Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире - Галина Калинина

Тщеславие дает человеку надежду убежать от смерти. Страсть тщеславия так сильна пото­му, что связана с самым глубинным и самым сильным нашим страхом: страхом смерти, стра­хом небытия. Поиск славы — попытка остаться в этом мире: пусть в памяти людей, пусть на обложке книги, пусть в старой видеокассете.

«Вторую категорию составляют те, кому жизненно необходим взгляд многих знакомых глаз. Это неутомимые устроители коктейлей и ужинов»[71].

Такой вид тщеславия может выявляться очень по-разному. Эти люди — короли в своих неболь­ших кругах. Они завоевывают определенные по­зиции и всеми силами поддерживают свой авто­ритет. Как правило, за такими людьми устанав­ливается определенный имидж*, «радушная хо­зяйка», «супермен», «рубаха-парень». Нередко имидж этот оказывается довольно случайным, но, закрепившись за человеком, он словно маска, прирастающая к лицу, уже не оставляет его в покое. Иногда даже забавно смотреть, как «ра­душная хозяйка» готова придушить любимых гостей, которые слишком буквально восприни­мают ее образ, но на лице ее по-прежнему играет милая улыбка: «Как, вы уже уезжаете? (Ну нако­нец-то!). Почему же так скоро? (Ничего себе ско­ро: целую неделю гостили). Неужели такие нео­тложные дела? (Понятное дело, вам заняться не­чем, а у меня вот забот накопилось по горло.)».

«Затем существует и третья категория: это те, кому нужно быть на глазах любимого человека»[72].

Есть действительно довольно обширная кате­гория людей, для которых тщеславие сводится к одобрению одного или нескольких людей. Мне встречались довольно неприятные в общении пер­сонажи, которые оказывались просто ангелопо­добными существами в отношении двух-трех близ­ких людей. Можно было бы предположить, что они просто любят своих близких. Но это не со­всем так. Здесь тоже выказывается определенный род тщеславия: люди такого типа нуждаются в постоянном одобрении любимого, они все время просматривают свою жизнь глазами близкого че­ловека. Подобные отношения иногда складывают­ся у сына с матерью, если она воспитывала ре­бенка одна. Дело не в безмерной любви сына к матери, а в том, что мать является для этого чело­века средоточием всего мира. Она для него — все люди в их совокупности. Ее похвалы достаточно, чтобы удовлетворить тщеславие, тогда как похва­лы окружающих почти ничего не значат.

«И есть еще четвертая, редчайшая, катего­рия; эти живут под воображаемым взглядом от­сутствующих людей»[73].

Эта категория тоже крайне любопытна, по­скольку ориентируется в своих поступках не на окружающих, а на некоторое мифическое су­щество. Особенно явно это выражается в случае смерти кого-нибудь из близких.

Человек, пере­живший серьезную потерю, постоянно смотрит на себя глазами несуществующего человека, де­лает что-то, чтобы угодить ему (украшает могил­ку на кладбище), ведет себя так, как тому бы понравилось, и так далее.

Тщеславие, как всякая страсть, может пол­ностью овладеть человеком. Например, в боль­шом спорте не одержимому тщеславием челове­ку делать нечего. Вообще любая система сорев­нований построена на тщеславии.

Соревновательный момент и соперничество порождают зависть.

Зависть — желание, чтобы окружающие не имели того, чего не имеет сам завидующий.

Кто скажет, чтоб Сальери гордый был

Когда-нибудь завистником презренным,

Змеей, людьми растоптанною, вживе

Песок и пыль грызущею бессильно? Никто!..

А ныне сам скажу — я ныне

Завистник. Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. — О, небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений — не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан —

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт![74]

Зависть относится к числу смертных грехов, так как является источником ненависти, злобы, мстительности и богоборчества. Сальери вос­стает на самого Бога, так как ему кажется, что Бог неправильно наградил гением «праздного» Моцарта, а не его, трудолюбивого Сальери. За­висть скрывается в самых глубинах души, и ее часто нелегко распознать. В светской жизни сло­во «зависть» используется в достаточно узком значении, подразумевая желание чужого имуще­ства или почестей. И мы сами нередко относим себя к числу независтливых людей исключитель­но потому, что не заримся на чужую машину или дом. И в то же время многие ли из нас умеют радоваться чужим радостям? Как часто мы с неодобрением смотрим на преуспевающего дру­га и стараемся изыскать в нем недостатки, кото­рые умаляли бы его успехи. Мы говорим: «Да, он многого добился, но каким способом?!» Если же нашему знакомому удается достичь настоящих высот, мы вдруг чувствуем себя неловко рядом с ним, либо отстраняемся, стараясь общаться как можно реже и не особо обращаться с просьбами, либо же, напротив, то и дело норовим выказать свое дружеское расположение. Мы с легким содроганием смотрим на вынимаемые из карма­на пачки денег... Нет-нет, «мы не завидуем», просто ощущаем легкий дискомфорт.

Часто завистливый человек стремится внеш­не умалить ценность того, что является для него предметом зависти. «Подумаешь, — говорим мы, — машину ты новую купил. Тоже мне ра­дость. С ней возни столько, хлопот». Или, на­против, отговариваем приятеля от затрат: «В Испанию хочешь поехать? Не советую. Там в этом году погода плохая и пляжи грязные. Луч­ше в Крым. И тебе же дешевле станет». Или: «Ну зачем тебе компьютер? Для работы вроде не нужен, не то что мне. Так, разве для балов­ства. Пора бы относиться к жизни более ответ­ственно».

Самое удивительное, что завидовать можно не только успеху, но и неудаче. Как часто в ответ на чужие жалобы у нас непроизвольно вырыва­ется: «А мне все равно хуже, чем тебе. И болез­ней у меня больше, и денег меньше...» И нам сразу хочется быть очень несчастными, больны­ми и бедными. Мы страстно желаем чужих бед, чтобы иметь возможность на них жаловаться.

Зависть (в отличие от той же гордости) мы стремимся скрыть и от себя и от окружающих как можно глубже, пряча свою завистливость за другими грехами.

Зависть таится по закоулкам души. Так не­легко бывает поймать ее и еще труднее назвать по имени. В отличие от многих других грехов, зависть часто скрыта от глаз окружающих и от нашего собственного взора. Осознание этого греха — первый и очень важный шаг к избавле­нию от него. Как непросто сказать себе: «Я завидую». Еще сложнее, произнеся эти слова, не искать оправдания своей зависти: этот ковар­ный грех очень легко находит себе оправдание. «Почему другим — все, а мне — ничего? Чем я хуже?» — восклицаем мы, почувствовав легкое раздражение на преуспевающего товарища.

Сегодня зависть и тщеславие зачастую ис­пользуются в качестве «двигателя торговли». Как вам такая реклама?

«Приготовьтесь ловить восхищенные взгля­ды! Ведь такому автомобилю позавидуют под­руги и не только...»

Мало того, что я почему-то должен покупать вещь только для того, чтобы мне позавидовали, так и завидовать мне должен не кто-нибудь, а подруга или друг! И таких рекламных слоганов, играющих на самых низменных и отвратитель­ных грехах человеческой души, — тысячи. И мы, и наши невинные дети невольно напитываемся этой мерзостью, вселяя в свои души отврати­тельные страсти.

Противостоять зависти нелегко. Человеку не под силу бороться с этим грехом самостоятельно, только с помощью Господа и духовного наставни­ка. И поэтому увидеть в себе этот грех, если он есть, и исповедаться в нем особенно важно.

«Зависть есть меч обоюдоострый, кото­рый наносит вред обоим: как самому завист­нику, так и тому, кому он завидует, но не преж­де последнему, чем первому. Завистник, преж­де чем сделает вред другому, прободает свое собственное сердце, тяжко страдает душою, изменяется в лице и горько вздыхает. Хорошо сказал св. Василий Великий завистнику: «О чем ты вздыхаешь? О своем ли несчастии или о чужом счастии?» И справедливо: завистник страдает не столько от своего несчастья, сколько от чужого счастья: он терзается серд­цем, когда видит ближнего своего выше себя, в счастье и почете. И для Каина не столь горь­ко было то, что Бог отверг его жертву, сколько то, что Он благоволил принять жертву его бра­та; он не тужил о своей потере, а скорбел, смотря на счастье брата; он не думал испра­вить себя примером добродетели братней, но становился от того еще худшим. И сколько тот преуспевал пред Богом в добре, столько сей ожесточался во зле; тот возвышался в очах милосердия Божия, а сей нисходил в глубину погибели».