно ты нужен нам! Свет в окошке. Ты, Матвей, не столько пьяный, сколько наглый; лезешь, будто генерал заслуженный. Мы и так замучавши с тобой, как собаки. Вот откель расходы образуются: щелк, щелк, щелк…

Во, артистки сущие! Совсем ошалели бабы. Рубль свой оплачут. И скандалили мерзко. Совсем не в счет им то, что я приносил; это так – бог послал по милости. Так что через пару лет после демобилизации решил я мотать отсюда, дернуть подобру-поздорову, покуда вконец не пропал у них. С ума сойти можно, когда с ножом к горлу пристают, и не то сделаешь и скажешь. А я не привык к плохому обращению. Все внутри меня взвивается само собой. Гордость подымается…

Махнуть в Одессу, славный город, вознамерился. Но вот задачка: как уйти с работы? Знаешь, ведь существовало положение (или закон), что работников не отпускали с предприятий – могли, в лучшем случае, только выгнать. Прогулять день-два? Могли б судить. Пораскинул я своим умишком – и удумал (что?) фонарь «летучая мышь» украсть, так, чтоб меня заметили, схватили, выгнали за воровство. Долго, между прочим, не решался красть фонарь, духу не хватало. Было очень стыдно, непохоже на меня. Но потом все-таки украл. Меня и, точно выгнали с завода. С происшествием таким. И подался я в Одессу.

Потом моя Клавка хорошо определилась замужем. И зла никакого не имела на меня. Проезжал я однажды мимо ее дома, так что видел ее… – Матвей на минуту замолчал, свободной правой рукой достал из кармана фуфайки бычок самокрутки, зажигалку, одной же рукой зажег зажигалку, и, поднеся пламенек ко рту с папиросой, жадно затянулся табачным дымом.

XV

– Сколько ж лет тебе тогда было? – спросил Антон, дождавшись этого момента.

– Ой, Антон, молчи! Салаженком еще был. Неопытным. Хоть и стукнуло мне полных двадцать пять. – Он опять затянулся цыгаркой и продолжал. Все время глядя вперед, на дорогу, притормаживая или убыстряя бег грузовика: – Долго ли, коротко ли – в Одессе стал водить машину. Но главное, о чем хочу рассказать я, – здесь как-то повстречал малознакомого мне инженера, Сашку, с которым где-то мы уже встречались. Пьющий, он, конечно ж, сразу поволок меня в дешевенький кабак, где можно пить до бесконечности. В те годы никто не возбранял: бери пиво, бери водку – и пей, сколько влезет. До упаду. Инженер уж до меня был хорош. Язык заплетался у него. Но ему все было мало: бойкий был. Ну, еще выпил со мной. Все выламывался передо мной, салагой, поучал меня. Сиплым, пропитым голосом. Как же, он, инженер, почти вдвое старше