История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Корни мироощущения Татьяны в ее близости народной почве. Но эта почва вовсе не ограничивается ее увлеченностью обрядовой стороной народного быта. Точка зрения, согласно которой близость ее народу проявилась в том, что она, подобно крепостным крестьянкам, была суеверна, верила приметам, гадала и т. д., является столь же примитивной, как и мнение о том, что семья Лариных была семьей национально — русской потому, что у них на масленице ели жирные блины. Гаданье Татьяны, ее вера в приметы — всё это лишь черты ее образа, которые нужны были в романе не для того, чтобы снизить ее кругозор до уровня обрядовых народных представлений, а для того, чтобы подчеркнуть, что в этой форме, как и у народа, у Татьяны проявлялась ее жажда счастья, желание и ожидание чего‑то хорошего, какой‑то большой перемены в жизни и стремление, пусть наивное, как‑то приподнять завесу будущего и узнать, что готовит судьба:

Таинственно ей все предметыПровозглашали что‑нибудь,Предчувствия теснили грудь…В смятеньи Таня торопилась,Пока звезда еще катилась,Желанья сердца ей шепнуть.(99)

В поверьях, сказках и особенно в песнях народа, в грустном колорите которых отразились горе и отчаянье, вызванные столетиями угнетения, всё же никогда не угасала вера в будущее, внутренняя сила духа, неукротимого никакими испытаниями. Ощущение этой светлой стороны устной поэзии народа отразилось и в «Евгении Онегине», например, в том, что крепостные девушки поют во время работы шуточную песню, полную светлого, жизнерадостного чувства («Девицы, красавицы»).[189]

Большую роль для раскрытия характера Татьяны играет образ Филипьевны, не случайно он возникает в решительные моменты духовной биографии героини: в третьей главе, где изображается влюбленность Татьяны и, что является еще более значительным, в финальной, восьмой главе, где она противопоставляет «постылой» светской жизни возвращение в деревню, в места, где находится «смиренное кладбище», могила няни.[190]

В четырех строфах третьей главы воссоздан необыкновенно лирический, теплый образ крепостной крестьянки, образ трагический и вместе с тем исполненный народной житейской мудрости. Существеннейшей чертой для характеристики Татьяны является равенство в ее отношениях с Филипьевной и то обстоятельство, что только ей и никому другому могла она доверить тайну своей любви. Это равенство ощущается с тем большей силой, что няне, выросшей в помещичьей усадьбе, всё же свойственны черты психологии подневольного человека, черты, которые выражаются в ее речи, но которых Татьяна не понимает и не принимает:

— Ах! няня, сделай одолженье. —«Изволь, родная, прикажи».— Не думай… право… подозренье…Но видишь… ах! не откажи.«Мой друг, вот бог тебе порука».

Татьяна для Филипьевны «родная», «друг», но вместе с тем она, извиняясь за свою недогадливость, вспоминает:

«Сердечный друг, я уж стара,Стара: тупеет разум, Таня;А то, бывало, я востра,Бывало, слово барской воли…»

Свойственная Пушкину реалистическая трезвость описаний не позволила стереть различия, которые сказывались даже в столь близких, родственных отношениях между Татьяной и Филипьевной. На слова няни о ее тупеющем от старости разуме Татьяна нетерпеливо отвечает:

— Ах, няня, няня! до того ли?Что нужды мне в твоем уме?Ты видишь, дело о письмеК Онегину. — «Ну, дело, дело.Не гневайся, душа моя…»(68–69)

Такие оттенки отношений между Татьяной и Филипьевной не принято замечать, вероятно, из опасений тем самым как‑то снизить образ Татьяны (хотя они свидетельствуют лишь о том, что даже самый положительный герой является сыном своего времени и не властен из него вырваться). Но Пушкин, будучи верным действительности во всем, не забывал мимоходом отметить, что у Татьяны «изнеженные пальцы», как не считал снижающим самобытность ее характера то, что она свое письмо «писала по — французски» и искала соответствий своим мечтам в романах Ричардсона, Руссо и m‑me де Сталь.

Роль Филипьевны в формировании характера Татьяны, как характера национального («русская душою») определяется на фоне биографии Онегина, за которым в детстве и ранней юности ходили «madame» и «monsieur D'Abbé». В беловой рукописи второй главы содержится полемическое противопоставление двух систем воспитания. О детстве Татьяны, которую вырастила крепостная крестьянка (в рукописи она именуется то Федеевной, то Филатьевной и, наконец, Филипьевной), говорилось:

Ни дура Англинской породы,Ни своенравная Мамзель,В России по уставу модыНеобходимые досель,Не портили Татьяны милой.Фадеевна рукою хилойЕе качала колыбель —Потом стлала [ее] постель,Она за ней одна ходила,Бову рассказывала ей…(566)

Любопытно, что в черновой рукописи седьмой главы полные патриотических чувств строфы о Москве предварялись наброском воспоминаний о том, как Татьяна «еще ребенком» слушала рассказы няни о Москве. Атмосфера, которую впитала в себя Татьяна еще в детстве, — это атмосфера русского быта, народной поэзии («Старинных былей, небылиц Про злых духов и про девиц»; 59). Национальные основы воспитания Татьяны сказались и в ее языке. Как отмечал В. В. Виноградов, «Пушкин изображает Татьяну, будущую светскую даму, по языку более народной, исконно — русской, чем Онегина».[191] Яркие элементы «простонародного» языка в речи Татьяны свидетельствуют, что и здесь сказалось влияние няни — крестьянки, «рассказы» которой так сильно запечатлелись в сознании героини романа.

Но вместе с тем не следует, подобно славянофилам, снижать образ Татьяны до уровня Филипьевны. Пределы их взаимопонимания обнаружились в пору самой напряженной духовной жизни Татьяны, в пору ее влюбленности в Онегина. Татьяна, доверив няне свое новое чувство, не может найти с ней общего языка, няня ее не понимает:

«Я не больна:Я… знаешь няня… влюблена».— Дитя мое, господь с тобою! —И дальше:#«Я влюблена», шептала сноваСтарушке с горестью она.— Сердечный друг, ты нездорова.«Оставь меня: я влюблена».(60)

Это непонимание — следствие горестной судьбы крепостной крестьянки, которая, рассказывая о своем прошлом, признавалась:

… В эти летаМы не слыхали про любовь;А то бы согнала со светаМеня покойница свекровь.(59)

В черновой рукописи Пушкин сопроводил эту строфу примечанием: «Кто‑то спрашивал у старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж. — По страсти, родимый, отвечала она. — Приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить. — В старину свадьбы, как суды, были пристрастны» (536). Примечание не было включено в беловой текст, хотя трагикомический ответ старухи хорошо иллюстрирует представления крепостной крестьянки о замужестве «по страсти».

Но дело даже не в том, что Филипьевна не могла попять состояние влюбленной Татьяны. Славянофильские попытки отождествить мироощущение Татьяны и ее няни неверны потому, что Татьяна — тип новой русской женщины, соединяющий в себе лучшие черты народа с высокой интеллектуальной культурой. Об этой культуре достаточно говорит посещение ею кабинета Онегина, когда она только лишь по отметкам ногтей па полях прочитанных им книг угадывала его интересы и самый ход мыслей:

Татьяна видит с трепетаньем,Какою мыслыо, замечаньемБывал Онегин поражен,В чем молча соглашался он.(148)

Духовное богатство Татьяны, ее чисто народная непосредственность, естественность и благородная простота проявляются всюду, в том числе и в ее поведении в «большом свете», но это простота, обогащенная глубокой внутренней культурой и тонко развитым интеллектом, освещенная широтой взгляда на жизнь, которая обнаруживает в Татьяне женщину, одаренную «Умом и волею живой» (62). Эти свои качества она сумела внести и в светские вечера у себя дома:

Перед хозяйкой легкий вздорСверкал без глупого жеманстваИ прерывал его меж темРазумный толк без пошлых тем,Без вечных истин, без педантства,И не пугал ничьих ушейСвободной живостью своей.(175)

Рукописный текст этой строфы содержит в первом слое беловика интересный вариант, характеризующий «слог» Татьяны: