История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Но для Онегина любовь не может быть таким возрождением, так как слишком отравлен он всей прошлой жизнью, и поэтому новые движения, пробудившиеся в его душе— «холодной и ленивой» (174), не привели к коренному изменению его личности.[200]

Эстетический принцип многостороннего раскрытия характера, показа его в развитии воплощен с реалистической полнотой и в образе Татьяны. История ее любви к Онегину — это история становления страстного и мужественного характера, в котором гармонически сочетается сила «ума» — аналитического взгляда на жизнь — и «мятежного воображения» (62). Эти особенности в индивидуальном облике героини Пушкин настойчиво подчеркивает. Но эта гармония «ума» и «воображения» достигнута не сразу: она завоевана ценой суровых жизненных уроков, мучительных раздумий, «жестокого опыта». В письме Татьяны Онегину еще господствует чисто романтическая «мечтательность». Появление Онегина она с чисто романтической экзальтацией встретила как предопределенное свыше, как свершение своей мечты, своего ожидания:

То в вышнем суждено совете…То воля неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомСвиданья верного с тобой;Я знаю, ты мне послан богом,До гроба ты хранитель мой…Ты в сновиденьях мне являлся,Незримый, ты мне был уж мил…(66)

Вера в предопределенность судьбы, это ожидание желанных свершений — типическая черта романтического мироощущения. Но хотя в письмо Татьяны это мироощущение, повторяем, является господствующим, в нем есть и зародыш других элементов. Рядом с романтически экзальтированным восприятием Онегина как посланника «неба», высшего идеала, здесь запечатлены и совсем иные размышления, свидетельствующие об истинной силе пробудившегося ума:

Кто ты, мой ангел ли хранитель,Или коварный искуситель:Мои сомненья разреши.Быть может, это всё пустое,Обман неопытный души!И суждено совсем иное…

И дальше:

Я жду тебя: единым взоромНадежды сердца оживи,Иль сон тяжелый перерви,Увы, заслуженным укором!(66, 67)

Татьяна, следовательно, с самого начала, хотя и была вся захвачена силой любовного чувства, но все‑таки не оказалась ослепленной настолько, чтобы не предвидеть, что Онегин может быть и не тем, кого она ждала, предвидеть, что он всё же может быть или «коварным искусителем», или человеком, который на ее доверчивые признанья ответит «заслуженным укором». Правда, Онегин не стал «искусителем», хотя эта возможность промелькнула в его голове:

Быть может, чувствий пыл старинныйИм на минуту овладел;Но обмануть он не хотелДоверчивость души невинной.(77)

Позже, в письме к Татьяне, Онегин сам признался, как бы в подтверждение этих строк: «Привычке милой не дал ходу» (180). Но другое опасенье Татьяны оправдалось. Именно «тяжелым укором» прозвучали слова Онегина:

Учитесь властвовать собою;Не всякий вас, как я, поймет;К беде неопытность ведет.(79)

Внутренний рост характера Татьяны лучше всего обнаруживается при сопоставлении двух важнейших в движении сюжета эпизодов: реакции Татьяны на нравоучительный монолог Онегина (глава четвертая) и ее встречи с Онегиным в Москве (глава восьмая).

Встретив впервые Онегина, Татьяна безраздельно (и по ее признанию, «безрассудно») отдалась своему чувству и только велению сердца следовала, когда писала свое письмо. В этом письме не было ничего искусственного (Пушкин сначала предполагал, что письмо должно было быть послано как анонимное, но затем исключил этот вариант. «Анонимность», конечно, не вязалась с искренностью и прямотой содержания письма). Выслушав ответ Онегина и оказавшись затем за столом прямо против него, она еле сдерживала слезы, еле владела собой:

… уж готоваБедняжка в обморок упасть…(111)

Первоначально в рукописи был даже описан обморок Татьяны (401).

Совсем иной предстает она, встретив Онегина на рауте. «Как изменилася Татьяна!» (177). Ведь она продолжает любить Онегина, но, впервые увидев его после долгой разлуки, Как сильно ни была она удивлена, поражена,

Но ей ничто не изменило:В ней сохранился тот же тон,Был так же тих ее поклон.XIXЕй — ей! не то, чтоб содрогнулась,Иль стала вдруг бледна, красна…У ней и бровь не шевельнулась;Не сжала даже губ она.(173)

Уже в этой первой реакции Татьяны на появление Онегина, в ее самообладании сказывается, конечно, не опытность светской дамы, которая прежде всего заботится о том, чтобы не выйти из своей роли и ничем не выдать себя, а результат долгих размышлений и какого‑то определенного, выработанного ею взгляда на свою судьбу. Вся исполненная драматизма жизнь Татьяны за время, которое прошло после ее отъезда в Москву, осталась за пределами романа (на это указывал Катенин, сетуя по поводу пропуска главы, в которой должно было быть объяснено развитие характера Татьяны после ее приезда в Москву). Но совершенно очевидно, что единственно правильное решение, которое она приняла, получив письмо Онегина, было глубоко выстраданным и внутренне подготовленным.

Белинский, критикуя это решение («я другому отдана; Я буду век ему верна»; 188) и почти иронизируя над ним, в данном случае проявил чисто просветительскую односторонность. Конечно, если рассматривать решение Татьяны как единственно верное для всех случаев жизни, то оно, действительно, выглядит как чуть ли не «безнравственное», обрекающее женщину на отказ от настоящей любви только потому, что она «другому отдана» («именно отдана, а не отдалась» — иронически подчеркивает Белинский[201]). Но Пушкин вообще никогда не предлагал единственно возможных решений, годных при любых обстоятельствах. Решение же, которое приняла Татьяна, было единственно возможным именно в данной, конкретной ситуации. И принято оно было вовсе не потому, что для Татьяны, как полагал Белинский, мнение света, пока она в свете, «всегда будет ее идолом и страх его суда всегда будет ее добродетелью».[202] Прежде всего, хотя Татьяна и продолжала любить Онегина, но в ее глазах он уже не тот человек о котором она мечтала и которому писала свое смятенное письмо:

… я любила вас; и что же?Что в сердце вашем я нашла?Какой ответ? одну суровость.(186)

Онегин тогда объяснил причины своего отказа от ее любви, но остался совершенно равнодушным к ее внутреннему миру, к ее признаниям, к ее мольбам, выраженным с такой болью:

… Судьбу моюОтныне я тебе вручаю,Перед тобою слезы лью,Твоей защиты умоляю…Вообрази: я здесь одна,Никто меня не понимает,Рассудок мой изнемогает…(67)

А затем Татьяна испытала глубокое потрясение, видя непонятное поведение Онегина на ее именинах:

… странным с Ольгой поведеньемДо глубины души своейОна проникнута; не можетНикак понять его; тревожитЕе ревнивая тоска,Как будто хладная рукаЕй сердце жмет, как будто безднаПод ней чернеет и шумит…(118)

А затем поединок, на котором Онегин убил своего друга. А затем горестные размышления об Онегине в его кабинете, размышления, в итоге которых она стала «яснее понимать» любимого человека и мучилась вопросами:

Чудак печальный и опасный,Созданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак, иль ещеМосквич в Гарольдовом плаще,Чужих причуд истолкованье,Слов модных полный лексикон?..Уж не пародия ли он?XXVУжель загадку разрешила?Ужели слово найдено?(149)

Но Татьяна пока не разрешила загадки: сложный, противоречивый облик Онегина не мог быть определен ни одним из этих слов. К тому же сила ее любви была такова, что ее не могли ослабить ни сомнения, ни всё, что она пережила. А в письме Онегина она нашла лишь объяснение в его запоздалой любви, но по — прежнему ничего, что касалось бы ее личности, ее внутреннего мира. Достаточно сравнить оба письма — Татьяны и Онегина, чтобы увидеть выражение духовного богатства, исповедь юной души в первом, а во втором — только лишь объяснение в любви, пусть искреннее и пылкое, но лишенное всякого внимания к индивидуальности той, которой оно написано. Всё это объясняет, почему Татьяна, не отрицая в Онегине ни «гордости» (в смысле сознания собственного достоинства), ни «прямой чести» (188), видит в его чувстве лишь обидную для нее страстьз, с которой он не может справиться: