Венгерский набоб - Мор Йокаи

Барин Янчи спустился между тем прямо в сгрудившуюся толпу. Цыгане-трубачи трижды грянули туш при его появлении, и двое седовласых крестьян за рога подвели к нему жирного телка, специально к этому дню откормленного. Один, порасторопней, выступил вперед, снял шапку, откашлялся и, уставясь на носки сапог, пробубнил довольно бойко поздравительное стихотворение, которое девять именин подряд уже повторял. Зато и прочел наизусть, без запинки:

Дай те бог здоровья, счастья, долголетья,

Радости, удачи, всяка благолепья,

И добра-богатства, и деяний славных,

Им же нету равных.

Сколь травы щипала сия животина,

Сколько есть былинок там, на луговине,

Столько лет продлися жизнь твоя без срока,

Без пятна, порока.

В молоке да меде весь свой век купайся,

Словно как сыр в масле день-деньской катайся

Да прилежней траться не на мазь-пилюлю,

А на красотулю.

Чести не порушишь ты своей дворянской,

Взвеселишь, утешишь мир весь христианский,

Дабы разносилась слава твово рода

Громче год от года.

А как час приидет и твоей кончины,

Во раю воссядь ты не в последнем чине,

И коль мы на полку тоже сложим зубы,

Не лиши заступы.

"Дай вам бог здоровьичка, ваше высокородие, от души желаю!" - прибавил он простодушно по окончании, будто не очень веря, что прочитанные стишки могут возыметь на небесах какое-либо действие.

Приготовивший, по обыкновению, пятьдесят золотых барин Янчи подал их дарителю, упитанного же телка велел зажарить для собравшихся крестьян.

После того подошла городская молодежь, катя десятиведерную бочку токайского. Перед набобом бочку поставили и подсадили на нее Марци, низложенного троицына короля, потому что язык у него лучше всех был подвешен. Марци взял стакан, наполнил и поздравил барина - кудряво, витиевато, как все мастера таких присловий, назубок их знающие, да еще от себя всяких экивоков умеющие подпустить для вящего благолепия.

- Пожелаю вам с господня соизволенья, как уж встретили вы по благости его целехоньки денек сегодняшний, шелками шитый, золотцем подбитый, серебром подкованный, то и не считал бы он, сколько волосков на головке вашей поосталось, а осыплет пусть столькими щедротами ваше высокоблагородие, сколь у вас их выпало: и слуги божьи все, какие ни на есть, знай только заботы с пути вашего земного отметают, дабы пагубы разные даже пятнышком не замарали счастия вашего златошпорого, а радостей полная баклажка все бы красным эгерским побулькивала, и едва милость ваша к ней приложится, весь бы ангельский чин в лапоточках своих шелковых "прозит!" [на доброе здоровье, будьте здоровы (нем.)] кричал, а коли подагра там или лихоманка, костолом, да кондратий, да прочий гость незваный какой повадится, чего доброго, так чтоб начеку были райские те гайдуки, одесную-ошую по двое к вашей особе приставленные, и палками ореховыми гнали их откудова пришли, вас же во блага земные, как в море Чермное [библейское название Красного моря] - войско фараоново, с ручками окунали, а уж придет под конец косарь тот нещадный, что всех за сено считает, и скосит ваше высокородие, пущай ездовые на том свете не заставляют душеньку вашу за телегой плестись, а под трубный глас на шестерке коней поскорей во блаженные пределы вознесут, где Авраам, Исаак и прочие патриархи еврейские каллайскую кадриль в бархатных штанах вприсядку отплясывают под тридцать три тысячи цыганских скрипок. Дай бог здоровьица вам! От чистого сердца желаю.

Одарил барин Янчи и парня, который без единой запинки выложил чудное свое поздравление, хотя и не нашел все это столь уж забавным, как в прошлые разы.

Наступил черед молодой девушки на выданье, самой красивой в околотке. Эта в подарок белого барашка привела и слова какие-то подобающие сказала, но так тихо, ничего не разобрать. Напрасно ее убеждали: передник, мол, ото рта отыми, не слыхать.

Поздравлявшую набоба девушку принято было брать с гостями наверх, - там она с именинником рядом и сидела, других женщин не было за столом. Болтали всякое о происходившем потом, под конец угощенья, когда вино всем в голову бросалось и ее тоже с непривычки дурманил хмель. Что уж там ни бывало, замуж девушка все равно выходила, ведь барин Янчи много давал за ней, отец сразу шестерку волов получал, и добрых мужичков не очень поэтому тревожило, что дочек их водят сюда.

Девушка кончила свою речь; это явствовало из того, что она присела вдруг рядом с барашком и за шею его обняла.

- Ишь, льнут как друг к дружке, - заметил кто-то из самородков.

- Мясника боятся, - отозвался Мишка Хорхи двусмысленно.

Барин подошел к девушке, потрепал ее отечески по щечке, погладил по голове и спросил ласково:

- Как зовут тебя, доченька?

- Жужи, - ответила та еле слышно.

- Милый-то есть?

- Нету, - потупилась девушка.

- Ну так выбирай из этих парней подходящего, и сей же час замуж выдам тебя. ("Взялся, взялся барин Янчи за ум, - зашептались кругом, - всегда-то на другой вечер откладывал".) Эй, ребята, кто в жены хочет ее? Забирай!

Чуть не с десяток выскочили вперед, и Марци с ними. Мишка Хорхи в шутку тоже было затесался, но барин Янчи тростью погнал его.

- Ну ты, козлище, прочь из овечьего стада! Не про тебя писано. Ну, дочка, смотри, сколько молодцов, выбирай любого.

- Папенька пущай... - не подымая глаз, пролепетала девушка.

- Чтобы отец указал тебе? - растолковывая вслух ее желанье, переспросил барин Янчи. - Где этой девушки отец?

Седеющий крестьянин со шляпой в руках выбрался вперед.

- Ну, ищи мужа для дочери своей, быстро.

Тот призадумался.

- Раз-два, живо! Нечего тянуть.

Крестьянин приглядел наконец зятя себе по вкусу. Ростом не больно вышел, да зато отец зажиточный у него.

- Ну, довольна? - спросил барин Янчи.

Жужи покраснела до ушей.

- Тогда лучше за Марци все-таки, - отозвалась она довольно явственно.

Вся компания расхохоталась.

- Зачем же отца было звать?

Марци времени на размышления не требовалось, мигом подскочил и схватил девушку за руку. Барин дал им свое благословение и пятьдесят золотых, наказав Марци получше жену стеречь.

- Уж я-то устерегу! - отвечал тот задорно, вызывающе взгляды бросая на барчуков.

- Что это напало вдруг на старика? - переговаривались друзья-приятели. - Скажи ты, добродетельный какой стал!

Трубы снова грянули, и господа поднялись во дворец, простой же народ предался немудрящим своим забавам: парни, девушки в перевозчика играть стали, в колечко и прочие безобидные игры, старики - вином и ромом баловаться; да и женщинам нашлось о чем посудить-порядить, на них на всех глядя.

Наверху барина Янчи ждала новая радость. Банди Кутьфальви, про которого думал он, что больше не приедет, как раз выпрыгнул из коляски. Минута - и приятели уже обнимались-целовались.

- Ну вот и ты! - сказал подобревший старик, смахивая непрошеную слезу.

- А ведь чуть было и еще кое-кто не пожаловал, кого ты небось и не ждешь, за малым вышла остановка!

- Кто же? - спросил, просияв, барин Янчи.

- Попробуй отгадай.

- Племянник мой Бела! - выпалил старик.

- Вот черт, угадал, - сказал Банди Кутьфальви, дивясь его радости; он-то думал разозлить старика.

- Где же он? Где остался? Почему ты бросил его? - засыпал барин Янчи радостно-нетерпеливыми вопросами все откровенней недоумевающего Банди.

- У меня он, тут, в соседней деревне; с именинами поздравить тебя хотел, для этого из Пожони тронулся, да вот захворал по дороге, пришлось у меня остановиться; но подарочек привез-таки тебе на день рожденья. И сам бы захватил, да верхом я, а для него телега целая нужна; к вечеру ужо пришлет.

Барин Янчи трепетал весь от радости, - настолько уже уверил он себя в приезде племянника и что событие это непременно будет приятное.

- Живо, Палко, живо! Карету за ним надо послать да вперед четверку лошадей к рукадской корчме на подставу; беги-ка! Или нет, посмирней кого лучше пошли заместо себя, стряпчего пошли! Кланяется, мол, барин и целует, скажет пусть ему, и силком хоть, но доставит сюда; иди же! Бегом!

- Гм. Бегом? Я с инсуррекции [восстание, мятеж; здесь имеется в виду антинаполеоновское венгерское ополчение 1809 года, обратившееся в бегство при слухе о приближении французов] самой не бегал еще, - пробубнил себе под нос Палко, удаляясь неспешным развальцем. - Ладно хоть летать не заставляет.

Барин Янчи, пока собственными глазами не убедился, что стряпчий в самом роскошном экипаже двинулся племяннику навстречу, хранил глубокое молчание.

"Туда четыре часа, обратно четыре - это восемь, - считал он про себя. Сейчас два у нас, к десяти, значит, будет. Ничего такого с ним, конечно, не приключилось, не рискнул просто сразу приехать, думает, сержусь, вот и послал Кутьфальви вперед. А хорошо все-таки с его стороны, что уважить решился. Теперь уж поторопится, раскается в горячности своей, прощенья попросит, помиримся да заживем по-родственному, и я спокойно богу душу отдам".